Нанкинская резня

* * *

15 августа Чжан Сяосун, преподаватель психологии колледжа Гиньлин, только что прилегла вздремнуть, когда услышала вой сирены. «Это что, учения по гражданской обороне? – подумала она. – Тогда почему я не видела объявления в утренних газетах?»[107]

Когда в начале месяца началось сражение между китайскими и японскими войсками в Шанхае, вынудив правительство в Нанкине приготовиться к возможным атакам противника и в других местах, китайское руководство не только начало проводить в городе учения по гражданской обороне, но и приказало жителям замаскировать дома и строить бомбоубежища. По всему Нанкину закрашивали черной краской красные крыши и белые стены домов или рыли укрытия в земле. Казалось, будто город готовился к «крупномасштабным похоронам», мрачно вспоминает Чжан.

Так что, когда 15 августа Чжан услышала второй сигнал, он не остался для нее незамеченным. Но друзья в доме убедили ее, что это всего лишь очередные учения, и она снова легла спать, пока не услышала глухой грохот, будто от пушечного выстрела. «Да это всего лишь гром», – сказала одна подруга и продолжила читать роман. Чжан вернулась в постель, стыдясь своего чрезмерного волнения, пока не услышала звуки пулеметных очередей и пролетающих самолетов, которые невозможно было ни с чем спутать. Нанкин подвергся первой в своей истории бомбардировке с воздуха.

В течение нескольких последующих месяцев Нанкин пережил десятки японских воздушных налетов, вынуждавших жителей прятаться в подвалах, траншеях и ямах в земле. Японские пилоты бомбили столицу без разбора, разрушая школы, больницы, электростанции и правительственные здания, из-за чего тысячам людей, как богатых, так и бедных, пришлось бежать из города.

Фрэнк Син, в настоящее время специалист по восточной медицине в Сан-Франциско, вспоминает, в каких кошмарных условиях он и его родители покидали Нанкин осенью 1937 года. В то время 11-летний мальчишка, он упаковал в поездку свою драгоценную коллекцию рогаток и стеклянных шариков, в то время как бабушка отдала его отцу, механику на железной дороге, жадеитовые и серебряные браслеты, чтобы продать в случае нужды. Поезд, на котором их семья ехала в Ханькоу, был настолько забит людьми, что сотни беженцев, которым не хватило места, сидели на крыше, а другие в буквальном смысле привязывали себя под вагонами, так что их тела свисали всего в нескольких дюймах от шпал. Во время поездки до Сина доходили слухи о людях, свалившихся с поезда или попавших под колеса. Сам Син едва пережил путешествие, когда японские бомбардировщики атаковали поезд, вынудив его семью выпрыгнуть и спрятаться на кладбище[108].

Мои собственные дед и бабка едва не разлучились навсегда во время эвакуации из Нанкина[109]. Осенью 1937 года мой дед Чан Дяньчжунь, поэт и журналист, работал в китайском правительстве, преподавая чиновникам философию Националистической партии. Японская бомбардировка столицы вынудила его и его семью неоднократно жить в траншеях, накрытых досками и мешками с песком. К октябрю он решил, что моей бабушке (в то время беременной молодой женщине двадцати с небольшим лет) и моей тете (годовалому младенцу) стало совершенно небезопасно оставаться в Нанкине. В итоге они вернулись в сельский дом моей бабушки в деревне возле Исина, города на берегах озера Тайху, между Нанкином и Шанхаем.

В ноябре, в годовщину смерти Сунь Ятсена, мой дед покинул город и поехал в деревню, чтобы увидеться со своей женой и семьей. Вернувшись в Нанкин всего несколько дней спустя, он обнаружил, что все сотрудники его отдела пакуют вещи, готовясь к эвакуации из города. Узнав, что им предстоит отправиться на корабле из города Уху на берегах реки Янцзы, мой дед сообщил своей семье, чтобы те его там встретили.

Но это оказалось непросто. Бомбардировками японцы разрушили железнодорожные пути между деревней, где жила бабушка, и городом Уху. В итоге остался лишь единственный путь на лодке-сампане по запутанной сети крошечных водных путей, испещрявшей весь регион.

Четыре долгих дня мой дед с тревогой ждал на пристани, вглядываясь в лица прибывающих беженцев. Когда на четвертый день его семья так и не появилась, перед ним встал выбор, которого нельзя было пожелать никому: сесть на следующий (и последний) уходящий из Уху корабль, веря, что его жена и дочь сейчас не на пути в Нанкин, или остаться, прекрасно зная, что вскоре город будет захвачен.

В отчаянии он выкрикнул в небо имя своей любимой: «Ибэй!» И вдруг, будто далекое эхо, он услышал ответ, донесшийся с последнего приближавшегося к пристани сампана, в котором сидели его жена, его дочь и несколько родственников моей бабушки. Мать всегда рассказывала мне, что их воссоединение стало настоящим чудом.