Тени Лордэна

Конец его придворной жизни наступил в тот день, когда он ненароком подглядел, как его господин вопреки божьему закону делит ложе с парой нежных, юных мальчиков. Сух’халам не был дураком, а потому поклялся самому себе держать язык за зубами и сохранить открывшуюся ему тайну, чтобы не навлечь на себя страшной беды, но, увы, близ спальни султана он встретился с его визирем, который мигом догадался обо всём по стыдливому и ошарашенному взгляду слуги. Без лишних расспросов и суда его схватили, унесли в самое глубокое подземелье султанского дворца и посадили в темницу за шестеро замков, но при том не оставив стражи у дверей его тесной камеры, дабы он не смог сквозь щели разболтать тюремщикам о содомских пристрастиях их многоуважаемого, великомудрого и непогрешимого правителя.

Сам понимаешь, его ждала верная смерть. Может быть милостивая и быстрая от удара меча, а может медленная и мучительная от голода и жажды в затхлой, тёмной конуре, но Боги всё же решили послать ему спасение, и в одну из ночей к нему на выручку пришла султанская наложница, черноокая красавица с толстыми косами, гибким станом, пышными бёдрами и лёгкой, пританцовывающей походкой. То ли девка была в него по уши влюблена, о чём Сух’халам нам учтиво не рассказывал, но на что он всем своим видом как бы намекал, то ли она попросту хотела от женской обиды насолить своему господину-мужеложцу, а потому она открыла дверь его темницы украденными ключами и переоделась в его одежду, а он нацепил на себя её платье и скрыл свою харю за узорчатым платком. В таком вот нелепом виде, неумело виляя по-женски задом, он под покровом ночи миновал стражу, сбежал из дворца, купил на подаренные девушкой деньги горбатого коня и, без оглядки помчал его в сторону моря. Там, опасаясь преследования, Сух’халам вскочил на корабль, уже отдавший швартовы и готовившийся раскрыть белоснежные крылья парусов, и с помощью десятка серебряников уговорил возмущённого его нахальством капитана не выкидывать горемычного беглеца за борт к акулам.

Зловещая рука султанского возмездия больше не могла до него дотянуться, и его жизнь оказалась спасена, вот только его опрометчивое решение привело к тому, что спустя недели плавания он оказался в далёких и совершенно чужих краях, где всё было иным, непривычным и по-своему враждебным к одинокому и не знающему местного языка иноземцу. Оставшиеся после бегства деньги он вскоре проел, и ему пришлось побираться, так как в подмастерья или в батраки его никто брать не хотел. Возможно, что рано или поздно он бы попался на глаза какому-нибудь богатому дворянину, и тот взял бы его в качестве домовой прислуги, чтобы показывать друзьям и знакомым, как забавную, смуглую обезьянку, но, прежде чем это случилось, он заглянул в тамошний храм Старейшей Звезды, где священники временами подкармливали нищенствующих и обездоленных.

Они были рады возможности обратить несчастного и грешного чужестранца-еретика в свою единственно правильную веру, а он был не прочь получить еды за бездумный, но преисполненный фальшивого уважения поклон красивой статуе. Чтобы иметь возможность три раза в день есть постную кашу на воде он стал подметать церковный двор, за что ещё получил спальное место на узкой церковной скамье, а спустя месяц-другой его заприметил проезжавший через город рыцарь из священного ордена Лучезарных. Он сам был родом с юга, а потому говорил на схожем, пускай местами и довольно-таки отличном от игрхрашского языке, так что они смогли разговориться.

Сух’халам ему понравился, и рыцарь предложил ему отправиться в путь вместе с тем, чтобы беглый арап присоединиться к ордену. Более не имевший ни дома, ни семьи паренёк без особых раздумий согласился на заманчивое предложение, сулившие приключение и дальние странствия и покинул строгий в своём быту храм, успевший ему порядком наскучить.

Таким вот бесхитростным образом таинственные перипетии судьбы и привели его в ряды Старых Зайцев. По какой-то причине Сух’халам избрал именно меня своим наставником и первым другом, а я не стал отталкивать от себя жизнерадостного парнишку и постарался хорошенько его обучить всем тонкостям нашего дела, добавив лично от себя пару премудростей. В каком-то роде я заботился о нём как о младшем брате; пускай он уже не был глупым мальчишкой, а молодым мужчиной, да ещё и чужаком по вере и крови, но я считал его своим братом.

Мы побывали с ним в нескольких походах, где он показал себя настоящим храбрецом и ловким лазутчиком. А затем нас отправили в отдалённую крепость «Грозный», что стоит среди холмистых лесов Мизе́риса и охраняет город с пространственными вратами… Дельце вроде было обычным, не сулившим ничего худого. На наши плечи легла обязанность обойти и углубиться в ранее не исследованные части густых, девственных лесов, чтобы подыскать в нём места для новых охотничьих деревушек, фортов или найти неизвестные поселения зеленокожих дикарей, способных в будущем создать проблемы для переселенцев.

После каждого такого похода мы возвращались в крепость, чтобы передать командирам грубо нарисованную карту и рассказать об увиденном в пути, после чего нам давали денёк-другой на отдых и восстановление сил. В одну из таких ночей, когда мы спали в установленной для нас близ крепостных стен большой походной палатке, меня разбудил Сух’халам и тайком показал вот это. Да, сейчас он выглядит, как кусочек самого что ни на есть обычного кварца, который горняки находят в своих шахтах, но в ту ночь он светился изнутри мягким и тусклым, белым светом. Когда Сух’халам уходил из отчего дома в столицу, его дед снял со своей шеи подвеску вот с этим самым камушком и вручил ему с напутствием, что этот издавна передаваемый в его семье амулет должен будет защитить его от порчи и злых духов. Думается мне, что старик сам не знал, что камень может светиться подобным образом, иначе бы непременно рассказал об этом любимому внучку.

Парниша был необычайно встревожен и даже напуган. Его разум охватила вздорная, а от того ещё более въедливая и пагубная мысль, что это злопамятный султан своей властью послал за ним каких-то там ифритов и шайтанов, чтобы свершить наконец свою гадкую месть, но я взял у него подвеску и, не внимая его испуганным причитаниям, покинул палатку. Камень стал светиться чуть ярче и я, покружившись на месте, пошёл в сторону, где сияние камня становилось сильнее и начинало как-то таинственно мерцать и пульсировать, точно в нём было что-то живое, и вскоре я понял, что побрякушка ведёт меня прямиком к крепостной цитадели. Однако добраться до главного укрепления и тем более пробраться внутрь я тогда не сумел, меня заметили патрульные, остановили и стали расспрашивать чего это я брожу один в ночи. Посвящать их в мистическое и весьма туманное событие мне не хотелось, могли принять за полоумного или просто отнять побрякушку, так что пришлось соврать, что я искал место для справления малой нужды и впотьмах забрел куда-то не туда. Отмазка глуповатая, но они её проглотили. После этого я вернулся к своей палатке и отдал камень Сух’халаму, который словно испуганный, но верный пёс, кружился вокруг льняных стен. Он был рад, что всесильные духи не унесли меня за тридевять земель в свои подземные дворцы или не забросили меня на самый высокий горный пик, не утопили в морских пучинах. Он дивился моей храбрости, но при том был на меня обижен из-за того, что я оставил его одного. Впрочем, я ведь не запрещал ему идти за мной, так что моей вины в том быть не могло.

На следующее утро его камень всё ещё продолжал таинственно светиться, но довольно тускло, так что при солнечном свете оно становилось почти что незаметным. Я решил не беспокоить Сух’халама, который и так казался уставшим и малость больным из-за бессонной ночки, так что я не стал выпрашивать у него подвеску, а пошёл немножечко покумекать с местными старожилами о том, что они знают о цитадели и не происходило ли чего странного в последние месяцы.

