Великое восстановление наук, Новый Органон

XXIV. Дионис, или Страсть

Рассказывают, что возлюбленная Юпитера Семела, добившись от него нерушимой клятвы исполнить любое ее желание, попросила его явиться к ней на свидание в том же самом облике, в каком он является к Юноне, и поэтому погибла, не выдержав его сияния. Ребенка же, которого она носила во чреве, принял отец, зашил в собственное бедро и сам носил необходимое для его рождения время. Из-за этого Юпитер немного прихрамывал, а мальчик за то, что причинял боль Юпитеру и колол его, когда тот носил его в бедре, получил имя Диониса. В течение нескольких лет после рождения он воспитывался у Прозерпины и, когда подрос, имел весьма женственный облик, так что даже трудно было определить, к какому полу он принадлежит. Потом он умер и был погребен, но вскоре воскрес. В ранней юности он первым создал искусство виноградарства и научил других изготовлять вино и пить его. Это принесло ему великую славу, и он подчинил себе весь мир, вплоть до дальних пределов Индии. Он ездил на колеснице, запряженной тиграми, а вокруг него бежали, пританцовывая, безобразные демоны — Кобал, Акрат и прочие; но и Музы присоединялись к его свите. В жены он взял Ариадну, покинутую и оставленную Тесеем. Священным деревом его был плющ. Он считался также создателем обрядов и церемоний, отличавшихся, однако, оргиастическим характером, разнузданностью и порой жестокостью. Он обладал также силой насылать приступы безумия. Так, во время его оргий женщины в припадке безумия растерзали, как говорят, двух знаменитых мужей — Пенфея и Орфея: первого — в то время как он, забравшись на дерево, хотел посмотреть, что происходит на оргиях; второго — когда он играл на лире. Иногда деяния этого бога смешивают с деяниями Юпитера.

Смысл мифа, как мне кажется, моральный, и, пожалуй, трудно найти что-нибудь лучшее во всей моральной философии. В образе Вакха изображается природа страсти, т. е. аффектов и волнений души. Ведь матерью всякой страсти, даже самой опасной, является не что иное, как влечение и жажда кажущегося блага: страсть всегда возникает в недозволенных желаниях, которым предаются прежде, чем обдумают и оценят их. А уже после того, как аффекты начинают бушевать, их мать (т. е. природа блага) разрушается и гибнет от невыносимого жара. Страсть же, пока она еще незрела, вскармливается и скрывается в человеческой душе (которая является ее родителем и представлена Юпитером), главным образом в низшей ее части (как в бедре); она колет, раздражает, угнетает дух, мешает его действиям и решениям, и они как бы хромают. И даже тогда, когда она, не встречая противодействия, с течением времени окрепнет и выльется в действие, она, однако, еще некоторое время воспитывается у Прозерпины, т. е. ищет себе убежище, остается тайной, как бы скрываясь под землей до тех пор, пока не сбросит с себя узду стыда и страха и, призвав на помощь дерзость, не постарается либо выдать себя за какую-нибудь добродетель, либо пренебречь даже самим позором. Удивительно верной является мысль о том, что всякий более или менее сильный аффект похож на существо, имеющее признаки обоих полов, ибо он всегда несет в себе и мужскую настойчивость, и женскую слабость. Великолепен также и образ воскресения Вакха после смерти. Ведь аффекты иной раз кажутся уснувшими и мертвыми, но ни в коем случае нельзя этому верить, даже если они погребены, потому что, если представится повод и удобный случай, они воскресают вновь.

И парабола об открытии виноградарства несет в себе большой смысл: ведь всякая страсть удивительно изобретательна и ловка в поисках пищи для себя. Но из всего, что известно людям, ничто не возбуждает сильнее и действеннее, ничто не воспламеняет так всякого рода волнения, как вино. Да и вообще оно разжигает все страсти. Очень удачно изображение аффекта как покорителя чужих земель, предпринимающего бесконечно дальний поход. Ведь страсть нигде не может успокоиться, но, подстрекаемая беспредельным и ненасытным желанием, стремится все дальше и жаждет нового. Страстям сопутствуют тигры и даже впрягаются в их колесницу: ведь после того, как страсть взбирается на колесницу и перестает ходить пешком, превращаясь в победителя и триумфатора, она становится жестокой, неукротимой и безжалостной по отношению ко всему, что ей противоречит или борется с ней. Остроумно и выведение пляшущих вокруг колесницы смешных демонов. Ведь любой аффект порождает во взгляде, в самом выражении лица и во всех движениях человека нечто нелепое, недостойное, суетливое и безобразное, и если иному кажется, что он великолепен и величествен в каком-нибудь аффекте (например, в гневе, возмущении, любви), то всем другим он представляется безобразным и смешным. В свите страсти мы видим и Муз. Ведь, пожалуй, нельзя найти почти ни одной страсти, которая бы не имела своих ученых хвалителей. И здесь снисходительность писателей нанесла ущерб величию Муз, которые вместо того, чтобы быть проводниками на жизненном пути, становятся прислужницами страстей.

Но особенно замечательна аллегория Вакха, полюбившего ту, которая была покинута другим. Ведь твердо известно, что страсть добивается и стремится к тому, что уже отвергнуто опытом. И пусть знают все, кто в угоду своим страстям, рабами которых они являются, безмерно высоко ценят возможность обладания предметом своих желаний, будь то почести, состояние, любовь, слава, знание или что-то еще, — пусть знают, что они стремятся к тому, что уже оставлено множеством людей, которые на протяжении чуть ли не всей истории, убеждаясь на опыте в тщетности своих желаний, отбрасывали и отвергали их. Не лишено глубокого скрытого смысла и то, что Вакху посвящен плющ. Здесь важны два момента: во-первых, то, что плющ и зимой остается зеленым, а во-вторых, что он растет, обвивая и охватывая множество предметов — деревья, стены, здания. Первое символизирует, что всякая страсть, подобно плющу во время зимних холодов, растет в результате сопротивления, оказываемого ей, стремясь к тому, что запрещено и в чем отказано, и набирает силу как бы путем антиперистасии. Во втором случае речь идет о том, что любая господствующая в человеческой душе страсть, подобно плющу, обвивает все человеческие действия и помыслы, примешивается к ним, соединяется и сливается с ними. Не удивительно и то, что Вакху приписывается создание обрядов, полных суеверий, ибо почти все безумные страсти расцветают в ложных религиях, или то, что считается, будто он насылает приступы безумия, ибо всякий аффект есть краткий приступ неистовства, а если он оказывается более сильным и прочным, то кончается безумием. Очень ясную аллегорию заключает в себе рассказ о растерзанных Пенфее и Орфее. Любой очень сильный аффект ненавидит и не выносит двух вещей: проявление интереса и любопытства к нему и желание дать спасительный и честный совет. Наконец, с полным основанием можно свести к параболе и смешение личностей Юпитера и Вакха: ведь любое благородное и знаменитое деяние, любой великий и славный подвиг могут иметь своим источником как добродетель, мудрость и величие духа, так и скрытые аффекты и тайную страсть (поскольку они находят удовольствие в известности и славе), так что не легко отличить деяния Вакха от деяний Юпитера.