Давид Бек

XVII

Ночной мрак сгущался. Звезд больше не было видно. Капризному небу Сюника нравилось, точно стыдливой сюнийской женщине, то и дело прятать за покрывалом хорошенькое личико. Белые облака тонкой вуалью затянули небо. Вместо звезд горели зажженные на армянских позициях костры, освещая оживленные лица воинов. Они пели, беседовали, жарили на самодельных шампурах мясо баранов, отнятых накануне у врага. Такого изобилия мяса не видела даже армия Моисея, когда бог Израиля послал его воинам перепелов.

— Наш деревенский дьячок набрал бы костей и шкур, — смеялся один из воинов. — Клянусь крестом, даже в Татевском монастыре в дни паломничеств не режут столько ягнят для жертвоприношений.

— Разве бараны, которых мы зарезали сегодня — не жертвоприношение? — весело откликнулся другой. — Не хватает только попа, чтоб освятить эту жертву.

— И поп есть! — вдруг раздалось из темноты. — Эти бараны — угодные богу жертвы.

Слепящий свет костра оставлял в тени высокого мужчину в широком плаще, одиноко стоящего в темноте.

Услышав голос, воины с почтением поднялись:

— Это ты, преосвященный?..

— Ну, ну, сидите, дети мои, — сказал он, подойдя, — продолжайте пирушку. Я давно благословил вашу трапезу.

Воины вновь расселись вокруг костров, а преосвященный архиепископ Нерсес ушел, растворился в ночном мраке. Он часто в одиночестве бродил среди войска, прислушивался к разговорам людей, проникался их настроением.

— Он всегда так ходит, — сказал кто-то.

— Не спится ему.

— Говорят, он спит раз в году — в страстную субботу.

— Почему же непременно в страстную субботу?

— А вот почему: бог за шесть дней сотворил мир, а в субботу ночью заснул, дал себе отдых.

Объяснение удовлетворило всех. Говорящий слыл образованным, потому что с малых лет прислуживал священникам. А из сказанного было достоверно только то, что преосвященный Нерсес и в самом деле очень мало спал, иногда проходили дни, а он и не думал ложиться. Его аскетический образ жизни породил о нем немало легенд.

Отец Нерсес медленными шагами прошел через расположение войск, направился к разбитой в стороне палатке. Она освещалась фонарем. Здесь лежали раненые. Ухаживало за ними несколько женщин из близлежащих обá[151].

Силы армян, как мы уже упоминали, размещались в трех пунктах. Из них, словно из трех дверей, к крепости вели три дороги. Часть войска под началом князя Баиндура, мелика Парсадана и Автандила располагалась в ущелье Гехвы. Вторая, которой руководил Мхитар спарапет, находилась в верховьях Алидзора, а третья — под началом Давида Бека — по нижнему течению Алидзора. Алидзор и Гехва, пересекаясь, составляли подобие треугольника, по трем сторонам которого, представлявшим глубокие лесистые ущелья, и располагались силы армян. В самой середине треугольника высилась крепость Зеву. Итак, все выходы из Зеву были закрыты, а Асламаз-Кули хан сидел в ней, точно зверь в западне. Обычно охотники разжигают костры у входов в логово зверя, чтобы дым вынудил хищника покинуть его. В данном случае роль костров играл пороховой дым пушек, из которых стреляли армянские воины.

Полог шатра Давида Бека был опущен. Он был один, словно чужеземный гость, пользующийся правом на уединение. Подперев голову рукой, Давид полулежал на толстой кошме, расстеленной поверх сухой травы. Просторная накидка служила ему одновременно ложем и одеялом. Помещение освещал складной дорожный фонарь. Снаружи стояли караульные и курили трубки. Невдалеке, в отдельной палатке, спали телохранители. Там было темно.

Строгий, суровый воин, Давид Бек был сейчас задумчив и печален. В его памяти одна за другой всплывали картины грустного прошлого, наполняя сердце горечью. Ратные успехи не радовали его — их было немало и раньше. Печалила его поруганная честь родины, ее жалкая участь.

К крепости Зеву Давид со своим войском прошел через ущелье, по дну которого бежал Алидзор. Темное, бездонное ущелье и было тем проходом, который вел в глубь Сюнийской земли. Этот коридор напоминал бесконечную длинную узкую улицу, по обеим сторонам которой отвесно поднимались на огромную высоту лесистые горы. Глядя на исполинские горы, казалось, что деревья растут прямо на облаках. Наши предки называли эти места Капан[152]. Здесь в древности жили армяне, мало чем отличавшиеся от обитавших в лесах тигров.

Капан! В самом этом слове заключался весь его страшный смысл, — то есть замок, засов. Это была сеть глубоких пропастей, чудовищная ловушка, в которую князья армянской земли завлекали вражеские легионы.

Но что это была за ловушка? Давид Бек сегодня увидел все воочию и теперь хотел поразмыслить над увиденным.

