Давид Бек

XXX

От летнего дома Фатали до местечка Арцваник всего час ходьбы. Дом хана располагался на самой вершине горы, а Арцваник прижался к ее склону.

Мелик Франгюл недолго оставался у Фатали. После срочного совещания с ханом он снова сел на своего черного мула и, сопровождаемый слугами, поспешил в Арцваник.

Его замок находился у подножия селения. Он не отличался красотой и изяществом дворцов персидских ханов, но размерами и прочностью превосходил их. Он напоминал скорее крепость, чем замок. Снаружи это было квадратное строение с высокими и прочными стенами, в четырех углах которого возвышались пирамидальные башни. А внутри он делился на отдельные дворы, которые служили для хозяйственных и прочих нужд.

Семья мелика была не велика, поэтому комнаты в основном пустовали. Его жена скончалась в том самом году, когда он изменил своей вере. Больше мелик не женился. Один из его сыновей — Ахи — жил отдельно в деревне, не поддерживая связи с отцом-мусульманином. Другой, Мкртум, поселился у отца и жил с ним мирно, хотя он и его семья оставались христианами.

Вернувшись домой, мелик сразу же заперся у себя и приказал никого не пускать. Его лицо сияло от радости. «Наконец я добился чего-то…, — сказал он себе, расхаживая по комнате и потирая руки, — тигр, попавший в беду, становится кошкой. Я бы никогда не мог убедить этого чванливого глупца принять мою волю, если бы враг не стоял у его ворот. Торос сыграл мне на руку. Отныне я могу считать себя хозяином Баргюшата и Чавндура… хотя мне и не удалось стать властелином всего Сюника, но в конце концов и это неплохо… Все начинается с малого… Если удача будет сопутствовать мне и дальше, исполнится мое заветное желание. Но пока мне во всем везет… Я так поверну дело, что хвост старой лисы попадет в капкан».

Теперь он не чувствовал никаких угрызении совести. Его сердце было полно дикой радости, которую ощущают только звери, приближаясь к своей жертве. Он подошел к шкафу, достал стопку бумаги. Потом сел, поджав под себя ноги, на тахту, убранную дорогим ковром, устроился поудобнее и стал писать. Писал он долго, пока не заполнил три страницы. Он прерывал свое занятие только тогда, когда надо было закурить, чтобы подстегнуть воображение и подбодрить себя. Кончив писать, он сложил бумаги вдвое, в форме письма, и запечатал. Потом приказал вызвать своего плешивого рассыльного.

— Ты уже отдохнул, Амбарцум? — спросил он

— Что за вопрос, мелик? — лицемерно-льстиво заговорил соглядатай. — Амбарцум и из могилы выйдет услужить своему господину.

— Молодец, я не забуду твоих услуг, немедленно же подарю тебе хороший халат, — сказал мелик. — Позови сюда назира.

Когда назир, то есть, эконом, явился, мелик велел одеть своего рассыльного и соглядатая с ног до головы.

— Не забудь о трехах, они совсем износились у меня, — заметил рассыльный.

— Он ничего не забудет, — ответил медик. — Лучше скажи, где ты покинул войско Тороса?

— Около села Бех.

— Можешь сегодня же доставить Торосу письмо?

Рассыльный подошел к окну и, посмотрев на солнце, сказал:

— Успею еще до захода солнца. Но прости за смелость, хозяин, ты и… письмо Торосу?

— Да, и никому другому.

— Я спрашиваю для того, чтобы знать, как ответить, если Торос что-нибудь спросит.

— Ты притворись, будто ничего не знаешь и ни о чем понятия не имеешь.

— То есть я должен прикинуться дурачком?

— Да. С тобой пойдет тер-Арут. Ты выполнишь роль его проводника. Письмо будет находиться у священника.

— Так мне сходить за тер-Арутом?

— Ступай. Скажи, пусть возьмет с собой крест и Евангелие.

