Блудное чадо

– Они думали, сам, своими ножками, до своей могилки дойду, – сказал Васька, – да не тут-то было!

Вода была ледяная, да уж лучше ледяная вода, чем смерть. Ваську понесло течением, он барахтался, но молчал. Вскоре повезло: рядом с ним плыло бревно, он ухватился и возблагодарил Господа. Потом он стал выгребать к берегу, течение не пускало. Потом он обессилел и понял, что замерзает насмерть, но был отчего-то даже доволен. Потом очнулся на палубе баржи – добрые люди вытащили. Баржа шла вниз по течению, и там продержали Ваську до города Льежа, на прощание дали старый мешок – закутаться.

Что делать человеку в чужих краях, не имея ни кошелька, ни опоры в жизни? Сообразить, где ближайший храм Божий, да и сесть на паперти. Странным образом те молитвы на церковнославянском языке, которые Васька знал и мог пропеть, приносили подаяние, но местные нищие, увидев, что у него завелся лишний грош, стали гнать и бить его.

Васька решил пробираться в Амстердам – там господин ван Рейн, там добрая Хендрикье, пропасть не дадут. Вместо того он выбрел к Намюру. Там он прибился к лихим людям, промышлявшим грабежом на дорогах. Ваську сажали, завернутого в лохмотья, и заставляли громко петь акафисты. Случалось, проезжие из любопытства останавливались. Тут-то на них и налетали.

Но Васька уже знал, что такое тюрьма, сбежал, бродил неведомо где, украл на постоялом дворе конскую попону, поймали, побили, и как его вынесло к Аррасу – он сам не понимал.

– Что же теперь с тобой делать, раб Божий? – спросил Петруха.

– Оставить тут, а потом, как поедем в Кале, подобрать? – предположил Ивашка. – Заплатить за него, пусть на дворе живет и кормится, спать может в конюшне, там тепло…

– Поди знай, когда мы наше треклятое чадушко сыщем да в Кале повезем! Арсений Петрович! – воззвал Петруха. – Как с ним быть-то?

Шумилов и сам не ведал, куда девать Ваську. Тащить его с собой в Париж – так это нужно покупать ему обувь, какой-никакой теплый кафтан с шапкой, добывать хоть самую дохлую клячу. А Шумилов в последнее время чувствовал себя неловко как раз из-за денег. Он не мог обойтись без помощи Анриэтты и Денизы. Когда удастся вернуть им долг – он не знал. И как возвращать – тоже не знал. И сколько – опять же не знал.

Конечно, если доставить в Москву беглеца, Башмаков обо всем доложит государю, тот уж не обидит. Но Шумилов совершенно не желал везти воеводского сына в Россию. До сих пор Господь берег троих московитов; даже когда за ними гонялись ночью убийцы, непонятно как их выследившие, уберег, но ведь Его долготерпение небезгранично. Вторая погоня может оказаться более удачной…

– Придумал! – сказал Ивашка. – От Кале к Парижу тащатся телеги с грузами. Посадить его на телегу, заплатить кучеру, он потихоньку и доедет.

– Хорошо, – согласился Шумилов.

Раздобыли бумагу и чернильницу с пером, написали Ваське адрес: «Королевская площадь, дом, где проживает госпожа де Кержан», велели беречь как зеницу ока. Потом действительно уговорились с возчиками, раздобыли для Васьки деревянные башмаки и, вздохнув с облегчением, отправились в Париж.

А в Париже меж тем случилось радостное событие. Дениза сказала Анриэтте за завтраком:

– Знаешь, моя милая, я, кажется, беременна!

– Неудивительно, – буркнула Анриэтта. Дениза как встретилась на ночной дороге с мужем, так почти не размыкала объятий.

– Ты не рада?

– Я рада. Только ведь неизвестно, надолго ли ты останешься в Париже. А путешествовать в твоем состоянии…

– Ничего страшного. Это у меня будут уже третьи роды, я ношу легко. Придется, конечно, нанять горничную… Если бы только понять, когда мне возвращаться… Отрежь мне еще пирога…

– Как странно, – сказала Анриэтта. – Опять нам расставаться… Отчего ты так упорно не желаешь жить в Париже или хотя бы в Лондоне?

– Я замужем, Анриэтта. Мой муж не сможет жить в Париже или в Лондоне, я его знаю. Он там будет тосковать. Ну что же, обойдусь без театра и концертов.

Анриэтта пожала плечами.

– Ты до сих пор не можешь понять, почему я его люблю? – спросила Дениза. – Скажи, был в твоей жизни мужчина, готовый умереть за тебя не в мадригале, а на самом деле? Нет, я знаю, что нет, – иначе ты бы с ним осталась. А у меня есть. Это мой муж. Помнишь, как мы убегали из Курляндии?

Анриэтта вспомнила: стояли под летящей с утеса водой, вжавшись в щель, а Ивашка закрывал собой их обеих, ожидая выстрелов сверху и сбоку…

– И мне все равно, читал ли он Ронсара, – добавила Дениза. – Понимаешь? Мне все равно, читал ли он романы мадемуазель де Скюдери.

– Просто ты влюбилась в него и поэтому видишь в нем лишь хорошее. Все женщины так, – упрямо возразила Анриэтта. – А потом приходит прозрение!

– Да, у многих случается это прозрение, – согласилась Дениза. – Но знаешь ли, дорогая сестрица? Чаще бывает наоборот. Даже очень сильная женщина ищет мужчину, который был бы сильнее нее. Чтобы его полюбить…

– Был у меня этот мужчина.

