Старший брат царя. Книги 3 и 4

12

Вяземский, согнувшись, сидел под иконами, там, где оставил его Неждан; бледность сохранилась — ни кровинки в лице, только желваки катались на скулах. Он поднял тяжёлый взгляд на Ловчикова, тот подобострастно глядел на князя.

— Вот так-то, брат Федя. Припомнит нам государь смерть этого сатаны!

— Ты-то при чём?

— Виноватым кто-то должен быть...

— Надо разыскать того самого тысяцкого, — предложил Фёдор.

— Найдём, но это не поможет. — Ловчиков намеревался возразить, но князь не стал слушать, распорядился: — Прикажи стол на место поставить. Сам разведай, что тати воям говорили. Ко мне Кира и дворян князя Григория.

Киром оказался тот вельможа, что ехал рядом с князем, худощавый, с рыжей бородой, наголо стриженной головой, он встал в сторонке. Князь жестом разрешил ему сесть. Дворяне стояли посреди светлицы. Вяземский, всмотревшись в их лица, заговорил резко и громко:

— Дьяки потом запишут ваши имена и слова. А теперь пусть один скажет, как попались к мужикам и кто убил князя?

Шаг вперёд сделал самый молодой из них, с курчавой каштановой бородой на спокойном лице. Без особых подробностей передал события утра и ристалище. Афанасий сидел, закрыв глаза, положив подбородок на руки, опираясь локтями на стол. Когда дворянин замолк, князь открыл глаза:

— Значит, вас тёпленькими взяли голыми руками! И, оказывается, не убили князя, а победили в честном бою. Здорово!.. Как выглядит убийца?

— Старик, за пятьдесят. Борода седая широкая. На лице многолетний шрам, правый глаз выбит, глазницу прикрывает седой длинный чуб. Саблю держал в левой руке, щит — в правой.

— Хорошо запомнил его?

— Навечно, князь.

— Как имя?

— Влас, сын Михайла Подгорного.

— Ладно. Вина твоя велика, но стану просить государя. Разрешит, пошлю искать тысяцкого... А с вами потом, ждите решения государева.

Качнул головой. Кир выпроводил их. Вошёл Фёдор. Оказывается, воры убеждали опричников как можно быстрее убираться из Псковщины. Они, лесные люди, станут мстить за всех погибших.

— И ты слушал этот поклёп?! Не вмазал лжецу!

— Ты сам приказал выслушать. А вмазать... Я всех предупредил: будут вякать — языка лишатся.

В этот день Вяземский должен был подготовить государю временный стан, но с малым отрядом на ночь глядя ехать не решился, остался ночевать на Поклонной горе. Выслал полудесяток самых надёжных разведать, куда ушли вои с тысяцким.

Среди ночи один из разведчиков вернулся, одетый в мужицкий зипун и в лаптях. Сообщил: спрашивали мужиков в деревне, никто ничего не видел. Выехали за околицу, напали лесные, одного убили, остальных раздели, разули и отпустили, предупредив, что следующих разведчиков всех убьют. Босые опричники с горем пополам добежали до деревни. Там обогрелись, мужики одного одели, дали коня... Афанасий избил вестника самолично. Но всё ж наутро забрал неудачников.

В этот день и на следующий отряды опричного войска занимали постоялые дворы, монастыри, посёлки вокруг Пскова, перекрыв все дороги. А ещё раньше из Старой Руссы, Холма и Великих Лук царёвы войска и ополченцы двинулись в города и сёла по старой границе с Ливонией — воеводы не хотели никаких неожиданностей, до них тоже дошли слухи о рейтарах литовских. И, несмотря на такие грозные приготовления, поступали известия, что малым отрядам опричников и воям нельзя стало выезжать даже за околицу — нападали лесовики. Опричники мстили крестьянам: если на дороге встречали одного или несколько мужиков, тут же устраивали резню. Это вроде войны государевых людей с мужиками, от которой росли ватаги разбойников.