Рассыльный ушел. Впервые мелик был так скрытен со своим соглядатаем. Амбарцум отправился в селение Арцваник за тер-Арутом. «Священник!.. Крест и Евангелие! — озадаченно повторял про себя рассыльный. — Что происходит? Мелик, наверное, малость свихнулся, хочет снова стать армянином».

Тер-Арут тоже немало удивился, когда Амбарцум передал ему приказ мелика. С того самого дня, когда Франгюл принял мусульманство, ни один священник не переступал порог его дома, а сегодня он вдруг приглашает его с крестом и Евангелием!

Священника звали тер-Арут, настоящее имя его было Арутюн. Если доходящую до идиотизма набожность можно считать достоинством, то тер-Арут был самым достойным церковнослужителем края. Он ни разу не пропустил обедню, никогда не ел даже кроличьего мяса, верил в спасение Иисуса Христа и в то, что мертвые турки не спят по ночам в своих могилах, а бродят укутанные в саваны там и сям и издают голоса разных животных.

— В чем дело, Амбарцум, душа моя? Зачем зовет меня мелик? — боязливо спросил тер-Арут.

— Когда мелик зовет, уже не спрашивают, зачем, склоняют голову и тихо, молча идут, — несколько сурово произнес Амбарцум.

Священник ничего не ответил и, следуя совету рассыльного, опустил голову и направился к дому мелика. По дороге он успел прочитать в уме половину «Прииде», надеясь, что эта спасительная молитва оградит его от произвола мелика.

Когда его ввели в комнату Франгюла, он отвесил поясной поклон и встал возле двери. В лице бедняги не было ни кровинки, он дрожал всем телом

— Пожалуйста, батюшка, присаживайся, — сказал Франгюл.

Вежливое обращение мелика несколько успокоило попа, он подобрал полы своей изношенной рясы, несмело подошел и опустился на колени в указанном месте.

— Выйди, Амбарцум, — сказал мелик.

Рассыльный ушел. Несмотря на то, что назир уже приготовил для него халат, соглядатай не пошел надевать его, а стал в передней и приложил ухо к двери. Шпиона более интересовало, зачем вызывали попа, чем подаренный меликом халат.

— Сядь удобнее, батюшка, — сказал мелик, заметив, что священник, как наказанный ученик, опустился на колени на ковре.

Эта милость еще более успокоила тер-Арута, он сменил позу, присел на корточки. Мелик обратился к нему со следующими словами:

— Я вызвал тебя, батюшка, для важного поручения, но перед тем мне нужно кое о чем расспросить тебя. Как ты понимаешь исповедь?

Неожиданный вопрос снова поверг в трепет деревенского попа, ибо он, к несчастью, был малосведущ в священном писании.

— Что сказать, сын мой? — ответил он, почесывая затылок. — Исповедь она и есть исповедь… исповедуются… потом причащаются…

— Это я знаю, — сказал мелик, — без исповеди не дают отпущения грехов, но я спрашиваю о значении исповеди.

— Да, понимаю, ты говоришь о смысле исповеди, — повторил священник. — Исповедь — это когда люди приходят, становятся на колени перед священником, как я стоял минуту назад, опускают голову и делают признание. После чего удостаиваются тела Христова — вина с кусочком просвиры.

При этих словах он перекрестился. Несмотря на то, что ответ священника был почти таким же, как и первый, только высказан был другими словами, мелик остался доволен и задал еще один вопрос:

— Если не ошибаюсь, священник должен хранить в глубокой тайне то, что услышал на исповеди, не так ли, батюшка?

— Да, сын мой, в противном случае ему положено тяжкое наказание.

— Какое?

— В святом Евангелии сказано, что когда господь наш Иисус Христос, сидя на облаках, придет вершить страшный суд, соберут головы таких священников и будут молоть на огромных жерновах подобно пшеничным зернам.

— Славно, славно сказано, батюшка, — ответил мелик, удовлетворенно кивнув. — Теперь о деле. Принес ли ты с собой, как я велел, крест и Евангелие?

