Иллюзия преданности

Интермедия. Матьяс Бродэк

Паршивый день не задался с самого паршивого утра. Промозглый ветер сорвал демонову серую шляпу и зловредно швырнул в глубокую грязную лужу прямо под колесо уродливого коронерского экипажа. Матьяс протянул ладонь ей вслед, будто шляпу каким-то чудом можно было еще спасти, а потом развел руками, как бы говоря Создателю: «С ней все кончено».

Матьяс Бродэк сказал бы: «Туда ей и дорога», но вместо того, чтобы оставить шляпу умирать на дороге, стал обходить лужу по краю. Что поделать. По мнению шефа, головной убор искателя нельзя было просто взять и потерять. Нет. Хоть раздавленную, хоть изрезанную, хоть в крови — а все ж ты сдай ему лично то, что от нее осталось.

Матьяс был раздражен. Матьяс закатывал глаза. Но Матьяс знал, что будет, если он бросит шляпу валяться в грязи.

Сперва станет плохо Алпину. А потом станет плохо всем.

Ей-ей, проще достать из грязи и свалить всю вину на разыгравшийся ветер, как принято в этом городе. Тогда Алпин поворчит, но выдаст новую.

Но придется залезть в грязь начищенными ботинками.

Проклятая шляпа. Паршивое утро.

Заведенный среди искателей с подачи шефа обычай носить и ценить серую шляпу Матьяс считал ребячеством. Но кого вообще в Акато-Риору может удивить склонность горцев к глупым причудам? Риорцы еще добавят, что бедовая голова горца — еще полбеды, а настоящая беда — упертый лоб. Матьяс сам был родом из той же деревни на склоне Небесной Девы, что и его шеф, Алпин Фарелл. Однако если кто-то решит, что горец горца простит за упрямое ребячество, то рискует недооценить их. Недаром кланы всю историю друг с другом на ножах, да и внутри одного клана то и дело вспыхивает неутолимая вражда. Дурь брата и родича почему-то видится даже отчетливее, чем странности чужака, который вырос под чужим небом и неизвестно еще, какую правду в голове носит.

О, если б кто-то рискнул спросить Бродэка относительно Фарелла, то наслушался бы! По его мнению, шеф искателей дурил изрядно! И если бы дело было только в безобидных шляпах! Нет. Бродэк прежде был гвардейцем в городской управе и прекрасно знал, что за делишки обстряпывал его земляк, чтобы поддерживать на плаву и в законном поле свое любимое детище: дешевую местную реплику имперской столичной газеты. На второсортной бумаге под его неусыпным контролем вперемешку с некрологами и объявлениями о поиске работников публиковали домыслы людей, претенциозно называющих себя «искателями».

Эти люди надевали серые шляпы и везде совали свои длинные носы, а Фарелл управлял ими, направлял и порой даже натравливал, преследуя свои цели. И теперь Матьяс был одним из них. Как демонов Эдо Римари, любимец женщин, аристократ, меценат и лучший искатель «Королевского вестника», чтоб его!..

Бродэк цветисто, как умели только горцы, выругался, разглядывая грязную шляпу и утопшие в грязи новые ботинки из телячьей кожи. В такие дни он жалел, что повелся на убедительные доводы Фарелла в виде синей пачки банковских билетов и променял одну собачью работу на другую.

Очевидно же, что грязи нахватаешься, хоть звезду на лацкане носи, хоть эту пафосную до нелепости серую шляпу!

Уже не пытаясь обходить лужи, Бродэк зашагал прямо к Чайному домику.

Он был очень зол на погоду, себя, шефа и вообще.

Не утруждая себя вежливыми поклонами и приветствиями, он прошел мимо спокойно попивающих чай коллег, остановившись перед тем, кого хорошо знал еще по прежней службе.

— Данно, видел шефа?

