Тени Лордэна

Это был один из лучших дней в моей жизни, когда на площади перед городской ратушей четвертовали предателя Зимерца. Его держали под замком и приводили к нему мальчишек, чтобы он опознавал в них меня, однако я оставался на воле, а ожерелье было утеряно, а потому его сделка со стражами оказалась разорвана, или же он до такой степени надоел им всем, что на него решили повесить всех собак и казнить вместо меня. Ох, как же он рыдал и как пускал сопли, как он молил богов и дворян о помиловании. Даже разок, когда его руки обвязывали верёвками, он посмел просить прощения у своих мёртвых друзей, но не бывать этому. Для предателей на той стороне приготовлен отдельный уголок кошмаров и нескончаемых мук, в чём-чём, а в этом меж собой согласны все жрецы. По крайней мере те, с которыми мне доводилось вести беседы.

Вскоре после казни Зимерца искать меня перестали, и я благополучно покинул город, на всякий случай примкнув к группе батраков, шедших на полевые работы во владения к какому-то барону. Конечно же, выйдя за стены, я не поплёлся вместе с ними на фермы, а направился в другой город и там вновь занялся тем ремеслом, которым единственно и обладал. Воровал, воровал и ещё раз воровал, становясь с каждым следующим разом всё смелее и наглее! У меня были чуткие до сплетен уши, неприметная для чужих глаз наружность, а также крепкие и ловкие руки с ногами, которые позволяли мне залезать в любые карманы и карабкаться чуть ли не по отвесным стенам, цепляясь за незримые для обычного человека выступы и узкие впадины меж камней кладки, благо, что в те годы я был ещё легче, чем теперь. Награбленное добро я незамедлительно продавал первому попавшемуся ростовщику или барыге, даже если он предлагал не слишком выгодную цену, после чего бежал в самый роскошный бордель, к тому времени я уже достаточно возмужал для подобных развлечений, где в пару вечеров просаживал весь свой заработок, пускай там было хоть сотня золотых. Деньги я вообще не считал! Для меня жарили ягнят и поросят, приносили свежие фрукты; благородное вино и лучшее пиво текли реками, и ни одна девица в округе не оставалась без моего внимания. Веселился я воистину по-королевски, только без оглядки на благоверную жену или какого-нибудь ханжеского, вечно стоящего над душой священника. А если у меня какие деньги и оставались, то я резался в карты, кости или напёрстки, пока не поднимал солидный куш, и тогда я снова бежал к девчонкам, либо пока не проигрывался в пух и прах и не шёл на новое дело.

Я более не искал себе напарников. Не уверен было ли дело в том, что боялся ли я снова потерять друзей или же опасался нового предательства, но так было даже лучше. Своей жизнью я как-то не дорожил, а потому жил без оглядки, орудовал дерзко и порой даже безрассудно, а на месте своих свершений я оставлял изрезанный ножом серебряник, дабы никто не посягнул на мою славу, и вскоре молва обо мне разлетелась по всей Империи.

Мне давали прозвища: «Neuker» — Призрак, «Pist» — Ловкач, «Zumfester» — Бродяга и ещё великое множество, всех не упомнить. В каждом городе можно было найти листовку, сулившую награду за мою голову, вот только на них не было ни примет, ни худого рисунка, только число с несколькими нулями. За мной охотились лучшие наёмники Империи, но в цепкие лапы этих бесчестных душегубов попадал кто угодно кроме меня. Я же являлся в ночных кошмарах купцам и феодалам, дрожавших над своими сокровищами, а простой люд мнил меня благородным героем, вершителем справедливости и слагал обо мне хвалебные песни. Дурачьё, я бы и их всех обокрал, если бы у них было хоть что-то стоящее, но кражей яблок не прославишься, да и сыт особо не будешь.

Я прожил так лет восемь, а может и девять, точно не упомню, но за эти годы я успел наворотить столько дел, сколько некоторые и за всю жизнь не сделают, пускай им и был бы отмерен гномий век или даже драконий. Однако эта глава мой вольной и полной свершений жизни завершилась, когда в начале весны наш молодой Император Багарис IV, тогда ещё носивший безобидное прозвище «Длинный», женился на принцесске из соседнего государства Лилерт, отданной ему в качестве гаранта мира между государствами. По этому поводу в столице состоялись пышные празднества, на которые съехались десятки послов с пожелания счастья молодожёнам и подарками, и, разумеется, что я не мог упустить такого веселья и тоже прибыл в Бренденхе́йм.