– Да, Джордж Тревельян. Тебе было восемнадцать, ему – двадцать один, когда он погиб. Он не успел стать мужчиной. Еще несколько лет – и мы будем, вспоминая Джорджа, испытывать к нему материнскую нежность… Ему вечно будет двадцать один, понимаешь? И он вечно будет лучше тех мужчин, которым теперь тридцать или сорок!

– Я очень долго была одна, – сказала Анриэтта. – Я думала, одиночество исцелит мою душу. Молчи – я все понимаю! Мне нужно наконец выйти замуж! Но я никого не хочу… Был миг, когда показалось – хочу! Я обрадовалась. Но я представила себе, что будет потом: скучные отношения с хорошим человеком, от которого мне нужно лишь одно, а за пределами постели и вовсе ничего не нужно! Да, он строен, он красив, он горяч, но…

– Но ты не смогла его полюбить.

– Не смогла. Ну, ладно, хватит о моих сердечных делах. Я хотела сегодня вечером ехать в Пале-Рояль, там дают «Школу жен». Я ее уже видела – очень смешно! Я буду возить тебя всюду, пока ты еще можешь шнуроваться. Ведь в Москве ты этого не увидишь и не услышишь.

– Там будут другие радости. Вот что, мы должны проехаться по всем книжным лавкам. Я хочу увезти с собой книги – без книг я там очень скучала. Пьесы, стихи, да хоть памфлеты! И гравюры! Будет что разглядывать с детьми…

– Это мы сделаем сегодня же.

И они действительно привезли четыре огромные стопки книг – и смешных, как «Комический роман» Скаррона, и возвышенных, как трагедии Корнеля; взяли и десятитомные романы мадемуазель де Скюдери – уже знакомые им обеим «Клелию» и «Артамена», а также недавно завершенную причудливую историю «Альмахида, или Королева-рабыня».

Потом Анриэтта послала Гасконца взять ложу поближе к сцене и занялась платьями. Она хотела, чтобы Дениза в те дни, что ей еще предстоит провести в Париже, выглядела великолепно. Наконец они собрались: одна была в лиловом платье, другая – в бирюзовом и обе – в одинаковых прическах в духе Марии Манчини. С собой для услуг взяли Гасконца.

Комедия началась неспешно, с длинного разговора между комическим стариком Арнольфом и его приятелем, благоразумным Кризальдом. Видимо, опытный Мольер, зная, что публика вечно опаздывает, дал возможность ей занять места без ущерба для спектакля: даже те, кто пропустил первые десять минут, и без них прекрасно во всем разберутся.

Когда завершилось первое действие и появилось несколько минут, свободных от Мольеровых стихов, Анриэтта и Дениза стали разглядывать ряд лож напротив, одобряя или высмеивая дамские наряды и костюмы мужчин. Заодно они толковали о воспитании Денизиной дочки Вареньки: возможно ли в Москве вырастить действительно образованную девицу, и не помешает ли ей отличное образование вкупе со знанием языков хорошо выйти замуж; мало какой муж потерпит, чтобы жена была умнее его самого, и это даже в Париже чувствуется. Немного найдется таких кавалеров, как маркиз де Монтозье, что женился на дочери знаменитой Артенис – Катрин де Рамбуйе, хозяйки самого известного литературного салона, за ее ум и таланты…

– …Хотя, между нами говоря, она вовсе не красавица и никогда не была красавицей, – шептала Анриэтта на ухо Денизе, прикрывшись веером. – Мало ли, что ее прозвали несравненной Жюли, это заслуга ее матушки, и она вышла за него в тридцать восемь лет, значит, не за красоту он ее взял…

– Анриэтта, смотри… правее, правее…

– Думаешь, он?

– Ты же знаешь, я помню все лица, какие видела хоть однажды.

– Но с этой прической, с этими усами…

– Говорю тебе – он!

Действительно, узнать Воина Афанасьевича, одетого, как придворный, было мудрено. Он сидел в ложе, привлекая внимание дам роскошным нарядом морковного цвета, рядом сидел отец Жозеф – как всегда, в черном бархате, за ними помещался молодой нормандец, Арман де Мандевиль, которого отец Жозеф выбрал среди студентов Клермонской коллегии Воину Афанасьевичу в друзья и телохранители.

– Гасконец, гляди… – велела Анриэтта лакею. – Видишь это разряженное чучело? Не дожидаясь конца комедии, ты спустишься вниз и проследишь, куда его увезут. О, Дениза, смотри…

В ложу к Воину Афанасьевичу вошли двое мужчин.

– Вот этого, что помоложе, я знаю, это Франсуа д’Орбе, архитектор, он строит для короля Версаль. Понимаешь?

– Понимаю, – ответила Дениза. – Так вот с кем знакомят этого господина… Вот кого он повезет в Москву в своем обозе…

– В первом обозе, моя милая. А вот во втором поедут учителя из Клермонской коллегии…

– Архитектор – отличный подарок русскому царю.

– Первый подарок. Скорее бы вернулся Шумилов! Завтра же поеду в Пор-Рояль. Надо им сообщить, что пропажа нашлась в театре. Может быть, и у них там есть новости.

– Я – с тобой.

Они пожали друг другу руки и переглянулись – как в давнее время, когда странствовали вместе и были друг для друга единственной поддержкой при любых обстоятельствах.

Дениза подумала: «Как обрадуется муж, узнав, что воеводского сына прячут в Париже, да и не очень-то прячут».

Анриэтта подумала: «Кажется, пора служить по воеводскому сыну панихиду, но черт с ним, главное – чтобы не попал в беду Шумилов…»