Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

VI.2. Румба-Макумба

В этой жизни Матвей Петрович Полупанов, которого коллеги звали просто Полупан, твердо верил только в две вещи: в человеческую природу Христа и в то, что в ядерной войне не будет победителя. Два этих знания освобождали его от любых мук совести, которые могут сопровождать человека его профессии.

Трудился он на телевидении, на одном из кабельных каналов. Специализация его была – экстрасенсорика, астрология и снятие порчи. Начинал свою карьеру он, конечно, не с этого, но так сошлись звезды, что натальная карта его жизни привела его, пухлого, с пшеничной копной волос, падающей на пухлые, как и весь он, щеки, за большой белый стол, на котором круглел, как лицо Полупана, хрустальный шар – сделанный, впрочем, из пластмассы. Напротив стола размещалась одна-единственная камера, которая, как говорят, снимала уход Бориса Ельцина с поста президента Российской Федерации. Рядом – давно сломавшийся телесуфлер, но он, даже рабочий, совсем не нужен был Матвею Петровичу Полупанову, грандиозному импровизатору, который мог часами напролет проводить нумерологические вычисления и лечить все болезни, какие только мучают несчастных русских баб, не понявших слова диспетчера о том, что минута разговора с белым магом Полупановым будет стоить им как две-три банки соленых огурцов.

В отличие от миллионов своих соотечественников, Матвей Петрович был уверен в завтрашнем дне, который он видел так ясно, будто и впрямь обладал даром провидения. На работе ставка его была невысокая, можно даже сказать – символическая, но после эфира он «работал из дома», как он это называл. То есть занимался частной практикой.

Стоял солнечный весенний день.

Пробки от бутылок неслись по ручейкам, пробившим гололедицу. Здесь и там приятно темнели проталины в покрытых настом сугробиках.

Находясь в совершенно приподнятом настроении, Полупанов, пересчитывая на бегу очередные купюры, мчался домой – «поработать».

– Дядя Мотя! Дядя Мотя! – послышался детский крик, но Матвею Петровичу было не до него.

Он приложил плоский ключ к металлическому кругляшку на домофоне и вбежал в темный подъезд – скорее! скорее! к новому заработку!

Так думалось Полупанову, когда он шагал рысцой по плитам лестницы, ведущей к лифту.

Матвей Петрович не всегда был таким. Ребенком он любил засмотреться на что-нибудь и смотреть в это что-нибудь так долго, что его созерцание могло длиться целую вечность, а потом еще одну такую же вечность – пока не придут взрослые и не станут вливать в него суп. Это могло быть что угодно: бескрайняя степь, кора березы, майский жук, след от таракана, раздавленного тапком отца (Полупанов брезгливо одергивался всякий раз, когда вспоминал, что у него были родители, а родился он не из банки, в которой был смешан в нужных пропорциях животный белок). Вглядываясь в окружающую среду, даже в самых незначительных ее проявлениях он заглядывал куда-то за границы бездны, где обнаруживал самыми сокровенными чувствами своими: да, там хоть что-то да есть.

Теперь же на мир вокруг себя Полупанов смотрел глазами Воланда, но Воланда пластмассового, как «хрустальный» шар, округлость и прозрачность которого со временем передались полупановским глазам.

Тупо глядя круглыми глазами, Матвей Петрович нажал на кнопку вызова лифта. По правде сказать, эту разновидность вертикального транспорта он не переносил всем своим духом. Закрытые со всех сторон, малоподвижные, пропахшие людьми, они напоминали ему о смерти, которая теперь уже казалась ему решительным финалом всякого опыта. О смерти он думать не любил и отгонял от себя любые подобные мысли любым доступным средством. Сейчас вот взялся вновь пересчитывать купюры, хотя прекрасно знал, что за минуты, прошедшие с последнего пересчитывания, их не прибавилось и не убавилось даже на рубль.