— Принес, сын мой, вот они у меня, — сказал тер-Арут, поднося руку к широкой пазухе, служившей ему надежным хранилищем. Он извлек оттуда крест и Евангелие, завернутые в цветной платок.

— Спасибо, батюшка, — сказал мелик и поцеловал крест и Евангелие. — Теперь выслушай меня. Я должен послать тебя к одному человеку.

Радости тер-Арута не было предела, когда он увидел, что принявший ислам мелик поцеловал крест и Евангелие. И он с большой готовностью ответил:

— Если ты пошлешь меня даже в ад, я выполню твой приказ.

— Я не пошлю тебя в ад, ты хороший человек, — ответил улыбаясь Франгюл, — я собираюсь послать тебя к князю Торосу.

— К князю Торосу? Да будет благословенно его рождение, он истинный христианин. Его покойный отец тоже был примерным человеком, каждый раз, встретив меня, говорил: «Как здоровье, поп?» Покойник был весьма добродушен.

— Что ж, тем лучше, — сказал Франгюл. — Этот крест и Евангелие возьмешь с собой.

— Отчего же, сын мой, если нужно, почему бы и не взять?

— Подай-ка их сюда.

Священник выполнил его приказ.

— Теперь погляди, что я буду делать, а после я объясню и смысл этого.

Широко раскрыв глаза, священник с любопытством стал смотреть. Мелик взял письмо, написанное им несколько минут назад, вложил в Евангелие со словами:

— Видишь, куда я кладу письмо?

— Вижу, как не видеть, прямо во вторую главу Евангелия от Марка.

— Верно, — сказал мелик, закрывая священную книгу.

Потом взял чистый шелковый платок, расстелил на ковре, сначала положил на него Евангелие, потом на книгу крест и завернул их в платок. А после запечатал края платка расплавленным воском. Тер-Арут удивленно смотрел на всю эту процедуру.

— Сейчас объясню, батюшка, зачем я это сделал, — обратился к нему Франгюл. — Крест и Евангелие, вот так запечатанные, отнесешь вместе с моим письмом к князю Торосу и от моего имени заверишь его, что все, написанное в письме, так же искренне и достойно веры, как слова священного писания. И чтобы князь Торос не принял твое свидетельство с сомнением, я еще раз с истинно христианской верой поцелую этот крест и Евангелие и у тебя на глазах поклянусь в искренности того, что написал.

И мелик Франгюл еще раз приложился к святыням, положит на них руки и торжественно поклялся.

— Но я не должен знать, что написано в письме? — спросил тер-Арут.

— Не должен знать, это тайна. Я посылаю тебя к князю Торосу как свидетеля, который своими ушами слышал мою клятву и своими глазами видел, как я с истинно христианским смирением поцеловал святыни. Я сожалею о своих прошлых ошибках, батюшка, и, склонив перед тобой голову, как кающийся грешник, признаю, что душой и сердцем всегда был христианином, только обстоятельства принуждали меня скрывать свою веру. Благослови меня, батюшка, это снимет грехи, поневоле совершенные мною.

Положив руку на его голову, священник благословил.

— Помнишь, батюшка, только что ты говорил о каре, которую понесет тот, кто раскроет тайну исповеди?

— Помню, как же. Головы этих людей будут смолоты на огромных жерновах, подобно пшеничным зернам.

— Ты никому не должен говорить о том, что я втайне исповедую христианство. Можешь сообщить только князю Торосу, если он спросит.

— Об этом не беспокойся, — сказал священник.

Хотя до сих пор тep-Аруту не доводилось видеть подобной странной исповеди и быть свидетелем столь необычной клятвы, но он слышал, что великие люди имеют привычку посылать друг другу запечатанные святыни как залог верности. Этих привычек придерживались даже магометане. Что же касается содержания письма, он не очень интересовался им, удовлетворившись словами Франгюла, что это тайна.

— Когда надо отнести письмо? — спросил монах.