Давид Бек

XXXI

Взяв письмо мелика Франгюла и расспросив священника, князь Торос приказал поместить его и рассыльного в отдельной палатке, пока он посовещается со своими военачальниками. Князь ждал возвращения мелика Нубара, который с несколькими людьми был послан разведать позиции врага. Мелик Нубар вернулся очень поздно, в полночь. Торос тотчас же созван в своем шатре совет. Присутствовали Степанос Шаумян, Бали и мелик Нубар. На всех лицах читалась ирония и насмешка. Лишь тот, кому было адресовано письмо, сохранял невозмутимое выражение лица. Князь Торос стал читать.

Письмо было адресовано ему и начиналось так: «Все обстоятельства свидетельствуют против меня, против искренности моих слов. Я не отрицаю этого, Торос. К тебе обращается твои старый, заклятый враг, чей отец враждовал с твоим отцом, чей дед был врагом твоего деда. В течение веков взаимоотношения наших семейств были отмечены кровью и проклятиями.

Я посылаю к тебе священника с крестом и Евангелием, как свидетельство того, что клятва моя искренна, — это те святыни, от которых я отступил, которые я попрал…

Но вместо того чтобы вызвать доверие ко мне, они могут только подчеркнуть мой обман. Будь я на твоем месте, не поверил бы, если бы кто-нибудь из моих врагов обратился ко мне с таким письмом.

Но я могу сказать кое-что в свое оправдание.

Любая религия признает, что каким бы злодеем ни был человек, он способен раскаяться и исправиться. В этом преимущество человека перед зверем. Хищник по природе рожден быть зверем, а человека лишь обстоятельства делают чудовищем. Более благоприятные условия могут изменить его к лучшему.

Обстоятельства для меня теперь изменились. Да, я прельстился властью, данной мне чужеземцами, прельстился их поддержкой. Я готов был пожертвовать самым святым для меня, чтобы пользоваться этими благами. Но с того дня, как войска Бека подошли к нашим границам, хан стал с подозрением относиться ко мне. Наши отношения теперь далеко уже не те, и я каждую минуту жду от него враждебных действий. Дом мой окружен соглядатаями, они следят за каждым моим шагом.

И все же бдительность и осмотрительность хана не помогли ему. Вместе с моим сыном и преданными мне людьми я смог тайно поставить под ружье две тысячи человек. Достаточно приказа, и я за несколько часов выведу их на поле боя

Это войско я подготовил для оказания помощи тебе, Торос, и может быть, тем самым я искуплю грехи, которые совершил перед родиной и моим народом.

Мне кажется, наши старые счеты не дают тебе права лишать меня возможности выполнить свой долг. Личные счеты надо отложить в сторону, когда речь идет об общем святом деле. Разреши и мне, Торос, участвовать в борьбе, не отказывайся от моих услуг, которыми я хочу искупить свою вину. С каждым днем она все более тяжким бременем ложится мне на душу.

Войско хана состоит из десяти тысяч человек, они засели около села Егвард. Но успехи Давида Бека ввергли всех в такой ужас, что и вдесятеро большая сила не устоит перед армянами, воодушевленными идеей спасения родины.

Когда ваши полки подойдут к Егварду, я со своими людьми присоединюсь к вам.

Вместо письма я мог бы прямо прийти к вам, но тому мешают два обстоятельства, во-первых, я еще не получил твоего согласия, во-вторых, этим я поставил бы под удар семьи моих воинов до того, как они бы вышли на поле боя. А когда мое войско начнет сражаться, этого можно уже не бояться.

Заканчивая письмо, призываю в свидетели своей искренности не только Евангелие и крест, которые посылаю тебе, поклявшись на них, но и святую память о нашей родине, столь же почитаемую тобой, как и мной».

Воцарилось глубокое молчание. Все задумались. Наконец молчание прервал князь Торос, спросив:

— Что скажете?

Ответа не последовало. Письмо было написано так просто и так мастерски, что трудно было сразу не поверить ему.

