Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

III. На Южинском

Известный ныне кружок писателя Юрия Мамлеева в Южинском переулке включал безвестных ныне людей. Николай Митрохин. Советская интеллигенция в поисках чуда

Все было готово, но пока никто не пришел. Мамлеев ходил туда-сюда между двумя молчащими и почти пустыми комнатами. Пыль и сор скрипели под его ботинками, из пола лезли какие-то щепочки. Подняв одну, он спрятал ее за губу, послюнявил, сплюнул. Прокрался в коридор, к «Вестям с того света», стенгазете Ковенацкого, посмотрел на давно выученные наизусть изгибы пухлого женского тела в чулках – голых женщин он почти всегда одевал в одни лишь высокие чулки, если, конечно, действие непристойной сценки происходило не в бане: в таких случаях женщины оказывались целиком голые и от полной своей обнаженности немыслимо растолстевшие, лоснящиеся.

Мамлеев схватил руками свой большой рыхлый живот, напоминающий коричневый овощ, помял его у основания, удовлетворенно чихнул и для разнообразия прочитал стихотворение, которым сопровождался портрет женского тела:

Вот весна пришла опять,
Расцвела природа.
Снова некого обнять
В это время года.
Скоро стану все равно
Лысым как коленка.
Жизнь похожа на кино
Студии Довженко[97].

Хотя никто за ним не наблюдал, он сделал вид, будто смеется, но тут же переменился в лице, как будто разозлясь. Мамлееву хотелось пива, водки и вина, причем именно в этой последовательности и в равных количествах, а друзья и тому подобные гости все не шли, несмотря на то что уже смеркалось и даже советские соседи по бараку начинали подленько, тайком пьянствовать, уютно громыхая бутылками и стаканами. Естественно, без гитары или хотя бы патефона: всякая музыка в этом советском доме пользовалась неблагонадежной славой. Размышляя об этом, Мамлеев смотрел, как лучи солнца скользили по переулку и были не такими уж отвратительными, однако у хозяина двух комнат на душе было не весело и не печально, он скорее не мог определиться, чего теперь хочет сильнее: выпить побольше самых разных напитков или убить жильцов дома.

Чтобы хоть чем-то заняться, он принялся искать спиртное, хотя прекрасно знал, что ничего подобного в квартире его не осталось. Открыл помятый портфель, достал пустую бутылку от молока, но в ней не было ни капли, поэтому она тут же отправилась в угол к остальным опустошенным банкам и бутылкам. Отодвинул кресло, посмотрел, что за ним, однако за ним ничего не было, если не считать вездесущего сора и щепок, среди которых валялась старая монетка, настолько грязная, что невозможно было установить ее номинал.

Никто не шел в мамлеевскую квартиру, хотя все было готово: лежали аккуратной стопкой рассказы для чтения, всюду были художественно расставлены самодельные свечи из банок от кильки, в сумерках белели как бы нечаянно разбросанные собачьи, а также человеческие косточки, даже откуда-то взялась солидная, хотя и немного пожухлая луковица, получившая сразу два предназначения: во-первых, ее можно было съесть, а во-вторых, ею можно было дразнить грешниц.

Мамлеев потрогал луковицу, от нее отвалилось немного шелухи. Ее он растер вдруг вспотевшими пальцами, получился пахнущий луковой шелухой комочек. Мамлеев положил этот комочек себе глубоко в ноздрю и пошел к зеркалу полюбоваться собой. Оттепельная шевелюра его липким волосатым комом обволакивала бесформенное лицо, отдаленно напоминающее кожаный круг, рядом с маленьким заплывшим глазом маленькой бурой сосулькой свисала бородавка. Залюбовавшись, он начал проваливаться в зеркало, одновременно проваливаясь внутрь себя, опускаясь в бездну, которая, как ему показалось, была сокрыта в нем, Мамлееве Юрии Витальевиче 1931 года рождения. Бездна эта, подобная вселенной, была надежно спрятана за непроницаемой спиной человеческого сала, мяса и кожи, обвивавших, словно тяжелая ткань, костяной сундук скелета и позвоночника. Лицо его обмякло, он прижался большим шарообразным животом и цилиндрическими ляжками к зеркалу, из которого на него смотрел уже не человек из плоти и крови, а сам свет – даже не солнечный, а какой-то божественный.

Эротико-философские фантазии Мамлеева прервал звонок, за которым последовал еще один, затем еще один, и еще, и еще, и еще, и еще – всего шесть. Это к нему. Мамлеев побежал через длинный общий коридор к двери. По пути он споткнулся об одну особенную половицу, которую называл Кошкой, послушал, как она воображаемо зашипела в ответ на спотыкание его ноги, и засеменил далее к двери, которую тут же открыл, бесновато перекрестив круглое брюхо – снизу вверх и слева направо.

На пороге стоял красногубый молодой человек, похожий на прейскурант парикмахерской. На не очень красивом и весело-угрюмом лице его топорщились чрезвычайно развратные губы, голова его была кое-как острижена, глаза смотрели тщательно выпестованной смесью коричневой бессмысленности и глубокомыслия. От него пахло портвейном и мадерой, в руках он держал что-то вроде мешка, в котором округло лежало пойло. Человек-прейскурант даже не сказал, а буркнул:

– Здравствуйте.

Тихо звякнули бутылки в мешке. В Мамлееве закралось смутное и радостное подозрение, что там было не только стекло, а и что-то жестяное, содержащее в себе куски рыбьего мяса, хрящей и овощной жижи.

– Ах, Игорь Ильич! – Мамлеев притворно хлопнул в пухлые ладоши, несмотря на их с молодым человеком пятнадцатилетнюю разницу в возрасте. – Игорь Ильич, дядюшка мой милый!

И они обнялись, как два полоумных вурдалака.