Давид Бек

XII

Возле дороги, ведущей в крепость Зеву, у родника под кроной огромной чинары нашли приют несколько усталых путников. В горах царил полуденный зной; растянувшись нa траве, люди спали в тени дерева. А трое только что пришедших, сидя чуть в стороне, завтракали. Перед ними лежал кусок сыра и сухой хлеб.

— Хлеб так засох, что не лезет в горло, — сказал один из них, самый высокий.

— Без пороха ружье не зарядишь, — ответил ему другой. — К этому хлебу нужен свой порох.

Он вынул из мешка глиняный кувшинчик с водкой, глотнул и протянул друзьям.

— Бог свидетель, это смягчает горло…

Друзья приняли чашу и, выразив согласие, что водка и в самом деле действует смягчающе, стали с аппетитом уплетать черствый хлеб.

Когда завтрак был окончен, высокий, посмотрев на солнце, сказал:

— Теперь можно пускаться в путь, жара спадает…

— Верно, — согласился другой, — нам идти лесом, а там прохладно.

— Как бы то ни было, а идти надо, — сказал третий, — что нам солнце, не из воска, не растаем.

И они стали собираться. В это время один из спящих под чинарой путников поднял голову и лениво спросил:

— Куда держите путь, братья?

— В Зеву, — ответили они.

— Нынче все бегут из Зеву, чего это вы вздумали туда идти?

— Почему же бегут?

— Разве не слышали? Вскоре Зеву будет осажден войсками Давида Бека. Они уже недалеко от крепости, у селения Карачиман.

— А хоть бы и осадили, нам-то что? — сказал один из трех.

— Ах вот что, — насмешливо ответил тот, что лежал на земле, — им очень нравится воевать! Идите-ка вы туда, откуда пришли, война не ваше дело.

— Что верно, то верно, — заговорил один из трех товарищей. — Спасибо, брат, что предупредил. Мы народ мастеровой. Сейчас в Зеву, похоже, работу не найти. Пойдем в другое место, для таких, как мы, кусок хлеба всегда отыщется.

Разговор все время шел на турецком. Лежавший, заметив, что его наставления возымели действие на путников, вновь положил голову на траву, закрыл глаза и, засыпая, произнес:

— Ступайте, вручаю вас аллаху.

Три путника отошли от дороги, ведущей в крепость. Но немного удалившись от чинары, снова взяли курс на Зеву.

На дороге им не встретилось ни души, лишь изредка попадались беженцы из крепости, которые говорили им одно и то же: «Куда вы идете, скоро крепость будет осаждена!»

Один из трех путников был цирюльником, так, по крайней мере, можно было судить по его внешнему виду. Он тащил на себе всю поклажу брадобрея: широкий, похожий на патронташ кожаный пояс с воткнутыми в него бритвами, ножами и тупым ланцетом для кровопускания. Справа у него на поясе болтались длинный точильный камень и большие клещи для удаления зубов, более подходящие, чтоб выдирать подковы у осла; слева свисал медный тазик для смачивания волос, спереди — длинный кожаный лоскут, на котором правят бритвы. Если к этому добавить хранящееся за пазухой сломанное зеркало и маленький пинцет для выдергивания волос из носа — портрет примерного цирюльника будет завершен. Но мы забыли упомянуть еще, что в одном из карманов того же пояса было довольно ваты на случай порезов во время бритья.

Как ашуги по большей части слепые, так и сельские брадобреи хромые либо горбатые. Наш мастер был из числа последних, с тем преимуществом, что обладал двумя горбами — один на спине, другой на груди. Посреди двух горбов, подобно круглому шару, торчала голова. Была у этого человека еще особенность — горбуны обычно низкорослые, но природа совершила ошибку в отношении него: он был высок ростом и своими горбами напоминал верблюда.

