Холоп-ополченец (1606-1612 гг.) [Книга 1 (1606-1609 гг.)]

Болотников передернул плечами.

— А ты сам мои листы чел? — спросил он.

— Не приводилось, Иван Исаич, — ответил тот. — Царские пристава ловят их. И кто чтет — тоже хватают.

— Ну вот, а кабы прочел, — сказал Болотников, — видел бы, что холопов я на бояр подымаю, — то так. Свободить их вовсе Дмитрий Иванович сулит, как на Москву придет. А про посадских людей и разговору нет. Как это можно — свой стольный город зорить, торговым людям обиду делать? Про то и думки у государя нет.

Лица посадских посветлели.

— Спасибо на добром слове, Иван Исаич, — сказал Карп Лукич. — Так мы, стало быть, и посадским повестим. Когда ж прикажешь ждать государя Дмитрия Ивановича?

— А вот я завтрашний день на Москву пойду. Коли одолею стрельцов да Шуйского выгоню, тем же часом за Дмитрием Ивановичем гонца пошлю.

— Одолеем, как не одолеть! — загудело в толпе у дверей.

Болотников радостно оглянулся и кивнул казакам.

Московские гости подымались, смущенно переглядываясь. Предстоящий бой, кто бы ни одержал верх, не мог их радовать. Как бы то ни было, надо было скорее отправляться во-свояси.

— Будь здоров, Иван Исаич, — проговорил кланяясь Карп Лукич. — Так мы на тебя в надежде. Ты нас грабить не прикажешь.

Остальные посадские тоже вставали и кланялись. Болотников отвечал им.

Казаки отходили к стороне, переговариваясь между собой. Один Вдовкин суетился, бросаясь от одного к другому, и что-то торопливо нашептывал. Все, к кому он приставал, пожимали плечами, покачивали головами, но в конце концов все от него отмахивались.

Наконец, видя, что гости направляются к дверям, неугомонный Вдовкин бросился к Иван Исаичу и попробовал в чем-то убеждать его. Болотников так грозно посмотрел на него, что он, как ошпаренный, отскочил.

Но в ту же минуту, заметив, что Болотников заговорил с Гаврилычем и не обращает на него внимания, Вдовкин подскочил к востроносому посадскому, узнавшему его, и проговорил торопливо:

— Патрикей Назарыч, вот вы домой собрались, а разговору окончания не сделали. Иван Исаич на грабижку не подбивает, оно так. И казны не требует, оно тоже — сам сказал. Ну, а все ж, что до казаков, кабы им допрежь похода казны дать — верней бы было. Народ дикой, ну и оголодали, то правда. Как тут не пограбить? Как бы беды не вышло?

Патрикей приостановился и дернул за рукав Карпа Лукича. Тот недовольно оглянулся.

— Карп Лукич, ты послухай, что тут Олуйка сказывает.

Высокий седобородый купец сверху вниз поглядел на юркого Вдовкина.

— Как бы тут, твое здоровье, — подобострастно засуетился тот, — ошибочки не вышло. Иван Исаич, что говорить, от своего слова не отказчик. А казаки, те особо. Тот, Печерица, приметил, может, помалкивал все. А он у их главный — есаул. За вольность они стали, — то так. А я так полагаю: казаку первая забота — грабить кого ни есть. Кабы ты Иван Исаичу казны пожаловал, — хучь бы, сказать, на коней казацких, — оно бы верней. И дале бы посулил, как грабижки не будет.

Карп Лукич на минуту задумался.

— Как ему дашь, когда не берет?

— На людях-то оно будто не того… — пробормотал Вдовкин.

— Ну ты, юла, спроворь дельце — за нами не пропадет, — проговорил Карп Лукич.

Вдовкин закланялся и быстро юркнул в толпу, окружившую Болотникова. Посадские медленно пробирались к сеням.

Вдовкин вынырнул из-под локтя Печерицы и прошептал, становясь на носки, в ухо Болотникову:

— Не серчай, Иван Исаич, Карп Лукич с тобой перемолвиться желает.

— Что ж? Это можно. Вороти их, а я казакам скажу, чтоб вертались.

Вдовкин с отчаяньем уцепился за плечо Болотникова:

— Пошто, Иван Исаич? Пущай идут. Карп Лукич с очей на очи с тобой перемолвиться желал.

— Тайностей промежду нас нет, — громко сказал Болотников, стряхнув с плеча руку Олуйки. — Что мне, то моим есаулам пущай сказывает.

Казаки подошли ближе, но Вдовкин уже юркнул между ног и метнулся к двери. Вслед ему раздался громкий хохот.

Посадские не стали больше ждать. Они поняли, что дело не выгорело, и поспешно вышли на крыльцо. Подкупить Иван Исаича оказалось не так просто.

Болотников и старшие казаки пошли следом проводить гостей.

Через две минуты московский поезд помчался в сгустившихся сумерках по улице Коломенского, подымая снежную пыль.