Давид Бек

XXVIII

Местечко Арцваник, или Нахичеваник[175] когда-то было селением городского типа Баргюшатского округа[176]. Это местечко существует до сих пор на скалистом склоне горной возвышенности. Отсюда видны живописные лесистые равнины Баргюшата, которые простираются до самой долины реки Ерасх, высокие горы далекого Карадага, которые тянутся по правому берегу Ерасха.

Ниже Арцваника, сразу от подножия горы начинается овальной формы цветущая долина, изрезанная глубокими ущельями. В темной глубине этих ущелий, друг возле друга притаились армянские села Чапнис, Ыркенанц, Севкар, Шабадин. Они отдалены от Арцваника дорогой в два-три часа.

Арцваник ныне потерял прежнее значение, но свидетельства былого величия еще сохранились. У подножия горы лежат развалины древней крепости, темные пещеры недалеко от нее когда-то служили убежищем, тайником.

Не так далеко от Арцваника — кладбище со своей церковью. Узкая тропа ведет к месту упокоения мертвых. В стороне от этой дороги, под одиноким дубом есть уединенная могила с простым надгробием без креста и надписи на камне. Почему могила стоит особняком и почему вдали, на расстоянии ста шагов от кладбища?

Эта могила, хоть и презрена людьми, но не забыта ими. Общественное кладбище не выделило для нее места. Но всякий раз, когда священник идет благословлять покой усопших, всякий раз, когда родные идут воскурять ладан над могилами близких, всякий раз, когда крестьянин идет в поле на работу, они проходят мимо одинокой могилы и плюют на нее, проклинают того, кто в ней лежит.

С того дня, как существует могила, прошло полтора столетия, но народ еще не простил покойника. Люди всегда клянут его. Спросите любого прохожего, старого или молодого, чья это ненавистная могила, и он ответит:

— Это могила предателя мелика Франгюла, здесь его убили, здесь же и погребли. Труп не разрешили предать земле на общем кладбище, чтобы не осквернить мертвецов и не мешать их покою.

Потом ваш собеседник еще больше углубится в исторические подробности и скажет:

— Видите развалины крепости на той стороне ущелья? Крепость эта принадлежала предателю мелику. Его убили, а замок разрушили.

— Кто разрушил?

— Наши деды, — ответят вам. — Изменник принес народу много горя, потому и поплатился за это.

Потом он расскажет занимательные истории о предателе, которые забыты в нашей литературе, но сто пятьдесят лет живут в памяти народа и, может быть, долго еще будут жить.

Мелика Франгюла нет необходимости вновь представлять читателю. Он знаком с ним по первой части нашего романа. Но с того дня многое изменилось в его жизни, об этом мы расскажем в нескольких словах.

Читатель помнит, что ради меликства Баргюшата Франгюл принял ислам и пообещал отдать свою дочь в жены имаму пастушеского племени чалаби. За это Франгюл получил от Фатали-хана Баргюшат.

Старый имам с помощью дервиша старался вернуть себе молодость, чтобы стать мужем дочери Франгюла. Но волшебные маджуны не помогли, имам умер, и хотя дочь Франгюла избавилась от тяжкой участи стать женой дряхлого старца, однако отец для укрепления отношений с Фатали-ханом отдал девочку за брата Фатали-хана Агаси. Этим он не только укрепил свои позиции, но и помимо меликства получил должность назира[177].

Когда на арене появился Давид Бек, к нему не присоединились лишь два влиятельных армянина Сюника: Давид Отступник из Татева и мелик Франгюл из Арцваника. Оба они стали орудием в руках Фатали-хана, его злобными приспешниками.

Конец Отступника нам известен: Давид Бек велел обезглавить его и всю его семью сбросить с Чертова моста[178] в Воротан. Его сын Шах-Кули был убит рукой женщины, когда бежал с поля боя в селение Тандзатап[179]. Оставался мелик Франгюл.