В две недели я наворовал добра почти на пять сотен золотых марок, даже разок запустил лапы в Имперскую казну, где обмочил кое-какие документы, но в том виноваты три пинты выпитого за здоровье Императрицы пива, и разок провёл ночь на мягчайших перинах во дворце одного герцога. Папаша не без выгоды для себя договорился выдать младшую дочурку за старого, обрюзгшего и заплывшего жиром, но при том сохранившую неудержимую тягу к молоденьким девицам графа, но ему назло она бросилась в объятия таинственного и весьма обаятельного незнакомца, заглянувшего вечерком в их сад. Как же она тогда сказала… «Пусть до конца моих дней все будут считать меня грязной шлюхой за то, что я познала мужчину до священных уз брака, но, возлежав с той дряхлой свиньёй, столь любимой и уважаемой моим отцом, я осквернюсь стократ больше чем теперь». Хех, а потом ещё удивляются, почему все бабы такие злые, коварные и неверные. Но я что-то снова отвлёкся.

В одну из ночей, шастая по улочкам столицы, я заприметил уютный особнячок, возле которого стояла новёхонькая карета, отнюдь не роскошная, но сделанная на славу и со вкусом. Свет в комнатах не горел, собак во дворе не было видно, да и охраны тоже, потому я решил мимоходом заглянуть внутрь. Дело плёвое, а вдруг чего-нибудь да найдётся? В крупных домах всегда отыщется пара ставень, которую от усталости или невнимательности прислуга забудет надёжно закрыть. Перелез через забор, прополз мимо кустов и влез на кухню, где в углу одиноко спала тучная кухарка. Затем перешёл в обеденную залу, а из неё и в гостиную.

Не знаю почему, но местечко показалось мне каким-то мрачным и гнетуще тихим. Меня не покидала странное и неприятное ощущение, что за каждым моим шагом внимательнейшим образом наблюдают, но, сколько бы я не озирался по сторонам, так никого и не заметил, а потому шёл дальше.

На первом этаже я забрал пару причудливых, но уродливых бронзовых статуэток с тёмными камнями вместо глаз, более походивших не на украшение, а на предметы культа, и поднялся наследующий этаж, где в дальней комнате надеялся найти какой-нибудь ларчик с монетами или драгоценными побрякушками, но за поворотом коридора меня встретило… пугало… Вроде оно… я помню его неказистую, сгорбленную фигуру в изорванном чёрном сюртуке, его старый мешок-лицо и его разорванный, измазанный в крови рот, из которого торчали перья и обломки костей. Оно казалось огромным, довлеющим и вездесущим, лишённым души, но более чем живым. Смотри, от одного воспоминания о нём у меня дрожат пальцы. Потом оно хрипло загоготало и двинулось на меня, отстукивая деревянными стопами по полу. Бросив мешок с добычей, я бежал прочь, страшась обернуться, а оно, или же они, визжа и скрипя, бежали за мной сквозь лабиринт коридоров, которому не было конца и края. Уродливые соломенные люди с холодными дырами-глазами, с ног до головы перемазанные в останках растерзанных ими зверей, не знающие усталости и милосердия. То было какое-то безумие, они нагоняли меня; я помню, как их шершавые, сдирающие кожу пальцы хватали мои члены и тянули их в разные стороны, силясь разорвать меня на маленькие кусочки, но вот я снова бегу, и до меня долетает лишь эхо их грохочущих шагов. И так повторялось снова и снова, пока я не оказался на полу темницы. Да-да, вот так вдруг на сыром каменном полу маленькой комнатушки без окон, прикованный цепью к кольцу в стене. Может быть, тогда и произошло что-то ещё, но в моей памяти между этими двумя картинами нет и малейшего зазора.

