Давид Бек

XV

За дождливым туманным днем последовала ясная звездная ночь.

Зеву[143] был осажден армянскими войсками. Персы потерпели поражение на всех позициях. Было много убитых и попавших в плен, а те, что уцелели, бежали и укрылись в крепости. Персы разрушили все мосты, ведущие к ней. Сообщение с внешним миром было прервано.

Крепость Зеву находилась на левом берегу Алидзора, на милю южнее старого Багаберда. Подобно многим крепостям Сюнийского края, она была построена в таком месте, где две реки, сливаясь, составляли нечто вроде вытянутого треугольника. В таком треугольнике и располагалась Зеву. С юга бежала река Алидзор, а с запада Гехва. Зеву находилась не на возвышении, как другие крепости Кафана, а в узком ущелье, сжатом в объятиях упомянутых рек. Только с одной стороны, с запада, у нее было высокое расположение — там стояла неприступная цитадель.

Крепость окружала толстая стена, укрепленная коническими башнями. Стена была опоясана вторым укреплением — земляной насыпью, принимавшей в свои мягкие объятия пушечные ядра, как безболезненно принимает в себя иголку мягкая перина. Земляной вал был мощной защитой. Вдоль этого заслона по глубоким природным траншеям грохоча, ударяясь о камни и скалы, текли Алидзор и Гехва, сливающиеся у подножья крепости словно для того, чтобы сделать ее еще более неприступной.

В самой крепости царили отчаяние и паника. Словно заколдованные предсказанием злого волшебника, люди были убеждены, что мир вот-вот рухнет, и они канут в вечность. Каждый в ужасной тревоге ждал наступления рокового конца. В ханском гареме безнадежность положения ощущалась еще сильней. Несмотря на позднее время никто из жен не спал, хотя им давно уже полагалось быть в постели. Они даже не притронулись к ужину: дорогие яства ханской кухни остывали на больших медных подносах. Евнухи, при всем своем искусном лицемерии, пребывали в растерянности, не зная, как успокоить, утешить женщин.

Одна из молоденьких жен хана, как безумная, металась по своей роскошно обставленной комнате. На голове ее не было покрывала, только шелковая ленточка схватывала роскошные волосы, которые свободно спадали на полуоткрытую грудь и гибкую спину. Лицо покрывала бледность, глаза лихорадочно горели. Она подошла к окну, дрожащими руками подняла розовый бархатный занавес, взяла изящную инкрустированную шкатулку, сработанную мастерами Исфагана, села на ковер и положила ящичек рядом. Маленький ключ повернулся в ее нежных пальцах, и коробка открылась. Казалось, в ней спрятаны ярчайшие звезды неба, сразу же засверкавшие в свете свечи. То были бриллианты, которые не только в торжественные дни, но и в обычное время украшали руки красавицы, ее пальцы, шею, грудь и даже голени.

В этом ящичке заключалась ее радость, невыносимый супруг этими побрякушками покупал ее любовь. А теперь она грустно посмотрела на слепящие взор камни, закрыла шкатулку и задумалась, куда бы спрятать свои сокровища. Прижала шкатулку к груди, встала. Внезапно раздался грохот пушек, эхо его умножилось в узких ущельях, окружающих крепость. Женщина невольно вскрикнула, руки ее ослабли, шкатулка выпала, и драгоценные камни рассыпались по ковру, сделав его рисунок еще более красочным. То были звуки вражеских пушек. Они не первый раз гремели в этот вечер, но госпожа, погруженная в мрачные раздумья, ничего не слышала. Внезапно она вздрогнула. Бриллианты были забыты. Она вспомнила о сыне. Стала лихорадочно искать его в комнате, не подумав даже, что здесь его нет, что он лежит в комнате рядом под надзором служанки.