Времени у меня было совсем немного, так как мы должны были подготовиться к новому походу, к тому же далеко не все горели желанием разговаривать с бывшим преступником, но всё же от одного мужика я услышал, что где-то за пару недель до моего прибытия в «Грозный» у них проездом был караван строителей с повозками, набитыми инструментами и провизией. Они остановились на несколько дней дней, а потом, получив отряд охотников и небольшой взвод солдат, укатили на юг, чтобы за пару лиг от крепости расчистить часть леса и возвести на том месте аванпост. Разумеется, что в том не было ничего необычного, но на следующую неделю жизнь в «Грозном» сильно изменилась. Под страхом кнута и дыбы запретили малейшее пьянство, приказали подметать двор в три раза чаще, увеличили число караульных и приказали им следить за порядком пуще прежнего, везде развесили полотнища с гербами, а братья-рыцари ордена заставляли своих малолеток-оруженосцев начищать их доспехи до зеркального блеска так, что глядя в них можно было запросто бриться.

Происходившая в те дни вакханалия больше напоминала приготовления к рыцарскому турниру, на который собирались пожаловать королевские особы, но никто и ничего о подобном не слышал, да и толка в том было мало. Затем всё резко прекратилось, вернулся прежний быт, но по «Грозному» медленно расползлись слухи, что в одной из комнат цитадели поселилась пара блаженных монахов, прибывших в Мизерис с тем, чтобы осветить благодатью Старшей Звезды те дикие места и может даже подыскать место для нового монастыря. Это конечно объясняло, почему Лучезарные были столь взбудоражены, но ещё тогда меня смутило то небольшое, но крайне важное обстоятельство, что почти никто из солдат этих монахов в глаза не видел. Они просто отсиживались в своей комнатушке и даже не думали выходить к пастве с тем, чтобы прочесть им вдохновенную проповедь, потрясти перед ними золочёнными крестами или же облить всех из ведёрка освящённой водой. Тогда я решил, что камешек мог отзываться свечением на их магию света, которой они с очень большой долей вероятности обладали, и на том успокоился, ибо проверить своей догадки я не мог, но, оглядываясь с бременем знания в прошлое, понимаю, что зря.

Наш новый поход произошёл без особых событий, не считая нападения на нас стаи каких-то злобных насекомых, больно уж походивших на крупных пчёл, только не жёлтых, а тёмно-красных. По возвращению в «Грозный» Сух’халам камень мне не показывал, а я его не спрашивал, хотя желания взглянуть было. А вот уже в следующем походе начались странности.

Нас направили в недалёкую, однако весьма труднопроходимую часть леса, и дело было отнюдь не в густой растительности, её там было даже поменьше, чем в других местах, но вот сам рельеф земли был складчатым, изобилующим ущельями, оврагами и обрывами, а также монолитными скалами, выраставшими из земли, словно пухлые каменные сосны. Но и это было лишь полбеды. В тех местах раскинулось немало укромных и незаметных пещерок, облюбованных всякими хищниками, готовыми полакомиться нами при первой удобной возможности. К такому положению дел мы были в целом привычны, но всё же идти приходилось крайне осторожно, не ослабляя бдительность ни на секунду. Несколько раз мы натыкались на крупных зверей, но то ли они так боялись огня и наших грозных воплей, то ли уже были сыты, но нам удавалось отогнать их прочь и идти дальше, делая попутно свои записи. И вот на коротком привале ко мне подошёл Сух’халам и украдкой отодвинул ворот своей куртки. Я увидел, как из-под одежды на его шею и подбородок изливались белые волны света, похожего на серебристое мерцание полной луны. В тот раз уже струхнул и я. Он не знал, когда именно загорелся амулет, но светился он куда сильнее, чем в «Грозном».