Там я просидел несколько дней, может быть недель или даже месяцев; когда не видишь небо и пребываешь в постоянной полудрёме, твои внутренние часы сбиваются и начинают тебя обманывать. Ко мне изредка заглядывал тюремщик, молча давал кусок чёрствого хлеба и ставил подле меня новый кувшин с водой. Я не пытался с ним заговорить и всё ждал, что ко мне придёт какой-нибудь капитан, навроде тебя и, улыбаясь, пересчитает мне все косточки, попутно задавая всякие вопросы, но он не приходил, и я думал, что меня решили просто казнить без лишней возни. И всё то время, что я лежал на полу той камеры, стоило мне закрыть глаза, как перед моим взором являлась какая-нибудь картина недавнего прошлого, как я крался в темноте, как перелезал через стены, как скакал по крышам и как забирался в окна. Я вспомнил сотню лиц тех, кого я обдурил, продавая добро, и у кого выуживал сведения, вспомнил лица всех девушек, с которыми я коротал ночи. Я видел города и дороги, дворцы и избушки, леса и поля, я вспомнил вкус вина и запах жаркого, и хотя я прежде был уверен, что они для меня совершенно ничего не значат, как и всё остальное на белом свете, что в роковой час я откажусь от них всех и без колебаний переступлю через границу, отделяющую нас от Царства мёртвых, но тогда я понял, что ещё не сумел вдоволь насладиться человеческим бытием, что я привязан к нему каждой частичкой своей маленькой, ссохшейся душонки. Тогда она у меня ещё была.

И вот, когда я, наконец-то, осознал, что вовсе не готов к смерти и только желал вырваться на волю, в мою одинокую, преступную келью вошёл он — Zwanfitter, по-вашему будет «Безымянный Палец», один из магистров «Длани». О, так ты слышал и о Длани? И что же именно тебе о нём рассказали?

Что?! Орден на службе Императора? Ха-ха-ха! Видимо этот твой старикашка ничегошеньки не смыслит в чернокнижниках. Они не служат никому кроме самих себя, а слушаются они только до поры до времени, копя в сердцах самые мелочные обиды даже на самых близких людей и вынашивая планы изощрённой мести. Мало кто из них вообще доживает до седых волос, не умерев прежде от рук горделивого ученика, которого он сам же и надеялся использовать как очередную разменную фигуру в бесконечной череде интриг и предательств, даже если они — родные отец и сын. Прелестные люди, в общем-то говоря.

Оказалось, что я по незнанию пробрался в его обиталище, за что полагалась самая жестокая и изощрённая из казней, но он сказал, что его восхитили мои воровские умения и что он готов милостиво простить мне мою дерзость, если я соглашусь отныне и до скончания веков стать его преданным слугой. Раз я сижу перед тобой живым, то не трудно будет догадаться, что какой выбор я совершил. Приняв мою клятву верности, он приказал принести в мою темницу хорошую постель, дать мне масляную лампу и хорошей еды и добротного вина, сколько я захочу. Пересели он меня в нормальную комнату, я бы непременно попытался бежать. Сам знаешь, клятвы воров и попов гроша ломанного не стоят, а честь у нашего брата водится только в детских сказках.

Дальнейшее моё заточение было весьма коротким. Через пару тройку дней меня вытащили из-под земли, посадили в карету и увезли из столицы в окрестный лес, где стоял старый замок Штрангендро́с — Медвежий Дом. Меня поселили в бараке с ещё девятнадцатью молодыми парнями, некоторые из которых тоже были пошедшими на сделку преступниками, а прочие простыми наёмниками, прельстившимися обещанным золотишком. Вместе с нами в отряд были набраны и шесть юных девушек, чёрных вдов, успевших свести в могилу не одного любовника. Из нас вознамерились сделать разведчиков, шпионов и, что важнее, убийц, причём самых лучших из когда-либо живших на свете. Помню, как нам изо дня в день талдычили: «Вы — более не люди, отныне вы — продолжение Императора. Вы — его глаза, высматривающие врагов трона. Вы — его уши, слышащие тайные речи. Он — ваша голова, а вы — его длинные руки, несущие его гнев и сеющие справедливость, ибо Он — есть наместник самих Богов».