— Почему вы молчите? — спросил Торос.

— Я не чувствую искренности в этом письме, — ответил князь Степанос Шаумян.

— Я тоже, — произнес Бали, сын мелика Парсадана.

Мелик Нубар промолчал.

— Я бы согласился с вами и не придал значения этому письму, — сказал Торос, откладывая в сторону конверт, — нe придал бы значения клятве мелика, кресту и Евангелию, потому что для таких людей, как Франгюл, нет ничего святого, если бы не одно обстоятельство.

— Какое? — спросил князь Шаумян.

— Рассказ священника о нападении персов на крепость мелика, обыск в его доме, бегство Франгюла и так далее. Значит, Франгюл не только порвал с ханом, но и навлек на себя подозрения.

— Священник мог сам выдумать эту историю, — заметил Бали.

— Он такой простак, что не сумел бы все это придумать. Старик говорит о том, что видел собственными глазами.

— Тем хуже, что он простак, — вставил Бали, — потому что поймать дурака на слове труднее, чем умного. Дурак всегда мелет ерунду, но когда умный вдруг скажет глупость, это сразу видно.

Князь Шаумян сказал:

— В искренности священника я не сомневаюсь, он не мог придумать эту историю. Конечно, старик говорит о том, что видел сам… Но вполне вероятно, что эту сцену заранее подготовили и разыграли Франгюл и Фатали. И вот как. Мелик мог сначала известить хана о своем намерении написать нам письмо и даже сообщить его содержание. Для того чтобы мы поверили его письму, он мог подговорить хана совершить нападение на свой дом, обыскать его и так далее. Потом, спустившись с башни на веревке, он мог убежать прямо на глазах людей хана. Все это, повторяю, они могли заранее продумать. И я почти уверен, что это так. Ведь эта сцена разыгралась тогда, когда посланные к нам люди не слишком удалились от крепости и могли все увидеть и рассказать нам.

— Твое замечание не лишено оснований, — сказал князь Торос, — человек, подобный мелику Франгюлу, способен на любые дьявольские козни. Но, я думаю, многое в этом деле прояснит нам мелик Нубар. Я бы хотел, чтобы он сообщил нам, к каким выводам он пришел во время разведки замка Франгюла и окрестностей.

Мелик Нубар рассказал, что люди хана и в самом деле внезапно окружили дом Франгюла и хотели взять его. Но он не может с уверенностью сказать, была ли это игра с взаимного согласия хана и Франгюла или нет. И то, что мелик поставил под ружье две тысячи армян, тоже правда, но с кем они должны воевать — и сами крестьяне не ведают. Знают об этом только несколько близких мелику слуг, которые тайно подготовили крестьян.

— Ни с одним из этих людей, — сказал мелик Нубар, — мне не удалось увидеться, они бродят по деревням переодетые. Интересно то, что все меры предосторожности, тайное вооружение армянских крестьян, имеют целью скрыть все это не только от нас, но и от хана и его людей. Возникает вопрос: если бы Франгюл и хан были в хороших отношениях, для чего понадобилось держать это в тайне от персов?

— Чтобы обмануть нас! — ответил Степанос Шаумян. — Мелику Франгюлу хорошо известно, что мы не из тех, кто принимает за чистую монету любые обещания. Он знает, что мы докопаемся до истины. И поэтому сделал все, чтобы скрыть свой обман.

— И еще одно не убеждает меня, — добавил князь Шаумян, — Франгюл пишет, что вместо письма он хотел бы сам прийти к нам, но, во-первых, не знает, примем ли мы его, и, во-вторых, боится навлечь на семьи воинов гнев хана. Положим, это правдa. Но теперь, когда он уже порвал с ханом и тот решил арестовать его, теперь-то он мог явиться? Что после всего этого помешало ему прийти к нам?

— Рассыльный мелика объясняет это тем, что если бы Франгюл приехал к нам в войско, у него не осталось бы времени собрать своих людей.

