Тени Лордэна

После этого гибельного расстрела Папа Гил приказал всем рыцарям и копейщикам пойти на него в атаку со всех сторон с тем, чтобы кто-нибудь подобраться к нему со спины. Решение опрометчивое, во многом безрассудное и крайне рискованное, но в сложившихся обстоятельствах мы ничего другого поделать не могли. Это был сущая бойня. Худощавый мертвец двигался быстро и решительно, мечась из стороны в сторону, проскакивая между сплотившихся воинов и нанося им смертельные удары, от которых не могли защитить даже самые тяжёлые латные доспехи. В считанные мгновения половина наших бойцов оказалась убита, и тогда потерявшие самообладание братья-рыцари стали бросаться в него боевыми заклинаниями, совершенно не заботясь о том, что магические атаки могли ранить кого-то из своих, однако ни колдовское пламя, ни молнии не смогли нанести ему существенного урона, но зато его кожа побелела, и тогда я впервые увидел ту печать, что они носят на своей груди.

Большая часть отряда погибла смертью храбрых, иные же побросали оружие и сбежали, навалив в штаны и обмочив портки, так что в итоге нас осталось всего пятеро человек, включая меня и папу Гила, против бешеной твари. Наш командир отдал приказ к отступлению, но сам не собирался покидать поле брани, то ли думал задержать демона, то ли рыцарская честь не позволяла броситься в трусливое бегство. Мы, чувствуя его решимость драться до самого конца, единодушно отвергли мысли о бесчестном спасении собственных шкур и остались подле него. Папа Гил, отбросив тяжёлый и совершенно бесполезный в том бою щит, сблизился с чудовищем, ну а мы держались немного подальше и своими слаженными атаками отвлекали исчадие от нашего командира, в слабой надежде выкроить ему момент для судьбоносного удара. Должен отдать Гилу должное, он был весьма хорош, но без солидного опыта и большой щепотки везения он бы умер столь же быстро, как и все остальные.

Мы бы наверняка сложили головы в том лесу, если бы в какой-то момент чудовищу не стало дурно. Не знаю, как именно это описать, но я заметил, что его движения стали более скованными и что он перестал столь усердно наседать на Гилеанора, который к слову тоже начал к тому времени выдыхаться. Изменение было небольшим и не особо очевидным, но моё чутьё дало понять, что наступила единственная возможность нанести контрудар, переломить ход битвы, и её ни в коем случае нельзя было упускать. Я натянул лук, затаил дыхание и в тот момент, когда тварь сделала выпад в противоположную от меня сторону и ненадолго отвлеклась на второго выжившего разведчика, спустил тетиву. Стрела вонзилась ему прямиком в глаз и вошла на половину в черепушку. Чудище остановилось и, точно двигаясь в полузабытьи, попыталось судорожно трясущейся и непослушной рукой ухватиться за торчавшее древко, но папа Гил подскочил к нему и двумя взмахами отсёк ему голову. Только тогда эта тварь обмякла и повалилась на землю, но на этом наш командир не остановился и, отшвырнув пинком башку подальше от тела, отрубил ему руки и ноги.

Победа стоила нам двух дюжин добрых мужчин, но вместо того, чтобы воздать им почести или проронить горькую слезу, каждый из нас, выживших, взвалил на плечи по куску вновь убитого погорельца, и скорбным маршем мы отправились в крепость, оставив наших павших товарищей на пир диким зверям. Потом мы отправили людей, чтобы их забрали и достойно похоронили, но большинство из наших павших братьев оказались в желудках падальщиков. Назад мы вернулись ближе к полудню, и Гилеанор приказал разнести части мертвеца по разным комнатам цитадели и выставить у каждого из них круглосуточную охрану на случай, если скотина попытается воскреснуть вновь. Думаю, что если бы он тогда полностью перевоплотился, как сделал этой ночью Сентин, то он бы расправился со всеми нами в считанные мгновения, но что-то не позволило ему провернуть это. Может быть, что он был для этого слишком немощен.

Совсем забыл это упомянуть, но, когда мы уходили с той проклятой опушки, я улучил момент, чтобы подойти и попрощаться с Сух’халамом. Тогда же я заметил сияние из-под его воротника. Всё это время подаренный дедом амулет указывал именно на присутствие этих тварей, а не на тех монахов, что жили в цитадели. Тем же днём в Грозном провели пересчёт бойцов и всей прислуги, и обнаружилось, что пропал один из младших поваров. Я имею в виду, что его не было ни среди живых, ни среди мёртвых, и никто другой подобным образом не исчез. Тогда же его сотоварищи по кулинарному делу стали копаться в своих воспоминаниях, и вскоре они сошлись на том, что пропавший парень был покладистым и весьма дружелюбным, но всё же довольно-таки отрешённым и замкнутым человеком. Никогда не болтал лишнего, в разговорах чаще всего молчал и внимательно всех слушал, а в последние недели стал малость беспокойным и каким-то пугливо настороженным. Впрочем, работал он исправно, ни с кем не ругался и пьяным в грязи ни разу не валялся, а потому все закрывали глаза на его лёгкую чудаковатость, тем более что она никому не делала беспокойства. Стоит ещё упомянуть, что он был из местных жителей, по крайней мере, он так всем говорил, а потому нередко отправлялся в лес на поиски ягод и грибов, не особо опасаясь встречи с дикой живностью, чьи повадки он хорошо знал. Папа Гил решил показать поварам отрубленную голову мертвеца, но тот оказался им незнаком. Я тогда промолчал, но думается мне, что угрюмый повар сгорел дотла в том пожаре, а воскресший хмырь был его дружком, которого мы принесли на своём хвосте из последнего разведывательного похода.