Охраняющий госпожу евнух дремал в коридоре и не обращал никакого внимания на то, что происходит в гареме. Старик был курильщиком опиума, а этой ночью, видимо, желая отогнать мрачные мысли, превысил дозу, и опьяняющий яд окончательно сразил его. Крик женщины нарушил его покой, в полусне он поднял голову, но, ничего не увидев во мраке коридора, снова опустил ее на жесткую подушку. Эта подушка, вернее мешок, набитый соломой, лежала прямо перед дверью госпожи и вместе с бритой головой евнуха охраняла вход. Таким образом, евнух представлял собой как бы большой замок на двери прекрасной жены хана. Всю ночь, как верный пес, прижавшись головой к двери, проводил он в коридоре. Никакое движение у входа в комнату госпожи не могло пройти незамеченным. И если этот грозный сторож просыпался, смерть дерзкого посетителя была предрешена.

Хотя во дворце царила суматоха, жизнь в гареме шла по заведенному порядку. Это единственный институт в магометанском мире, законы которого остаются незыблемыми при любых обстоятельствах. Пусть хоть конец света настанет, пусть все рушится, пленница гарема не вправе выйти из своей комнаты.

Но сейчас женщина не стала бы считаться с этими строгостями. Если бы только она вспомнила, что ее дитя в соседней комнате, она бы толкнула дверь и, перешагнув через спящего евнуха, прошла бы к служанке. Как птица, заключенная в клетку, металась она по комнате, раз сто перешарила свою постель, но все не верила глазам, что сына нет. Потерявшая ребенка мать была в страшной тревоге. Смятение, мучительные сомнения так извели ее, что когда снова загрохотали пушки, она упала в обморок, распростерлась на бриллиантах, рассыпанных по ковру.

В соседней комнате еще горела свеча. Служанка Паришан сидела у постели спящего ребенка. Тяжелое, прерывистое дыхание младенца говорило о том, что он нездоров — уже несколько дней у него болело горло.

Мальчик поднял голову, сквозь полузакрытые глаза посмотрел на служанку и произнес:

— Воды…

— Сейчас, мой мальчик, — ответила Паришан и встала исполнить его просьбу.

Ребенок выпил, положил голову на подушку и мгновенно уснул. Паришан снова села у его постели. То ли по обязанности, то ли из сострадания к больному мальчику, но она решила этой ночью не спать совсем. А может, она боялась грохота орудий не меньше, чем другие, и страх прогонял сон?

Снова послышался грохот пушек.

Но эти звуки, приводящие других в ужас, казалось, лишь забавляли служанку. Ее мрачное лицо прояснилось, и в больших глазах зажегся веселый огонек. Грохот пушек отзывался в ее сердце ликованием.

Она встала, взяла свечу и тихо вышла. Несколько минут постояла в передней, глядя на спящего евнуха. Сильный храп говорил о том, что старик спит глубоким сном. Она прокралась к двери госпожи. Наклонилась, прижалась ухом к замочной скважине. Ни шороха нс доносилось изнутри. Она решила, что госпожа спит, однако та лежала в обмороке.

Паришан на цыпочках вернулась к себе, поставила свечу на место и села у изголовья ребенка. Несколько минут она пребывала в нерешительности, которую легко можно было прочесть на ее озабоченном лице. Потом медленно поднесла руку к одеялу и осторожно откинула его. Со страхом посмотрела на младенца, дрожа и не решаясь исполнить задуманное.

— Спать, спать! — послышалось с высокой башни гаремной службы.

То был повелительный голос главного евнуха, который со своего наблюдательного пункта обозревал весь гарем. Вышка была установлена в таком месте, чтобы видеть все комнаты жен. Трижды за ночь раздавался этот грозный окрик. В первый раз, когда жены кончали ужинать, во второй, когда они гасили огонь, и в третий — когда двери запирались и всякое движение прекращалось.

Предостерегающий голос евнуха звучал сейчас во второй раз. Через несколько минут гарем должен погрузиться в темноту. Этот окрик словно подстегнул служанку, которой недоставало смелости. Она поднесла дрожащие руки к шее малыша, схватила за горло и большим и указательным пальцами так сдавила опухоль, что ребенок встрепенулся, захрипел и вдруг сильно закричал.