— Насколько прост и наивен священник, настолько же этот рассыльный хитер и подл, — заметил князь Степанос.

Спор разгорелся. Сочтя замечание Степаноса весьма уместным, князь Торос сказал:

— Теперь остается выяснить: можем ли мы полностью доверять этому человеку. Если нет, то какие у нас есть для этого основания? Полностью поверить мы не можем. И отказать тоже — а вдруг он не врет? Но есть, по-моему, третий путь: полностью не доверять, но и окончательно не отказать.

— Но как это можно? — спросил огорченный Степанос.

— Можно, — ответил князь Торос спокойно. — Наше недоверие выразится в том, что мы не позволим ему присоединиться к нашим войскам. Одновременно и не отвергнем его, то есть не запретим ему бороться против хана самому.

— Тогда он может направить оружие против нас.

— Не исключается. Но мы ничего не потеряем. Он и сейчас может открыто выйти вместе с ханским войском и сражаться против нас.

— Разница большая, — возразил князь Шаумян. — Если Франгюл с самого начала открыто выйдет против нас он не будет так опасен. Но прикинувшись вначале союзником, потом изменив, он может принести нам больше вреда, чем явный враг. По-моему, надо решительно отказать ему — пусть делает что хочет.

Степанос был сыном сестры князя Тороса. Рано потеряв отца, он вырос в доме своего дяди. Вот почему он так смело возражал ему.

— Я поясню свою мысль, — сказал князь Тopoc. — В моем предложении я усматриваю одно преимущество, мы не лишаемся союзника, который добровольно предлагает свою помощь. Может быть, раскаяние Франгюла искренне, а может, нет. Нам это пока неясно. Поэтому считаю более целесообразным предоставить ему возможность делом доказать свою искренность. Надо ясно дать ему понять: мы принимаем твои услуги, но полностью верить тебе не можем. Ты должен оправдать себя на деле. Когда увидим, как ты на поле боя сражаешься против ханских войск, тогда мы протянем тебе руку дружбы. А до этого принять тебя и твоих людей в наши ряды не можем. Действуй отдельно. Соединиться с нами ты можешь только после боя.

Князь не закончил еще своих слов, как вошел один из его телохранителей и сообщил, что какой-то незнакомец желает видеть его.

— Он не назвался?

— Нет. Обо мне, говорит, должен знать только князь Торос.

— Впустите его.

Окружавшая палатку охрана обезоружила незнакомца и впустила. Все были поражены: неожиданный посетитель был мелик Франгюл, Войдя, он сразу заговорил:

— Я подумал, мои посланцы могли не добиться у вас того, к чему я стремился. Поэтому я посчитал более удобным явиться лично и самому заверить вас в моей преданности. За это надо благодарить Фатали-хана, который оказался настолько неразумным, что заставил меня бежать из моего замка. Теперь перед вами стоит старый преступник, прикажите обезглавить или простите его вину и примите лепту, которую он хочет бросить в кружку пожертвований во имя святого дела.

— Садись, мелик, — сказал князь Торос, указав ему место.

— Я не сяду, пока моя судьба не решится.

— Садись, — повторил князь Торос уже мягче.

Франгюл сел на указанное место, рядом с Торосом. Степанос Шаумян тотчас же встал и с возмущенным видом вышел. Все заметили, как он разгневан.

Оба преданных неразлучных телохранителя Степаноса Джумшуд и Агаси ждали своего господина возле шатра. Когда князь появился, они проводили его до палатки. Один шел впереди, другой сзади.

Стояла темная ночь. Новорожденная луна давно уже зашла за тучу. Степанос с телохранителями прошли через расположение войска и прибыли в свой полк. Князь Шаумян вошел в палатку и велел зажечь фонарь. Потом сел на густой войлок, которым был покрыт пол. В слабом свете фонаря его озабоченное лицо казалось хмурым и мрачным. Он облокотился о деревянный сундук, заключавший в себе все его военное обмундирование.