Перед нами встала задача — прикончить ублюдка наверняка, чтоб больше уже ни за что не поднялся, однако это оказалось неимоверно трудным делом. Начали с самого простого и очевидного; навалили огромную кучу дров во дворе, от души полили всё сверху смолой, распалили огонь и бросили в него одну руку. По первой, она вновь побелела и ни в какую не хотела обгорать, но спустя какое-то время белизна сошла, кожа стала чернеть, трескаться и слезать с плоти. Когда костёр догорел, из пепла мы достали закоптившиеся кости, перемололи их в труху, после чего орденский капеллан прочёл над ним с десяток молитв и развеял прах по ветру. Другие конечности и голову поочерёдно спалили в кузнечном горне, после чего снова отнесли их к капеллану для освящения, а вот с туловищем происходило нечто непонятное. Оно исцелялось. Все те ожоги и мелкие раны, что монстр получил во время сражения, полностью заросли, а прежде тощая фигура заметно укрепилась, нарастив мяса. Сторожившие его мужики рассказывали, будто бы оно иногда подергивалось и пыталось извиваться, но удерживавшее его тугие ремни не давали ему свалиться со стола. Ну а когда сама тушка стала выглядеть совершенно здоровой, она начала отращивать утерянные части. Ох, я не шучу. Караульные даже сделали мелком отметки на досках; одну утром и одну вечером, и так установили, что тварь росла на длину пяти больших пальцев в сутки. Она даже успела отрастить заново шею и уже готовилась вернуть свою нижнюю челюсть. Зрелище было весьма мерзкое. Тогда Гилеанор, не желая больше продолжать рискованные наблюдения за неизвестным и диковинным демоном, приказал развести новый костёр и сжечь тело, но, вот в чём загвоздка, оно не горело, как другие части. Да, оно побелело, но оставалось таким до тех пор, пока не истлело последнее полено.

Затем папа Гил приказал любыми средствами измельчить тушу и вновь предать её огню. Мы одолжили у строителей большую двуручную пилу и отняли заново отросшие культи. Не сказал бы, что это было очень трудно, но мне казалось, что человеческие плоть и кости должны были пилиться куда легче и быстрее, если сравнивать со всеми иными нехорошими вещами, что мне приходилось делать на службе у императора, да и к тому же крови из ран вытекало как-то маловато. Да, всё верно, я постоянно участвовал в распиле мертвяка. После битвы Гилеаонр лично воздал хвалу моей стойкости и заявил, что все оставшиеся в живых бойцы в своём спасении были обязаны именно моему меткому выстрелу. Этим подвигом я завоевал его симпатию и безграничное уважение и стал его главным помощником в деле окончательного уничтожения демона. Так вот. Бёдра плечи отпилили, затем распилили его пополам, немного выше пупа, и вот здесь пила уже заметно вязла, плоть слипалась, а временами и вовсе казалось, что нечто пыталось изнутри вытолкнуть инструмент. После мы хотели сразу же приняться за распил грудной клетки, но это нам сделать не удалось. Рёбра оказались чертовски прочными, а потому прорезаться дальше кожи и мышц у нас не выходило, а стоило нам снять пилу с раны, как она затягивалась в считанные минуты, не оставляя за собой ни единого рубца. Увидев нашу неудачу, Гилеанор взялся за меч и попробовал разрубить тело, но лезвие тоже не смогло глубоко проникнуть и отскочило назад. Тогда он приказал приставить тело к стене и нанёс серию сильных уколов, но безрезультатно. Затем Гил попытался вонзить меч в обход рёбер, просовывал острие меча в обрубок шеи или пробовал проникнуть внутрь со стороны желудка, но плоть будто бы становилась каменной и не позволяла стали проникнуть к нему — сердцу! Источнику и хранителю их жизни. Разок мы взяли рогатину и попробовали впятером навалиться на обрубок туши, но и это не помогло. Мы словно бы пытались гнилыми зубами раскусить стальной орех.

Но ведь должен был быть способ его убить? Как-никак двое его дружков, если они в своей сущности были подобны ему, сгинули в том пожаре. Я подозревал, что дело было в той самой вспышке, что произошла перед ним, но наш боевой капеллан, умевший применять кое-какие простенькие заклинания света, увы, не был подлинным паладином. Он, конечно, пробовал освятить или прожечь хиленьким лучом проклятое тело, но особого эффекта это не возымело, а возникшие мелкие раны заживали буквально на глазах. Казалось, что мы зашли в тупик и что нам придётся до конца дней отрезать куски мяса от бесконечно растущего мертвеца. Были бы мы каннибалами, то нам более никогда бы не пришлось голодать. Однако же всё переменилось в то утро, когда я с ещё несколькими людьми отлучился к протекавшей мимо Грозного небольшой речушке чтобы мальца освежиться. Раздевшись догола, я по какой-то причине засмотрелся на свои отметины, к виду которых я, разумеется, давно привык, и в тот момент меня осенило. Осенило так, что я едва не бросился назад в крепость с голым задом.

Ещё в Штрагендросе во время обучения нам наказали следить за сохранностью наших магических рисунков, потому что если их слишком сильно повредить, к примеру случайно содрать кожу или нечаянно обгореть, то они перестанут действовать, и вся наша магия безвозвратно исчезнет. Вспомнив это, я подумал, что раз я, лишившись пары лоскутов кожи, потеряю все свои способности, то может быть если лишить чудовища той мистической печати, что проявлялась на его груди, то и оно ослабнет и станет беспомощным? Папа Гил внимательно выслушал мою идею. Вполне очевидно, что часть с моей личной историей я опустил за ненадобностью. Никаких других идей в запасе не было, а потому Гилеанор без лишних препираний дал мне полный карт-бланш на эксперименты с телом.