Паришан с удивительным проворством вскочила, ударила ногой по свече, опрокинула ее и громко закричала: «Задохнулся, задохнулся, помогите!»

Она вбежала в комнату госпожи, наступив ногой на спящего евнуха, который, проснувшись, не сразу понял, что случилось. В страшной тревоге он решил, что неприятель уже ворвался в крепость и началась резня. С криком «На помощь, на помощь!» старик выбежал во двор.

Неменьшим было и изумление служанки, когда она вбежала в комнату госпожи. Увидев ее, лежавшую, как труп, на ковре, беспорядок в комнате, сломанную шкатулку и рассыпанные бриллианты, она подумала, что здесь побывали разбойники, которые ограбили, убили госпожу и скрылись.

Но увидев запертые окна, Паришан успокоилась. Сразу поняла, что это она сама перешагнула через евнуха и открыла дверь. Значит, воры никак не могли проникнуть сюда. Она почувствовала свою ошибку и поспешила использовать этот момент в собственных целях.

Не теряя времени, она выскочила во двор, чтобы помешать глупому евнуху вызвать людей.

— Асад, Асад! — закричала она, подходя к нему. — Ты что, спятил? Там наша госпожа умирает, ребенок задыхается, а ты тут орешь во все горло! Идем же, идем скорее!

— Что случилось? — спросил ошеломленный Асад.

— Идем, посмотри, что случилось, несчастный! Спишь, как убитый, ни о чем не подозреваешь…

Служанка чуть не насильно схватила его за руку и потащила к комнате госпожи.

Но евнух, желая показать свою осведомленность, запомнил только одно слово служанки «задохнулся» и спросил:

— Ты сказала — задохнулся. Кто задохнулся?

— Ребенок, болван! Ты что, не знаешь, что он уже несколько дней болеет, у него распухло горло. Сейчас боль усилилась, и он задыхается.

— А что с госпожой?

— Откуда мне знать? Лежит на полу у себя в комнате.

У евнуха немного прояснилось в голове, и он поспешил к госпоже.

К счастью, крики служанки и евнуха прозвучали в ту минуту, когда в крепости загрохотали пушки, и никто не услышал возгласов.

О случившемся в гареме не узнал даже главный евнух, который со своей вышки все видел и все знал.

Услышала лишь та, которая и не должна была слышать, — та, что лежала в обмороке на полу. Когда до слуха несчастной матери дошло слово «задыхается», она встрепенулась, раскрыла глаза и растерянно огляделась вокруг. Крики «помогите, помогите!» окончательно привели се в себя. Она вскочила и побежала в комнату служанки. Шаря в темноте, искала постель сына, пока не подоспели со свечой служанка и евнух. Ребенок еще плакал и хрипел, потом стал кашлять кровью и гноем. От надавливания опухоль лопнула и гной вытек. Хотя это и было полезно больному, однако поступок Паришан не имел целью ни вылечить ребенка, ни задушить. Просто она хотела привлечь к ребенку внимание матери и добилась своего.

Увидев сына в таком состоянии, мать, как безумная, обняла свое дитя и стала рыдать.

— Он умирает!.. Умирает, Паришан! — стонала она.

— Пусть лучше Паришан умрет, госпожа моя, — ответила служанка, притворяясь, будто вытирает слезы. — Не плачь, не бойся, опасность миновала. Пусть бог перенесет боль Фархада на меня, если с ним что-нибудь случится.

Старый евнух застыл на месте, глядя на печальную картину. Слова служанки не успокоили мать, даже когда ребенок перестал плакать, положил головку на ее грудь и впал в забытье.

— Вот и хорошо, очень хорошо, — продолжала Паришан, — видишь, Фархад успокоился, сейчас уснет, Сара говорила то же самое. Утром, как взглянула, сказала, что ночью опухоль прорвет, так в точности и исполнилось. Слава тебе, господи, у Фархада все позади. Но Сара просила дать ей знать об этом. Пойду за ней, я не посмотрю, что сейчас ночь, ради Фархада я и в ад готова спуститься.