Взбираться по лестнице он, впрочем, отказывался: берег годами взлелеянную тучность своего тела и не хотел возвращать вселенной ни капли полученного от нее жирка. Многочисленные диеты он воспринимал не иначе как рекламу смерти.

Двери лифта наконец разошлись со скрежетом и грохотом, Полупанов нехотя шагнул в его нутро, освещенное темно-желтой лампой. Пытаясь вспомнить, на каком этаже он живет, Матвей Петрович посмотрел на панель с кнопками и обнаружил, что все они были сожжены чьей-то злой рукой и теперь торчали черными обугленными пеньками, словно избы в сгоревшей деревне.

После некоторых мысленных усилий Полупанов надавил на то, что осталось от необходимой кнопки, двери лифта сомкнулись, а сам лифт задребезжал, немножко взвыл, будто от боли, и медленно поехал вверх. «Слава тебе, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий», – подумал Матвей Петрович и сам подивился вдруг нахлынувшему на него приступу религиозного умиления.

Стоило ему удивиться самому себе и собственным мыслям, как случилось то, чего он боялся все эти долгие годы, проведенные в тревожном ожидании того, что когда-нибудь его страх воплотится в жизнь. Лампочка померцала и погасла, лифт издал очередной недовольный скрежет и остановился между этажами.

Все тело Полупанова моментально похолодело и покрылось ледяными каплями пота. «Приехали», – подумал он на этот раз.

В кабине лифта царила совершенная тьма, только тончайший бело-голубой лучик света пробивался в зазор между дверями. Повинуясь первому рефлексу, Полупанов попытался раздвинуть металлические двери своими слабыми пухлыми руками, но вспомнил, что в таких случаях ни в коем случае нельзя пытаться самостоятельно покинуть кабину, а вместо этого нужно ждать помощь. Матвей Петрович закричал и услышал, как по стенам подъезда прокатилось эхо его крика.

Нужно было собраться с мыслями. Полупанов достал заветную пачку денег и стал листать ее мокрыми пальцами, но считать купюры не получалось: слишком мало света. Тогда он припомнил, что на рублях якобы есть пометки для незрячих, чтобы и без глаз можно было определять их номинал. На секунду Матвей Петрович даже пожалел о том, что оба его глаза прекрасно видели и потому у него не было нужды учить азбуку слепых.

В подъезде раздались глухие шаги: кто-то спускался по лестнице. Полупанов воодушевился и крикнул:

– Помогите! Помогите, лифт застрял!

– Отстань, – услышал он в ответ беззлобный мужской голос, – и без тебя дел полно.

Шаги, впрочем, прекратились, хотя должны были продолжаться, если бы невидимый сосед Полупанова пошел бы дальше по своим делам.

– Ау! Вы здесь? – громко сказал Полупанов.

Ответом ему была тишина, никаких звуков. Матвей Петрович вслушался в тишину и наконец уловил по ту сторону дверей чужое дыхание.

– Помогите, пожалуйста, – взмолился Полупанов. – Я же слышу и чувствую, что вы здесь!

Но ему никто ничего не отвечал.

«Может, денег дать?» – подумал Полупанов, но тут же испугался, что если помощник узнает, сколько у него при себе наличности, то после вызволения Матвея Петровича из столь ужасного положения он будет немедленно ограблен и, возможно, убит.

– Не помогу! – Невидимый прохожий будто услышал полупановские мысли. – Ни за что не помогу!

Матвей Петрович взвыл. Его охватила самая настоящая паника. Руками он принялся щупать темноту вокруг себя, пытаясь определить ее границы. Ладони его застыли на панели с кнопками. Вне себя от страха он нажимал поочередно на каждый из обугленных пластмассовых пеньков, но ничего не происходило, пока он не нащупал ту кнопку, что отличалась от остальных – сделана она была из холодного прочного металла, который не мог взять ни один огонь. «Диспетчерская!» – В разуме Полупанова родилась надежда. Собрав все оставшиеся у него силы, Матвей Петрович надавил на эту кнопку, в которой на тот момент для него сосредоточилась вся осязаемая вселенная.