Спустя два дня после взятия крепости Зеву этот человек беспокойно шагал в одной из комнат своей крепости. Была ночь. У дверей стоял мужчина в темном дорожном костюме. Видно, он только что вернулся из дальних мест. Звали его Плешивый Амбарцум, он был сельским рассыльным и соглядатаем мелика Франгюла.

— Значит, крепость Зеву взяли… — заговорил погруженный в раздумье мелик Франгюл. — А потом что было?

— А что потом? — ответил плешивый Амбарцум, смеясь, — понятнее дело — перебили людей, сожгли дома, хана в его цитадели взорвали. Сейчас Зеву стал вот таким, — и он раскрыл ладонь показать, что на месте крепости ровное, как его ладонь, место.

— Много их перебили?

— Больше четырех тысяч человек. Всех бы убили, если бы визирь хана и преосвященный Нерсес не упросили Бека.

— Куда девалось остальное население?

— Армяне перебрались в другие места[180], а мусульманам приказали уехать в Персию[181].

Настроение Франгюла портилось, он все теребил свою длинную бороду, которая, по персидскому обычаю, была окрашена хной.

Снова подойдя к своему соглядатаю, он сказал:

— Куда двинулись войска Бека после разрушения крепости?

— Пошли в разные стороны для новых побед.

— Можешь подробно рассказать мне, в какую сторону ушел каждый военачальник?

— Почему нет? — ответил шпион, гордый принесенными новостями. — Сам Бек с Мхитаром спарапетом и преосвященным Нерсесом направился к крепости Воротан; мелика Парсадана, Автандила и Папа отправили в сторону Генваза, чтобы взять Мегри. А князя Тороса послали в нашу сторону.

— Моего врага послали против меня. — произнес сквозь зубы Франгюл.

Между князем Торосом и Франгюлом была старая вражда со времен их дедов. Она еще более обострилась после того, как мелик Франгюл принял ислам, встал под защиту Фатали-хана и стал совершать нападения на земли князя Тороса. Чавндур, владение Тороса, граничил с Баргюшатом, где теперь правил Франгюл.

— А кто еще идет с Торосом? — спросил мелик после минутного размышления.

— С ним князь Степанос Шаумян, сын мелика Парсадана Бали и родственник Тороса мелик Нубар.

— Один лучше другого, — сказал с горькой улыбкой Франгюл. — Неплохой подбор… Этот Бек, видно, соображает, что к чему… Высылает против меня людей, у которых старые счеты со мной.

— А можешь сказать, — снова обратился Франгюл к соглядатаю, — сколько человек в войске Тороса?

— Да на пальцах можно сосчитать его людей — не более пяти тысяч: всего тысяча всадников, остальные пешие.

— Как они вооружены?

— В этом смысле дела у них обстоят неплохо. Все отборное оружие Асламаза-Кули теперь в руках армян.

Франгюл снова замолчал, продолжая расхаживать по комнате. Его омрачившееся было лицо слегка прояснилось. В уме он быстро подсчитал, сколько могут выставить против пяти тысяч он и его покровитель Фатали-хан, и повернулся к соглядатаю:

— Ты мне ничего не сказал о тер-Аветике.

— Да, самого большого осла-то и забыл в хлеву, — ответил со смехом плешивый Амбарцум. — Тер-Аветик вместе с князем Баиндуром — этот полоумный просто удивительный человек — и со святым отцом Хореном из Татева вышли к Зангезуру и Сисиану. Сейчас что-то расскажу — не поверите: в их войске есть бабы, одну зовут Сара, говорят, она полюбовница отца Хорена, другая Паришан, удочерена полком. Перед каждой битвой она собственноручно раздает людям водку, чтобы лучше дрались. Чертовка очень красива, если бы и меня опоила, вот вам крест, и я бы стал львом!

Последние слова отнюдь не развеселили и не заинтересовали Франгюла. Он прервал рассказ разошедшегося плешивца и спросил:

— Где ты собрал все эти сведения?

— Я был в войске Бека, там всякие велись разговоры, — сказал соглядатай, потом стал рассказывать, как он ухитрился вызнать нужные сведения.

— Тебя не узнали?

— Как могли узнать! Со всех краев приходят новые, незнакомые люди, присоединяются к войску Бека. Дают на Евангелии клятву, и их принимают.

— И ты тоже поклялся?

— А то как же! Но я уверен, что если нарушу клятву, данную на их кресте и Евангелии, то вовсе и не ослепну. Я и сейчас прекрасно вижу.

— Молодец, Амбарцум, — сказал ему мелик Франгюл, — я понял все, что мне нужно было. Сейчас можешь идти, отдохни с дороги. Утром снова позову тебя.

Соглядатай поклонился и вышел.

Франгюл остался один.

Была уже поздняя ночь: кричали первые петухи, в крепости царила тишина, все спали. Бодрствовал лишь хозяин крепости. Он, не раздеваясь, лег на постель, приготовленную в той же комнате. Долго лежал, не сомкнув глаз. Горькие мысли волновали его… Он напоминал человека, который после страшного кораблекрушения плывет на бревне, борется с волнами, не зная, увлекут ли они его на морское дно, или вынесут на берег.

Полученные у шпиона сведения об успехах Давида Бека отравленной стрелой вонзились ему в сердце. Против него шел старый враг, князь Торос, хозяин Чавндура. Франгюл хорошо знал мстительную душу этого гордого, надменного человека. Он не сомневался, что Торос поступит с ним так же, как Бек с Давидом Отступником. У Тороса было много причин так обойтись с ним. Франгюл прекрасно знал, сколько вреда нанес он Торосу, сколько тому пришлось перевести из-за него… Надо было теперь платить по счетам…

Но сейчас речь шла об общем деле — освобождении земли Армянской. Давид Бек и его сподвижники были не чем иным, как служителями этого дела. Личные счеты Франгюла и Тороса отступали перед величием этого начинания.

По натуре мелик Франгюл был не зол, но очень тщеславен. Потакая этому чувству, он предал родную веру и даже свою дочь. Он не был в душе ни христианином, ни мусульманином. Он считал, что цель оправдывает средства. Ему нужно было сохранить родовое наследие — провинцию Баргюшат, а для этого следовало заручиться поддержкой двух влиятельных людей, иметь могущественных союзников — Фатали-хана и его брата Агаси. Он и обрел их, отрекшись от веры отцов и продав родную дочь.

Но как армянин Франгюл желал добра своей стране, ему хотелось, чтобы родина была свободной и счастливой, имела армянского царя. Однако этим царем должен быть только он — вот куда простиралось его тщеславие.

Франгюла возмущали победы Давида Бека не потому, что они противоречили его убеждениям, а потому, что не он стоял во главе народного движения. Почему другие должны удостоиться славы, которую заслужил только он?

Но сейчас он и не мог возглавить освободительное движение, ибо потерял доверие народа, стал чужим для армян. И почему? Потому что больше не молился так, как молятся армяне. Кто же виноват? Он или общество, которое отторгло его, с отвращением отвернулось от него? То, что народ гнушался им, еще больше злило Франгюла, и он решил: «Если вы не признаете меня плотью от плоти вашей, я и вовсе не хочу вас знать».

Он встал с тахты, стал расхаживать по комнате взад-вперед. Совесть мучила его: «нет, — думал он, — мне не простят ни небо, ни земля, если я изменю делу спасения родины. Бек еще не победил окончательно. Правда, он разбил Асламаза-Кули, одного из могущественных владык страны, но остается самый крупный змей, чью голову также нужно размозжить. Это Фатали-хан, сидящий в сердце страны, а я — его правая рука. Без меня он — ничто, а без него — я. Наше единство составляет силу, перед которой Давид Бек не устоит. Но простят ли мне бог и его святые, если я объединюсь с иноземцем и стану воевать со спасителями моей родины? И не осудят ли, не проклянут меня, память обо мне будущие поколения? Нет, нет, я снесу имя отступника, но не хотел бы заслужить имя изменника. Пойду к Беку и преосвященному Нерсесу, паду перед ними на колени: „Примите вашего блудного сына, был потерян — нашелся, был мертв — воскрес…“