Второй путник был моложе, цирюльник называл его учеником, хотя он явно перешагнул ученический возраст. На конце его дорожного посоха висел хурджин[138]. В нем находилось прочее имущество его хозяина — множество пластырей в маленьких деревянных коробочках. Цирюльник ведь одновременно и врачеватель. В том же хурджине содержались разные бинты для перевязывания ран. Но хрупкое телосложение его ученика, чистая кожа лица и рук, которые как бы нарочно были запачканы, говорили о том, что этот изящный юноша рожден для более достойного занятия, чем быть учеником лекаря-брадобрея.

Третий был молодой здоровенный детина, могучее сложение и крупные руки которого говорили, что это рабочий человек. Из содержимого мешка, который он тащил на себе, можно было легко понять, что он плотник. В мешке находилось несколько пил, большие и малые тесла[139], сверла и другие столярные инструменты. Он был из тех бродячих плотников, что, обходя города и села, мастерят или чинят земледельческие орудия.

Солнце еще не зашло, когда они увидели вдали Зеву. Крепость была расположена между Пухурутанских гор, впереди по глубокому ущелью бежала река Алидзор. Грозный Зеву окружали толстые стены, гордые башни вздымались кверху, словно соревнуясь с остроконечными скалами. Когда-то крепость принадлежала армянским князьям Кафана, а нынче она находилась в руках персидского хана Асламаза-Кули, державшего в страхе и ужасе всю округу.

Шагавшие торопливо путники, увидев крепость, замедлили шаг.

— Не надо спешить, мы можем войти в крепость лишь с наступлением темноты, — сказал цирюльник.

— Скоро стемнеет, вот-вот зайдет солнце, — ответил ученик.

Плотник не произнес ни слова, потому что в эту минуту на тропинке показался мужчина, шедший им навстречу. Он приветствовал их как магометан[140]: все трое ни одеждой, ни манерами не напоминали христиан, хотя между собой говорили по-армянски.

— Наверное, ты из крепости? — спросили наши путники у незнакомца.

— Прямо оттуда, — ответил тот, останавливаясь.

— Что там нового?

Незнакомец рассказал, что мусульмане покинули свои села, укрылись в крепости и в большом страхе ждут прихода Давида Бека. Асламаз-Кули-хан укрепляет город, раздает населению оружие. Но ужас сковал правоверных, люди в отчаянии. В мечетях полно мулл, они призывают к молитве, уповая на помощь аллаха.

Во время этого рассказа лицо цирюльника изобразило возмущение. Положив руку на пояс с бритвами, он произнес:

— Ах, дали бы мне в руки этого неверного Бека, я бы охотно перерезал ему горло!

— Моим теслом удобнее размозжить ему голову, — вступил плотник

— А ты куда идешь? — спросил у мусульманина цирюльник.

Видя ненависть своих ревностных собеседников к «неверному Беку», магометанин так расположился к ним, что сообщил, кто он и куда направляется.

— Значит, ты гонец с письмом от Асламаза-Кули-хана? — уточнил цирюльник.

— Ага, несу письма к Фатали-хану, — ответил тот. — Надо доставить завтра утром.

— Да придаст бог силы твоим ногам, — сказал цирюльник, — к утру-то непременно поспеешь. Наверное, Асламаз-Кули-хан просит помощи?

— Да, он просит помощи. Если Зеву будет взят, то после этого армяне легко овладеют Воротаном и Алтинджем, где сидит Фатали-хан. Вот потому-то Фатали обязан помочь нам.

— Да поможет тебе бог, — ответил цирюльник с каким-то особым чувством. — Торопись, брат, торопись, мы у тебя отняли слишком много времени.

Наивный гонец не заметил, как при последних словах цирюльник подмигнул плотнику. Тот быстро смекнул, в чем дело.

Гонец попрощался и уже хотел было расстаться со своими собеседниками, как цирюльник взял его за руку, отвел в сторону и сказал:

— Не иди этой дорогой, братец, каждую минуту ты рискуешь попасть в руки людей Бека. Дьявольские отродья заняли все горы и долины. Дай-ка я покажу тебе отличный путь — и близко и безопасно.