Высокий сухощавый риорец Таль Данно смерил Бродэка взглядом и вопросительно поднял бровь. Виски у него были густо припорошены белым — в Управлении ходили упорные слухи, что это не седина. Сплетни были занимательными. Хотя бы потому что затрагивали все Древние дома, без исключения. Матьяс использовал те разговоры как повод подтянуть некогда скудные познания о людях с белыми волосами.

— Задерживается. У тебя проблемы? — он выразительно посмотрел на раскисшую шляпу.

Матьяс неискренне улыбнулся и пожал плечами.

— Западному ветру не понравилась моя шляпа. Или понравилась. Как посмотреть. Мне новая нужна.

— Это вполне в духе западного ветра, — невозмутимо кивнул Данно. — От него добра не жди.

«Опять эти ваши риорские суеверия», — раздраженно подумал Бродэк. И оказался прав.

— А плохая новость какая? — как бы невзначай поинтересовался Таль.

— Что?

— Западный ветер приносит только дурные вести. Ну и что на этот раз?

Матьяс глянул на свою погибшую шляпу. И впрямь…

— Эдо Римари. Его экономка — двоюродная тетка моей жены. Пока Римари носит по свету, эта хозяйственная женщина продает знакомым зелень из его теплиц — чтобы не пропадала зря. Ну и прибавка к жалованию лишней не будет. Так вот, наш Римари прислал домой поверенного, чтобы тот навел порядок в его делах и подготовил передачу имущества, как там у них принято. Вернул все семье, если коротко.

— Ты считаешь, это дурной знак? — проницательно спросил Данно.

— А ты полагаешь, это не так? Римари просто ни с того ни с сего, находясь Владетель знает где, решил, что его обременяет пустой дом в Акато-Риору и люди, которые зависят от его денег. Я должен поверить?

Узкое плечо Данно дернулось. То ли от досады, то ли еще от чего. Он оглянулся на доску с расписаниями дежурств. Бродэк проследил его взгляд и догадался, о чем тот подумал. Строчка с именем Эдо Римари традиционно оставалась пустой. Никакихх закрашенных прямоугольников, никаких пометок. Только приколот эмалированный значок с эмблемой королевской почтовой морской службы.

— Римари уже давно должен был остепениться и завести семью, но так и не сделал этого, — негромко, словно разговаривая со своими мыслями, сказал Данно. А потом взглянул на Бродэка и спросил бестактно: — Ты сам-то женат?

— Да, и счастливо.

Следовало прибавить: «И ты пил на моей свадьбе полгода назад, растяпа», но Матьяс сдержался. День и без того был паршивый. Он сомневался, что сможет сказать это в нужной степени дружелюбно, чтобы не прозвучало как оскорбление.

— А Римари нет. При этом ты волен был вообще никогда не жениться, да? Никто не ждал от тебя, что ты дашь жизнь чистокровному потомству?

— Что значит «чистокровное» в моем случае? — болезненно поморщился Бродэк. Он, как и Фарелл, был из тех детей, которых риорцы вывезли из долины Риордана в восемьдесят шестом. Этим детям полагалось быть благодарными за спасение и не думать о том, за что умирали их отцы. И уж тем более не бороться за сохранения того, что давно истлело.

— Не меняй тему, — спокойно парировал Данно. — Полагаю, для тебя никаких правил на этот счет нет. По крайней мере, я не слышал о таком.

— Нет. Я свободный человек.

«Который почти забыл язык, на котором говорил дед», — мысленно добавил Бродэк.

— А Римари нет, — повторил Данно и скрестил на груди руки. — Древние принадлежат своему дому от рождения до смерти. Совсем другой уровень ответственности. Это трудно объяснить. Но если бы все было иначе, они бы не выжили во Второй эпохе.

— И это все ты мне рассказываешь для того, чтобы убедить меня, что Римари не вляпался в грязь по самые голенища? И отказывается от дома только потому, что не успел жениться? И песню какой-то женщине поэтому прислал?