Вяземский выбрал для временного стана государя монастырь святого Николая на окраине Пскова. В субботу второй седмицы Великого поста в конце дня сюда чёрным вихрем примчался Иван. Пара чёрных коней цугом без усилий мчала возок царя. Спереди и позади его сопровождали по сотне опричников в чёрном одеянии схимников. Во дворе монастыря возок замер, схимники-опричники помогли царю. Он был одет так же, как и сопровождающие его. Монахи повалились на колени, настоятель дрожащею рукой благословил прибывшего и свиту его. Иван благословение принял, перекрестился, но крест целовать не стал, а быстро проследовал за Вяземским в покои настоятеля. Опричников размещали по кельям и в монастырских службах. Монахи чёрной стайкой потянулись в храм на всенощное бдение. Вскоре к ним присоединился и настоятель, которому пояснили, что государю он не надобен, достаточно келаря. Кто-то услужливо пояснил, что государь не в духе.

У Ивана было основание сердиться. Прежде всего, он устал. Три дня мчались сломя голову по семьдесят-восемьдесят вёрст в день. Верно, он сам пожелал добраться до Пскова быстрее. Но сколько нерадивости! Знают, что следует государь, и не выровняли колею! Надо припомнить, кто в ответе... Но гораздо хуже другое: ему донесли, что убили Изверга! Не взяли у него местных вражин, некого сегодня расспросить... Эх, Афанасий, Афанасий! Зажирел ты, брат!

Тяжёлые мысли одолевали, всё раздражало его. Запустил братиной с квасом в Фёдора, который, поднося квас, пригласил государя в баню. Но минуту спустя одумался и поднял глаза, а друг Федя, облитый квасом, стоит у двери, поникнув головой, от кваса не утёрся, вертит в руках пойманную братину. Усмехнулся государь и молвил:

— Пошли!

Баня затянулась. Туда принесли еду, питьё. Государь, распаренный, разомлевший, изволил задремать. Где-то за полночь за ним пришли люди, чтобы отнести в настоятельские покои. Но царь, достаточно отдохнувший, решил идти самостоятельно. Выйдя из бани, он остановился — морозный воздух гудел от далёкого торжественного благовеста всех храмов Пскова. Он встревоженно спросил:

— Что это?!

Приспешники не знали. Послали в храм за настоятелем. Иван сидел в кровати, когда тот появился в облачении, запыхавшийся и побледневший. Иван возмутился:

— Почему в облачении?!

— Служу всенощную, государь...

— По какому празднику? Почему в городе трезвон?!

Настоятель объяснял дрожащим голосом, теребя пальцами непослушный нагрудный крест:

— Государь, нам ведомо, сколь велик твой гнев на нас, грешных, но не знаем своей вины. По воле прихожан сей час открыты все храмы Господни, чтоб дать народу в последнюю ночь обратиться к Всевышнему с горестной прось...

— Хватит! А почему твои колокола молчат?

— Боюсь потревожить твою милость.

— Ступай служи... Боярина Алексея ко мне.

— Я тут, государь.

— Возьми сотню, отправь по церквам и доложишь. Буду спать, разбуди.

Иван ещё не спал, когда часа через два вернулся Алексей Басманов и сообщил, что город не спит. Горожане, обливаясь слезами, прощаются с жизнью, мужья с жёнами, родители последний раз обнимают детей. Церкви переполнены. Прихожане припадают к святым иконам. Преклонив колени, молят Господа о смягчении гнева самодержавца...

— И ты с ними?! — прервал боярина Иван.

— Чего? — не понял Басманов.

— Размалёвываешь тут... Пошёл вон!

Иван лёг, Фёдор Басманов укрыл его толстым пуховым одеялом, сам прикорнул на лавке, покрытой шубой. Царь не уснул. Его много ночей мучила бессонница. Он погружался в состояние, граничное между сном и явью. Перед ним проходили вереницы замученных людей. Одни низко кланялись ему, другие грозили кулаками. Он обращался к Богу: «Правы ли деяния мои, Господи?» Не получив ответа, решал про себя: «Были бы противны ему поступки мои, он дал бы знак! А раз нет знака, значит, Богу понятны его радения!» И всё ж чудилось ему, что под перезвон колоколов шли к нему всё новые и новые мужики и бабы с детятями, кланялись, оставляли у него его детей и исчезали. А у ног его шевелилась гора детских телец...

Заутра он подьячего не вызвал — этой ночью он в пытошной не был. Тихо поднялся, накинул попавшийся полукафтан и, пав на колени, принялся молиться с обильными слезами. Проснувшийся Фёдор тихо стоял позади, боясь нарушить молитву государя.