Орбека. Дитя Старого Города

– О! О! Я понимаю и принимаюсь, – сказал ювелир, – завтра утром дам вам ответ.

Мира хотела его снабдить более обширными инструкциями, но пан Джоли почти этим обиделся, и заверил, что справится, и ни в коем разе ущерба не сделает. Сказав это, он вышел.

Можно себе представить, с каким нетерпением ожидала Мира новостей об обороте этих деликатных переговоров, которые начала для проверки грунта. Какой-то дивной случайностью выпало, что этого дня Орбека, который бывал часто по несколько раз, а всегда почти хоть на минуту должен был каждый день видеть Миру, не пришёл.

Поэтому она допускала, что проверка не удалась, что долг мог устрашить либо оттолкнуть Орбеку, что вся её работа была обращена в ничто. Под вечер разболелась её голова, а когда подошла Люльер, хоть ей ни в чём не признавалась, ловкая придворная легко могла понять по лицу Миры, что её угнетает какого-то беспокойство.

Но узнать не могла. Её это сильно заинтриговало, исследовала, однако, напрасно. Мира сбывала ни тем, ни этим, жалуясь на свет и людей.

Ночь прошла неспокойно, долгое утро было мучительным, в одиннадцать объявили приход пана Джоли. Мира бросилась ему навстречу. Ловкий дипломат имел мраморное лицо, почти ничего из него вычитать было невозможно.

– Что же ты сделал? Говори, что сделал? – воскликнула она порывисто.

– Но, сначала нужно знать, сделал ли я что-нибудь? – отпарировал с улыбкой ювелир.

– Ты безжалостен! Как же это было?

– План, отлично составленный вами, был выполнен с интеллигентностью, – сказал медленно ювелир. – Я пошёл во дворец кислый, нетерпеливый; я говорил в сенях так долго, что, наконец, выманил хозяина. Я сказал ему, что ищу вас, что имею дело, не терпящее отлагательств.

Он начал меня деликатно расспрашивать. Я поведал ему, естественно, на вас жалуясь, что вы из-за вашей благотворительности и посвящения другим вечно попадаете в хлопоты, я поведал, что вы мне должны, но добавил, что вы поручились за бедную семью и т. п.

– А, это отлично! А что же он?

– Спросил о величине долга, холодно. Я начал ему ещё говорить о вас, малюя, как был должен, он, казалось, колебался, потом, умоляя меня о самом строгом секрете, бумажку вашу взял и заплатил векселем на Кабрита.

Будучи у Кабрита, я убедился, что у него лежат там excusez du реи пятьдесят тысяч дукатов, но Кабрит мне говорил, что все голые магнаты, унюхав эти деньги, уже на часах. Если бы вы хотели меня послушать и вывезти его отсюда… потому что его, несомненно, оберут, а эта операция, – добавил Джоли с поклоном, – должна быть предоставлена вашим красивым ручкам.

Мира улыбнулась, сердечно поблагодарила Джоли, который наговорил ей любезностей, остроумий и, наконец, ушёл. Орбека пришёл поздно, но в хорошем настроении, с привычной своей покорностью и мягостью. Мира уже знала, что щипать его можно безнаказанно, была спокойной. День прошёл в домашней тишине на сладких беседах. Орбека остался до вечера. Немного выводило из себя прекрасную пани то, что, дойдя до положения друга дома, иного, казалось, не желает, не надеется. Был несмелый и простодушный аж до смущения, трудно было бедной женщине самой броситься ему на шею.

Он уже брался за шляпу, когда Мира, прощаясь, грустная, почти расплакалась сразу, а через минуту хорошо разревелась и получила спазмы. Это, естественно, задержало уходящего, но он ни о чём не догадался… Приводя в себя ослабевшую, он почувствовал, что она его сильно оттолкнула. Пан Валентин смешался и испугался, что мог чем-то заслужить её гнев, не понимал, что случилось… Она плакала, наконец из-за слёз добылись слова:

– Неблагодарный! Жестокий! О, Боже мой! Он меня не понимает.

Как по нити выкатился разговор, полный драматизма.

Мира приказала ему идти и не показываться больше на глаза; призналась, что он опасный, проговорилась ему с тем, что весь город обращает на неё внимание, что их разгадали, что понесла по его причине тяжёлый вред репутации. Орбека сам не знал, что с собой делать и как объясниться.

– А! – воскликнул он. – Разве, пани, не видишь, что я влюблён, что я сошёл с ума, что обо всём на свете забыл из-за тебя?

– Но что же будет! Что же будет с нами?! – прервала Мира. – Однако же мы так остаться не можем, моё имя… эти отношения… свет.

– Вина моя и не вижу иного спасения, как… удалиться, – сказал Орбека. – Прикажешь, пани…

Мира не могла ничего понять.

– Ты знаешь, – прибавил он, – что я женат.

– Как это? Когда был развод и жена твоя пошла за другого?

– Да, – отвечал потихоньку Валентин. – Но я клялся ей добровольно и как честный человек клятвы ей нарушить не могу. Чувствую себя связанным ею до смерти. Я не пан сердца, но должен быть паном моего слова и клятвы.

Был это, наверное, софизм, но по-своему очевидный для честного человека, Мира ещё не могла его понять, наконец, испугалась, видя, что расчёт на брак, ежели был не фальшивый, то добиться цели было гораздо труднее, чем казалось.

– Но ни церковь, ни закон, ни обычай не требуют от вас…

– Да, я сам только требую этого от себя, – сказал Орбека, – и сказанное слово всё-таки сдержу. Прости мне, пани, – воскликнул он, становясь на колени, – что я безумец, посмел, не в состоянии жениться, отдать тебе это бедное сердце… Великой для меня будет жертвой отпустить тебя, но вижу теперь, что это неизбежно. Навсегда моё сердце, мысли, желания остануться с тобой, но я… я завтра еду…

Молния не могла бы сильней поразить неловкую Миру, чем эти слова; в одно мгновение надо было сменить всю стратегию, план, и привязать к себе этого человека, если не обетом и присягой, то жертвой и счастьем.

Наши читатели, наверное, кроме того, уже составили хорошее мнение о Мире, чтобы без труда не догадаться, что могла справиться в самом безнадежном случае.

Несомненно то, что на следующей неделе экс-подчащина, которая так боялась клеветы, мнений, слухов, без колебания дала новый повод для них, занимая первый этаж дворца, в нижнем этаже которого поселился пан Орбека.