— Погоди, не части. Я и половины слов из-за твоего произношения не понял. Что там про песню?

Бродэк остановился, напоровшись на насмешку, как на короткий охотничий нож. Глубоко вдохнул, медленно выдохнул и заговорил так, как учили: внятно пропевая длинные риорские гласные.

— Для Аниты Риканен. Я в этих делах не разбираюсь, но экономка считала, что это очень важно. Что мастер Римари не склонен делать такие жесты без причины. А какие такие жесты? Песня не может значить больше, чем дом.

Данно тонко улыбнулся.

— Иногда мне кажется, что для Римари все, что угодно, может казаться важнее, чем дом. Он легче ветра на подъем. Последний раз он пробыл в городе не больше трех ночей. Словно за ним гонится кто… — он задумался на минуту и прибавил уже без улыбки: — А может, так и есть.

— Посмотрим, что скажет шеф, — сощурился Матьяс. — Что-то мне подсказывает, что Римари носит по свету вовсе не ветер. Экономка зря слезы лить не станет. Хотя может быть, дело в песне. Кто бы понимал еще, в чем причина женских слез.

— Эмоции, — сухо ответил Данно. — Так значит, экономку рассчитали? Может, поверенному не понравилась ее предприимчивость?

— Всех, не только ее. Садовник, повар и горничная. В пустом доме не было нужды содержать много людей, но эти четверо держались вместе много лет. Стал бы Римари гнать своих людей без причины? Не уверен. Он знает, что не вернется. А я собирался выяснить, во что он такое вляпался.

Матьяс еще раз зачем-то отряхнул обвисшие поля измочаленной шляпы.

— Вопросы крови — самые сложные вопросы в мире, — непонятно ответил Данно. Поймал недоумевающий взгляд коллеги и со вздохом продолжил: — А что еще хуже: кровь и серебро всегда взаимосвязаны. Так уж вышло, что я знаю точно: дом Эдо Римари отныне целиком и полностью принадлежит его семье. Когда он вернется — а он непременно вернется, ибо Римари очень опытен и осторожен — то ему придется жить в меблированных комнатах для путешественников. По крайней мере, до тех пор, пока не женится и не обзаведется наследником. Может, и песня для женщины тоже не просто так была написана, как считаешь?

Матьяс почувствовал себя обманутым в лучших побуждениях. Он мчался сюда с намерением прижать земляка к стенке, заставить Фарелла ответить, наконец, на вопрос, стоят ли какие-то там идеалы жизней его людей. Этот вопрос не давал Бродэку покоя тем сильнее, чем заметнее округлялся живот его жены. Мнительный горец мгновенно примерил на себя странную историю лучшего искателя, Эдо Римари, и пришел в ужас. И даже ярость. Рано или поздно, так или иначе может случиться так, что и он сам, Матьяс Бродэк, попадет в беду из-за поручений Фарелла. Так он думал.

А теперь он и не знал, что думать.

— Ты слишком близко к сердцу принимаешь дела, которые не касаются газеты. Ты хороший человек, Матьяс, но иногда лучше не лезть в чужие проблемы с домами и женщинами.

— Для искателей нет чужих дел, Таль, ты разве не помнишь? — невесело хмыкнул Бродэк. — Неравнодушие наше кредо.

— Эти лозунги для студентов или для таких романтиков из хороших семей, как Римари. А мы с тобой старые псы из Управления, Матьяс, которые здесь ради денег. А деньги дает газета. С Римари или без Римари — она должна выйти в срок. Тебе есть что сдать наборщикам в сегодняшний выпуск?

«Конечно, нет. Когда бы мне думать о работе, если наш Римари где-то на другом краю света прощается с жизнью», — сказал бы Матьяс, если бы не был горцем, а простодушным и честным фермером с низин. Но он сказал совсем другое:

— У меня всегда есть, что сдать наборщикам, Таль, ты же знаешь.