С этими словами он вывел гонца на узкую тропинку, которая вилась между поросшими кустарником холмами, а дальше разветвлялась в разные стороны. Гонец, которому была знакома эта тропинка, поблагодарил цирюльника за добрый совет и удивился, как это он не подумал об этом сам.

Во время разговора плотник стоял возле гонца, и когда тот повернулся к ним спиной, быстро сунул руку в хурджин, висевший у него за спиной, и было делом одной секунды вытащить тесло и обрушить на голову гонца сильный удар.

Мусульманин, шатаясь, потянулся за пистолетом, висевшим у него на поясе. Но ученик цирюльника успел всадить ему в грудь нож. Гонец упал. Сильной рукой плотник оттащил труп в сторону, укрыл в кустах и вынул у него из-за пазухи письмо к Фатали-хану.

Солнце уже зашло, сумерки заметно сгустились. Движение по дороге прекратилось. Трое путников, словно совершив самое обычное дело, спокойно и безмятежно продолжали путь.

— Если бы было светло, я бы охотно прочел письмо, — сказал плотник.

— Даже не читая, могу сказать, что там написано, — ответил цирюльник. — Нам только нужно было, чтобы оно не попало в руки Фатали-хапа. Мы опаздываем, братья, прибавьте шагу.

До крепостных стен они добрались, когда уже стемнело. Вокруг царила глубокая тишина, прерываемая порой окриками ночных сторожей. Все ворота были на запоре, а как-нибудь иначе проникнуть в крепость не представлялось возможным: высокие стены делали недоступным это логово разбойников.

Трое друзей направились к ущелью, куда резко обрывалась крепостная стена, а в глубине стремительно несся Алидзор. По обоим берегам вдоль ущелья росли фруктовые сады, погруженные сейчас в ночной мрак. Здесь путники стали кого-то искать.

— Бы-жи, бы-жи! — звал цирюльник, как заботливая хозяйка звала бы заблудившегося в кустах теленка.

Теленок не появлялся. Цирюльник повторил свой зов. И тут издали донеслось мычание теленка: «Б-э-э-э…», и какой-то человек, выйдя из-за деревьев, подошел к ним.

— Наконец-то, — едва слышно произнес он, — я уже устал ждать, измучился… Что вы так опоздали?

— По дороге подвернулось небольшое дельце с ханским гонцом, это отняло у нас время, — ответил цирюльник. — Ты лучше скажи, как поведешь нас?

— Прямо через главные ворота, — ответил мужчина, — нам отопрет сам сторож. Идите за мной, я уже все уладил.

И они направились к главным воротам.

Если бы кто-нибудь увидел этого человека днем, он бы принял его за ханского фарраша. Его одежда и оружие свидетельствовали именно об этом, но он говорил по-армянски чисто, как настоящий сюнийский армянин.

Когда они добрались до главных ворот, «фарраш» постучался и сказал по-персидски:

— Гасан, открой!

Гасану приказано было не отворять ворота по ночам, но для фаррашей делалось исключение. И все же сторож спросил для порядка:

— Ночной пароль?[141]

— Голубь, — ответил незнакомец.

Послышался лязг замка, в котором поворачивался ключ, и калитка в огромных воротах распахнулась. Незнакомец вошел, за ним последовали остальные. Кроме главного сторожа, здесь были и другие караульные. Вход освещал большой фонарь.

— А эти кто? — спросил сторож, показав на трех путников.

— Ты что, забыл? Утром, выходя отсюда, я сказал: «Гасан, я ухожу, но ночью вернусь, будь начеку, чтобы вовремя отпереть дверь». Я же сказал, что у жены хана разболелись зубы, и я иду за лекарем. Видишь, это цирюльник, рядом его ученик, а это плотник, который смастерит из дерева такое сатанинское устройство, из которого можно будет метать огромные камни, когда враг осадит нашу крепость.

И зубная боль ханской жены, и осада крепости были одинаково важны и не терпели отлагательства. Особенно сильное впечатление произвело на Гасана «сатанинское устройство» плотника, и он выразил вслух свое одобрение: