Тени Лордэна

Ответные меры не заставили себя ждать. Как из рога изобилия посыпались указы об увеличении числа городской стражи, новые законы о порядке, возводились тюрьмы и трудовые лагеря для осуждённых, а на каждой площади стояло по плахе, которая практически никогда не успевала толком просохнуть до того, как в её ложбину опускалась очередная голова. Да, в те годы они обезглавливали всех без оглядки на происхождение и сословие, променяли традицию на зрелищность. Закон стал не только чрезвычайно суровым, но и в высшей степени несправедливым и даже временами абсурдным, что вызывало лишь большее недовольство и тягу к мятежу. Чёрт возьми, я точно помню, что в стране почти полностью истребили бардов и поэтов, потому что те пели слишком вольнодумные и неугодные песни!

Маленькие, но вездесущие восстания крестьян подавляли солдаты, ну а нас отправляли по души заговорщиков, иногда лишь предположительных, и «предателей», к которым было просто так не подобраться и не призвать к суду. Иногда убивали с нарочитой жестокостью, чтобы все поняли, чьих это было рук дело, а порой тихо и незаметно, словно бы у человека во сне само собой остановилось сердце. М? Тот старик рассказывал о чём-то подобном? Да… да… в целом похоже, вот только тот маркиз был не из рода Штрибендайнов, а из Штребенгаузов. Участвовал ли я в этом? Нет, у меня тогда было иное задание, а детей и жену маркиза вроде бы прирезал Майдрих, возможно, что даже в одиночку со всем управился. Он то мог.

Как бы ни старались стражи, как бы ни трудились палачи, но дела в Империи лучше не шли. Я бы сказал, что наша страна очень хотела наконец-то умереть и придаться огню, чтобы в обновлённом облике возродиться посреди остывшего пепелища, однако мы всеми силами не позволяли ей отдать концы, продлевая её предсмертную агонию. Нас, слуг Длани, гоняли из одного конца страны в другой — наши навыки были всюду востребованы, но всё же порой и мы получали возможность хотя бы немного передохнуть. Пока Цванфиттер, обложившись письмами и донесениями, выбирал для нас новые цели, мы были вольны найти себе какое-нибудь приятное времяпрепровождение внутри стен столицы, кроме пойла. Магистры имели возможность внушать нам всякое и ставить в наших головах барьеры. Одним из таких барьеров был запрет на увеселительные напитки и прочие дурманы; иначе бы половина из нас спилась ещё в самый первый год нашей весёлой и полной добра службы. Не знаю, чем именно в свободное время занимались остальные убийцы, мы между собой были не особо общительны, старались не взболтнуть чего лишнего, но вот я при первой удобной возможности мчался в объятия той самой герцогской дочурки, а тогда уже несколько лет как графине Ризендра́йх — непокорной и своевольной Нанте́ли, которую я называл просто Нана. Её муж, старый граф, был одним из имперских вельмож, отвечавших за поставки продовольствия и оружия в войска. В первый год войны это было весьма хлебное место, полное корыто, желанная кормушка, у которой в короткий срок можно было с лёгкостью отрастить пару новых подбородков, но после вторжения Лилерта всё сильно переменилось: добавились новые направления перевозок, повысилась их частота, возросла стратегическая важность и пришлось усиливать охрану. Казначеи стали считать каждый грош, за непреднамеренную утерю имущества ввелись баснословные штрафы, а за взяточничество и кражи полагалось суровое наказание как к предателям отечества, вступившим в сговор с тем, чтобы помочь врагу, ослабив имперскую армию изнутри.

Я это всё говорю к тому, что дел у него было невпроворот, а потому молоденькая жёнушка частенько оставалась дома в томном одиночестве, лишённая любви и ласк. По ночам я приходил к стенам графского особняка и, если на втором этаже за мутным стеклом спальни я видел танцующее пламя свечи, стоявшей у самого окна, то пробирался в дом и проводил остаток ночи в объятиях Наны.

Нам было очень хорошо, быть может, если бы она не была дворянских кровей, а я бы не был безвольным головорезом во служении у тёмных колдунов, то мы бы могли сыграть свадебку и жить душа в душу в каком-нибудь небольшом, но симпатичном городишке, однако судьба сыграла с нами весьма скверную шутку. Несколько раз она предлагала послать всё к чёрту и сбежать вдвоём, прихватив с собой золотишко её мужа, не только из Бренденхейма, но и из самой Империи, и умчаться куда-нибудь за тридевять земель, где нас наверняка никто даже не подумает разыскивать и зажить там тихой семейной жизнью. Ради свободы она была готова навеки отказаться от всей той роскоши, которая окружала её с самых ранних лет, по крайней мере, она так мне говорила. Не уверен, что она имела хотя бы малейшее представление о том, как живет простой люд за пределом дворцов без угодливой прислуги, сколь тяжело и как много им приходится работать, чтобы выживать, но всё же решимость в ней явно была.

Того же желал и я. Искренне, всем сердцем и всей душой, ради новой жизни с ней я бы даже зарёкся когда-либо снова красть, но на нашем пути был он — Майдрих. Конечно, можно было понадеяться на то, что отправленный на очередное военное поручение он не сможет броситься на поиски сразу после нашего побега, а пока он будет в отлучке, наш след надёжно затеряется среди суматохи войны, но это было бы лишь наивной глупостью. Рано или поздно его бы отправили за нами. Длань не прощает предателей, и он бы непременно нашёл нас и прирезал нас обоих и детей, если бы к тому времени мы успели ими обзавестись. Не сомневаюсь, что меня он бы убил самым последним…

Так к чему я вспомнил Нану? Нет-нет, я не просто так ударился в воспоминания о былой любви. Как я уже говорил, её престарелый муженёк оказался в весьма затруднительном положении, когда всякий только и делал, что перекладывал вину за свою неудачи на кого-то другого лишь бы самому избежать свидания с плахой. Нередко случалось и так, что какой-нибудь полководец, потерпевший поражение в бою или уступивший неприятелю очередную деревушку, принимался обвинять подвозчиков в том, что это они не обеспечили их стрелами и обезоружили лучников или что это они недовезли еды, от чего воины стали сражаться хуже, а вот все его приказы были совершенно правильными и непременно привели бы к полному разгрому неприятеля, если бы не эти ленивые, проворовавшиеся увальни на телегах. Разумеется, что самого графа почти ни в чём не обвиняли, а если кто и пробовал, то он бы просто переводил все стрелки на своих же подчинённых, а потому у него не было причин бояться за свою жизнь, зато его кошелёк не только перестал пополняться новыми богатствами, но даже стал временами худеть, и вот это печальное обстоятельство уже тревожило его не на шутку.

Виновников он нашёл довольно быстро — Император, единственно из собственной прихоти и дурости развязавший эту губительную войну, и его безмозглые подпевалы-советники, не смевшие ему ни в чём возразить. На деле всё было ровнёхонько да наоборот, но большинство мятежников, что прежде и сами получали выгоду от войны, видели политическую картину Империи именно так. Вместе с отцом Наны он присоединился к одному из кружков столичных заговорщиков, мечтавших о скорейшем завершении войны и лелеявших планы о дворцовом перевороте. Среди них были люди, весьма уважаемые среди рыцарей, а также имевшие связи не только в торговых, но и в магических гильдиях, так что при должной смелости и известной смекалке они бы действительно смогли пошатнуть или даже низвергнуть власть императорского трона. Однако Длань первой прознала об их планах и незамедлительно вмешалась, пока те не успели сплести вокруг них свою роковую паутину.

В тот раз мы всего лишь помогли достать кое-какие улики и расколоть пару младших участников заговора, чтобы магистры от имени Императора Багариса IV Алого свершили над ними справедливый суд и вынесли им законный приговор, конечно же смертный, который надлежало исполнить публично и с помпой.

Брали всех, не только главных заговорщиков, но и их слуг, и подручных, многие из которых выполняли лишь мелкие, казалось бы, безобидные приказы, ничего не подозревая об истинных намерениях своих господ, а в добавок к ним наказные пало на головы ещё ближайших родственников заговорщиков, чтобы ни у кого не возникло желания отомстить и продолжить их дело. То была неоправданная жестокость, которая вместо страха вызвала только больше ненависти. Среди казнённых была и моя Нана. Я не видел её смерти, в тот момент я находился далеко от столицы и ничего не знал об её аресте, но по возвращению Цванфиттер лично сообщил мне о её кончине, вернее сказать, просто мимоходом бросил, что мне придётся искать себе новую подстилку взамен подохшей. Как-то так.

Да, да… я хотел его убить. Не только в тот момент, а с того дня, когда я увидел его в сырой темнице. Почти каждую ночь мне снилось, как я вновь и вновь вонзал клинок в его хилую грудь, заглядывая в холодные, надменные глаза, в которых даже в момент смерти нельзя было различить хоть что-то присущее роду людскому, а ведь все знают, что глаза — зеркало души. Какие же это были чудесные сноведения! Порой он сопротивлялся, порой лежал, прикованный к столу, а порой убегал, а я мчался за ним словно изголодавший волк, несущийся сквозь лес вслед за слабеющей косулей, но конец всегда был одним и тем же. Не знаю, каким-таким образом мои сны ускользали от его внимания, ведь он не раз заглядывал в мой разум, проверял каждый его тёмный и укромный уголок, в котором я мог бы таить свои истинные мысли, но всё же мои запрятанные мечты он проглядел, а может и видел во мне только безвольного раба, неспособного восстать против своего господина, могучего пленителя. Наверное, эти мои сны его знатно веселили, и в них он видел зверя, беснующегося в стальной клетке, ломающего об неё зубы и когти, но не способного её повредить.

Смерть Наны стала для меня большим ударом. Да, мне было не впервой терять близкого и дорогого сердцу человека, но от того было не легче, а наоборот — только больнее и страшнее. Я был разбит и подавлен, но всё продолжал выполнять приказы, не в силах изобрести верный способ поквитаться с Цвафиттером, да и со всеми прочими магистрами, однако в очередной раз госпожа Фортуна протянула мне руку. Спустя месяц Дольфиттер, Большой палец, старейший магистр Длани, упросил Цванфиттера на время одолжить меня для особо важного поручения, для которого ему не хватало своих собственных агентов; некоторые из нас всё же находили свою смерть в череде кровавых свершений. Мой мучитель без особых колебаний согласился поделиться мной, ведь для исполнения его собственных планов оставались не только Димштейн и Андели, но и Майдрих, который, со слов чернокнижника, один стоил как десять мне подобных. Вероятно, что эта самая безграничная уверенность в его наипреданнейшем и наисильнейшем слуге и сыграла роковую роль в его кончине.

Дольфиттер принял меня в своём загородном особняке как почётного и равного себе гостя, а не бесправного слугу. Он усадил меня за стол, полный самых изысканных блюд, отвёл меня в купальню, где моё тело мылом и духами омыли две нагие и неописуемо прелестные девицы, и предоставил мне роскошную спальню для последующего отдохновения, но по своей воле я пошёл туда один и спал мёртвым сном в холодной постели. Он пришёл ко мне под утро — мерзкий старикан с морщинистой, обвисшей на щеках и шее кожей, успевшей покрыться мелкими пятнами, с кривыми зубами, почерневшими от чрезмерной любви к сладкому, с приоткрытыми тонкими губами и большой лысиной, из которой одиноко торчали длинные седые волосы. В противоположность Цванфиттеру его лицо было в той же мере выразительно, в какой был красноречив его язык, но правды в словах обоих было одинаково мало. Чернокнижники, что с них взять. Присев ко мне на постель, он стал говорить со мной о всяком разном, не помню точно, о чём именно, а затем перешёл к теме казни заговорщиков и смерти Наны. Он принёс мне свои глубочайшие соболезнования и выразил искреннее сочувствие, вернее сказать, что он их мастерски изобразил, и сказал, что если бы я был его слугой, а не Цванфиттера, то он обязательно бы помиловал Нану и передал её на моё попечительство, в награду за верность. Паршивец знал, что у меня болит и как следовало на это место давить. Убедившись, что я не смогу отказаться от соблазна, он предложил мне отомстить Цванфиттеру, забрать его жизнь за жизнь моей бедной Наны. Можешь не сомневаться — благородством там и не пахло. Пускай он и говорил о свершении справедливости и обещал мне полное освобождение от службы, сытую жизнь и своё полное покровительство, но он преследовал только свои собственные цели. Видимо, среди самих магистров наметился раскол, и пришёл час для вероломств и предательств во имя спасения собственной шкуры. Дело было тёмным, риски расстаться с жизнью высокими, а обещание свободы — очевидным обманом, но я всё равно согласился, ведь только так я бы смог ему отомстить.