Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Драма эта наглядно доказывает, что огульное отрицание общественных основ (религии, семьи и т. п.) преимущественно на женщин действует пагубно и неминуемо низводит их до падения, но тем не менее, несмотря на очевидно благонамеренную цель автора, пьеса по преобладающему в отдельных сценах цинизму и изложению в ней крайних нигилистических воззрений, по мнению цензора, к представлению неудобна (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 381).

Страх перед «низами» ясно проявился в отзыве Фридберга на «Парижских рабочих» — перевод Ф. Кугушева драмы В. Бюснаха и О. Гастинье «Западня», написанной по роману Золя. В 1880 году Фридберг писал о французском писателе:

…талантливые произведения его в совокупности проникнуты реализмом, доходящим до крайних пределов. <…> Ему нужны как орудие впечатления, потрясающие весь организм сцены разврата во всей его наготе, доходящей до возмутительных преступлений, изображения грязнейшей среды общественных подонков со всеми уродливыми проявлениями разнузданных страстей для отрезвления будто бы низших слоев общества и возбуждения в них неотразимого отвращения ко всему порочному и безнравственному. Но такое грубое вскрытие социальных язв не может ли превратиться в обоюдоострое оружие? Такое воплощение всякого первичного, грязного, отвратительного не приучит ли низшие классы народа и вообще полуобразованные сословия взирать равнодушно на цинические воспроизведения чувственных страстей? Не оскорбится ли этим общественная совесть и прирожденное ей чувство нравственного приличия? Переносимые на сцену подобные картины не подействуют ли еще раздражительнее? На все эти вопросы можно смело отвечать утвердительно (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 367).

Цензор совершенно сознательно отказывал «низшим классам народа» в праве считаться частью общества, которому полагается «чувство нравственного приличия», видимо, отсутствующее у низов. Фридберг вновь опирался на своеобразную эстетическую теорию — на сей раз он прямо сослался на Ипполита Тэна, стремясь доказать, что «цинические воспроизведения чувственных страстей» способны развратить именно «низшие классы народа» (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 368). При этом Фридберг выдвигал и своего рода эстетическую концепцию, согласно которой особой опасностью для общества обладал литературный «реализм», представляющий собою натуралистически точное изображение повседневной действительности, лишенное авторского идеала. «Реализм», как и изображение человеческих страданий вообще, казался цензору не просто эстетически уязвимым, но и безнравственным и опасным. Так, по поводу «Художника» А. П. Львовой (1880), пьесы о чудовищной безнравственности привилегированных членов общества, тот же Фридберг писал:

Если справедлива пословица «Ridendo castigat mores» <«Смехом бичуют нравы». — лат.>, то исключительно в применении к комедии, в драме же и трагедии нет ничего смешного, поэтому никто не страшится обличений, а следовательно, они и не могут служить орудием для искоренения зла. Засим на долю этой драматической формы остается или вызывать потрясающий интерес, если последнее проникнуто мощным талантом (drame bourgeois), или же знакомить публику с выдающимися историческими описаниями и замечательными личностями былого времени <…>

В общей сложности эта драма, по мнению цензора, представляется произведением, не лишенным таланта, но едва ли пригодной для русской сцены, кроме неудобства основной фабулы, о котором выше объяснено, в ней везде проглядывает болезненное реалистическое настроение, доходящее до цинизма, и много низменных, несвоевременных и бестактных выходок, которые в связи с главным мотивом драмы делают ее положительно неприличной для театра (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 387–388).

Если вернуться к переводу пьесы по роману Золя, нетрудно понять опасения Фридберга: перед цензором стоял пугавший его призрак восставшего народа, то есть воплощение двух худших страхов цензуры конца царствования Александра II: страха перед политическим врагом («нигилистами») и страха перед врагом социально-экономическим («низами»).