– Диспетчерская, – раздалось шипение, охватившее всю кабину.

«Спасен! Жив!» – возликовал мысленно Полупанов.

– Га-га-га! – раздался оглушительный гогот в подъезде, но Матвей Петрович не стал обращать на него внимание.

– Слушаю, – повторил диспетчер.

– Я в лифте, – заверещал Полупанов. – Застрял в лифте. Мое имя – Полупанов Матвей Петрович. Помогите мне, пожалуйста.

– Адрес, – механически произнес голос диспетчера.

– Восьмая Могильная, дом пять, второй подъезд, – отчеканил Матвей Петрович.

«Га-га-га! Га-га-га!» – разнеслось хохочущее эхо по второму подъезду пятого дома на улице 8-й Могильной.

– Я боюсь даже думать о замкнутых пространствах, похожих на гроб! – зачем-то уточнил Полупанов. – А не то что находиться в них! Пожалуйста, приезжайте поскорее.

– Заявка принята, ждите, – равнодушно ответил диспетчер.

Делать нечего – Полупанов принялся ждать. Грузное полупановское тело опустилось на пол лифта, покрытый чем-то липким и зловонным, но Матвей Петрович был к этому обстоятельству совсем равнодушен. Остуженный ледяной близостью неминуемого конца, он забыл обо всем: о том, что собирался «поработать из дома», о том, как не любил он своих родителей, и даже о стопке купюр, хрустяще покоившейся в его кармане (бумажников Полупанов принципиально не носил, полагая, что они мешают контакту денег с его телом).

Хотя в голове Матвея Петровича уже не было тревог и вообще намеков на мышление, он все же обнаружил, будто что-то решительно изменилось. Он напряг все, что осталось от его рассудка, и понял: лучик света из подъезда куда-то исчез. Его осенила пугающая догадка.

– Это сколько ж я здесь уже сижу? – сказал он вслух.

– Га-га-га! – Сердце Полупанова чуть не остановилось, он совсем уж позабыл, что у него есть невидимый наблюдатель.

– Да пошел ты! – крикнул Полупанов и добавил полушепотом: – В задницу…

Возможно, увещевания подействовали, но Матвей Петрович все же не мог не думать о том, сколько же времени он уже провел в плену вертикального транспорта: час? два? «Во сколько сейчас темнеет?» – подумал Полупанов и понял, что на дворе лето, а это значит, что время, скорее всего, подходит к полночи. Чтобы хоть как-то успокоиться, он вновь нащупал кнопку вызова диспетчера.

– Диспетчерская.

– Ну сколько мне еще тут ждать? – К Матвею Петровичу вдруг вернулась его уверенность в собственных словах и чувствах, а с ней и уверенность в том, что они заслуживают надлежащего с ними обращения.

– Знакомство с творчеством Мамлеева я, как и многие, начал с романа «Шатуны» – классе в десятом мне посоветовал взять его в городской библиотеке мой школьный друг Женя Левинский, – ответил на это голос. – «Там младенцам головы членом пробивают», коротко пояснил он.

По подъезду разнеслось «га-га-га!» – на этот раз такое громкое, что Полупанов, и без того ошеломленный, усомнился в его человеческой природе.

– Книжка оказалась более отвратной и притягательной, чем все, что я тогда знал, включая рассказ Андрея Платонова «Юшка», – продолжал монотонно бубнить шипящий голос в кабине. – И с тех пор она стойко ассоциируется у меня с посадкой возле дома, где мое воображение разместило на пеньке Федора Соннова, и с самим Женей, который после школы стал милиционером, потом чуть не сел, а потом женился на огромной кошмарной женщине совершенно мамлеевского покроя, с тремя детьми и одноглазой собакой.