Крепость Алидзор, а напротив — крепость Ачаху[153]. Как два гигантских сторожа стояли они по обеим сторонам ущелья и с высоты угрожали смертью дерзкому врагу, если бы он осмелился пройти здесь. Впрочем, от крепостей оставались лишь развалины. Уже не было в живых всех Васаков, не было Саака, Бабкена, великана Гдихона, Григора, прозванного «лучшим среди храбрецов»[154], которые некогда осыпали отсюда огнем войска персов, монголов, арабов… Не было нынче героев царства Багац…

Вчера, пройдя между указанными крепостями, Бек вышел к развалинам Багаберда. То была столица гордых сюнийских князей Багац. Величественный город был будто заключен в каменный сундук, стенами служили скалы. Природа едва ли еще создавала подобную этой природную цитадель. Но что осталось от города? Погибшие дворцы царей и князей, руины чудесных церквей, полуразрушенные башни — все, что напоминало о былой славе, теперь скрывалось в мрачной глубине леса. Сквозь храмы проросли дубы, дворцовые камни лежали вперемешку с глыбами скал, вырванных из груди горы, и представляли собой некую хаотичную груду.

Каменный сундук, в котором недосягаемо хранился знаменитый когда-то город Багаберд, ныне являл собой печальный гроб, где давно уже покоилась мертвая столица Сюника…

Давида Бека приводил в восхищение военный талант древних армян. Он удивился тому, как умело они использовали природные условия своего края. Что недоделала природа, было дополнено искусством людей. Но как эти крепости стали их могилой? Вот над какой загадкой он думал.

Багаберд[155] и в самом деле находился в сундуке из огромных скал и утесов. С двух концов лишь два узких прохода вели в город. Один из проходов, мы видели, был защищен двумя крепостями — Ачаху и Алидзор, стоящими друг против друга на горном плато. Проход с противоположной стороны города тоже охраняли две крепости — Багака-кар и Шлорут. Эти две крепости тоже стояли одна против другой, оставляя посредине узкую теснину, откуда только и можно было войти в Багаберд. Здесь и находился настоящий Капан — тот огромный засов, который закрывал путь врагу[156].

Багака-кар! Легко сказать. Одно из чудовищных произведений природы, непокорный камень клинообразной формы, вздымающийся к небу из глубины ущелья и на своей гордой голове несущий, подобно прекрасному венку, огромную крепость князя Багака, украшенную башнями и неприступными стенами.

Сюда привозил сокровища персидского царя Шапуха могучий князь Андок, один из представителей рода Багака, этой династии титанов. После победоносного возвращения из земли Сасанидов он здесь растрачивал богатую добычу, вывезенную из Тизбона. Разбиваясь о скалы этой крепости, откатывались назад персидские полчища.

Но что сейчас осталось от нее? Еще сохранились высокие башни и мощные стены Багака-кара. Веками выстояли они против разрушительного действия времени и нападений врагов и еще сохранили былое величие. Давид слышал из их уст глухой протест, горький упрек потомкам-пигмеям. «Мы, — говорили ему развалины, — много раз охраняли вас от вражеских ударов, а вы оказались так слабы, что не сумели сберечь нас…»

Упрек был справедливым. Из семи крепостей[157] Капана, которые, как семь замков, поставлены были на семи подходах к нему, уцелела только одна крепость Гехва, ныне Зеву, да и та находилась в руках персов. Именно эту крепость осадил Давид Бек.

Бек был погружен в эти печальные думы, когда архиепископ Нерсес после обхода войска зашел к нему.

— Я ждал тебя преосвященный, — сказал Бек и пригласил его сесть рядом.

Преосвященный заметил, что Бек выглядит бледным и усталым, и спросил:

— Ты, видимо, озабочен ходом осады? Но дела, слава богу, идут неплохо.

— Нет, я вовсе не об этом думал, — ответил Бек с заметным недовольством. — Мне только досадно, что наш поход несколько затягивается

— Бог с тобой, — сказал, смеясь, преосвященный. — Зеву всегда месяцами держал возле себя осаждающих. Не так уж страшно, если наш поход продлится еще пару дней. Хотя завтра утром крепость раскроет перед нами свои ворота.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Тер-Аветик, отец Хорен, Степанос и Бали сделали свое дело. Я получил от них маленькое послание и поторопился прийти к тебе.

— Дай мне посмотреть.

Преосвященный протянул Давиду грецкий орех.

— Остроумно придумано, — улыбнулся Давид, — вложить записку в скорлупу ореха. Вместо ядрышка я, конечно, найду письмо…

Он сдавил в пальцах орех, скорлупа распалась и оттуда выпал клочок бумажки. На нем мелкими буквами было написано: «Дела идут успешно. Вскоре оружейный склад окажется в наших руках, и мы вооружим наших земляков. Ключи от ханского дворца тоже у нас в руках, хана хотим взять живьем. У восточной стены прорыт ход, податель сего покажет вам, откуда войти в город… Точное время начала действии — ракета». И подпись — «Тер-Аветик».

— Кто доставил записку?

— Один из местных парней, — ответил преосвященный Нерсес. — Он сам прошел через потайной ход.

— Ты чем-нибудь отблагодарил его?

— Он ничего не захотел.

— А наши уже готовы?

— Я ждал твоих приказаний, потому ничего никому не сообщил.

— Значит, идем вместе, я отдам необходимые распоряжения.

Бек и архиепископ вышли из палатки. За ним последовали два воина.

По дороге Бек сказал преосвященному Нерсесу:

— Видимо, этот тер-Аветик очень ловкий человек

— И храбрый, — ответил архиепископ.