Еще более дикий Запад

Глава 7. Где речь идет о драконах, истории и одержимости

Каков мир с высоты драконьего полета? Крохотный. Будто золотая бусина на синем бархате. Помню, когда-то давно, когда я была совсем маленькой, а дом еще держался, у мамы имелись бусы. Жемчужные. И она доставала их из коробки, примеряла, глядела на себя в зеркало и тихо-тихо вздыхала. И думала, наверняка, что я маленькая и не понимаю.

Все я понимала.

И бусы те любила. Я перебирала жемчужину за жемчужиной, и каждая была особенной. Как этот мир внизу… и пахнет от него также, старой ветошью, которой жемчужины натирали до блеска, и лавандой. Веточку её матушка хранила в коробке.

Я взмахнула крыльями, поднимаясь все выше.

— Осторожнее, проклятая, — сказал золотой дракон, складывая крылья. — Небо тонкое, не выдержит и порвется.

Дурак. Как небо может порваться?

Оно ведь не из бумаги, что бы там мамаша Мо ни говорила. Оно — слои атмосферы, которая становится при подъеме разреженной. А аппараты тяжелее воздуха взлететь не могут. Это кто-то там доказал. Я читала статью в газете.

Помню газету.

И статью.

И крылья держу распахнутыми, позволяя ветру наполнить их. И мы спускаемся. Мир утрачивает сходство с жемчугом, а к нам тянутся отроги Драконьих гор. В них, оказывается, действительно жили драконы.

Полет обрывается вдруг, как оно только во сне бывает.

— Оставайся, — предложил дракон, принимая такое неправильное человеческое обличье. — И мы будем подниматься в небо каждый день!

Сердце забилось.

Я все еще помнила, что нахожусь во сне. Что все это — не взаправду, каким бы настоящим ни казалось. Но там, наяву, у меня никогда не будет крыльев.

И мир не превратится в жемчужину.

И…

— Нет, — я покачала головой и потребовала. — Расскажи.

— Что именно?

Мы вновь были на площади, правда, теперь только вдвоем. И ни помоста, ни трона, ни других драконов, не говоря уже о людях.

— Они ушли. И дальше?

— Дальше появились подобные тебе. Сперва глупая рабыня не ответила любовью на взгляд Огненного духа, и тот разгневался. Мы стали легко впадать в ярость. Он оторвал ей голову, а саму скормил соплеменникам, которые славили его за щедрость.

Меня передернуло.

— Но позже… позже случилось странное. Они, отведавшие плоти, вдруг утратили любовь и веру. Тогда это сочли неудобным происшествием и только. Но не прошло и месяца, как вновь случилось нечто подобное, но в другом месте. И в третьем… никогда-то ничего серьезного, что потребовало бы многих сил. Мы сочли, что искры истинного пламени стали гаснуть, что на наш взгляд свидетельствовало об одном: малым народам оставалось недолго. Конечность их существования была предопределена. Так мы думали. Но потом… потом вдруг замолчал еще один город. И не прошло полсотни лет, как и другой. И третий… они просто исчезали. А мы были слишком заняты собой, чтобы обратить на это внимание.

Площадь была полна жизни, но та существовала где-то еще, словно бы в мгновеньи до меня. Или после? Главное, что эта жизнь проявлялась полуразмытыми тенями.

Если приглядеться, то можно уловить очертания людей.

Или нелюдей.

— Сколько их всего было, городов? — уточнила я.

— Дюжина. Изначально. Я застал существование шестерых. Следом умерли еще трое.

— И вы не пытались узнать, почему?

— Нам это не было интересно.

— Но, — что-то услышанное плохо укладывалось в моей голове. — Там же ведь тоже были драконы? Такие, как ты?

— Были, — согласился Кархедон. — Но видишь ли, проклятая, мы давно утратили связи с ними. Мы были каждый по себе.

Мда, что тут еще скажешь.

— И лишь когда замолчал город Огненных камней, от которого к нам поставляли рабов, мы испытали некоторое удивление.

Надо же. Удивление.

Охренеть.

— И то далеко не сразу, но лишь когда выяснилось, что поток жизней, нас питающий, иссяк, — дракон вновь стал драконом, зубастой чешуйчатой тварью, которая была по-своему красива. Только я уже не обманывалась этой красотой.

Тварь — она всегда тварь.

— Пятеро сильнейших поднялись на крыло и отправились в путь, но оказалось, что крылья наши стали тяжелы, а город крепко держит нас. Мы мнили себя его хозяевами, а на деле оказались пленниками.

— То есть, не было никаких богов и проклятья?

— Боги? Богов не было. Что до проклятья, то… мы сами, как понимаю, стали своим проклятьем.

Наверное, на этом месте мне следовало бы преисполниться сочувствия, только не вышло. Я лишь пожала плечами, мол, и такое случается.

Но хотя бы промолчала.

Это уже достижение!

— Многие пытались вырваться и… возвращались назад, ибо там, за границей города, вдруг возник совсем иной мир. Мир, в котором нам не было места.

Нет, все равно не сочувствую.

Вот такая я черствая тварь. Или тварь не я?

— Последним замолчала Аметистовая пристань. Небольшой город, возникший рядом с шахтами. В них добывали огненные аметисты. Камни, равных которым по красоте и силе, не было.

Дракон замолчал.

А я подумала, что такою пастью, ну, как у него, разговаривать не слишком удобно. Хорошо, что мы во сне. Во сне пасти говорить не мешают.

— Наверное, именно тогда я понял, что мы следующие. Что тот, новый мир, нас не пощадит.

Догадливый, однако.

Но я вновь проявила несвойственное мне прежде благоразумие и промолчала.

— Я точно знал, когда граница была нарушена. Город… город живой и мы с ним связаны, — по шкуре дракона прошла мелкая дрожь. — Мой брат вернулся.

— И убил тебя?

— Нет. В этом не было нужды. Мы и без того были обречены.

— Тогда зачем вернулся?

Нет, в самом деле не понимаю этого вот желания плюнуть врагу в рожу. Оно, конечно, душевные порывы — дело такое, труднопредсказуемое, а с другой стороны небезопасно же ж. Враг и обидеться может.

— Он привел своих детей, дабы показать им град обреченный.

Экскурсия, стало быть.

Матушка говорила, что её тоже на экскурсию водили. В музей то ли искусства, то ли культуры, то ли всего и разам. И печалилась, что мы-то с Эдди так и останемся неокультуренными.

— И ты его убил?

— Нет.

Ничего не понимаю.

А как же сиу? Воззвание к богам и все такое, гнев вышний, проклятье.

Проклятье вот точно существует, иначе мы б тут не болтали, а спала бы я крепко да спокойно.

— Говори уже, — сказала я дракону, который как-то сумел пристроиться на троне. Золотые лапы его опирались на подлокотники, хвост уходил под трон, а сам дракон сгорбился, вывернул спину неестественным образом.

— Сперва он пришел один. Ко мне. Город… город уже впал в безумие. Мои родичи, возможно, не до конца осознавали все то, что нас ожидало, но чувствовали близость смерти. И она пугала.

Понимаю. Живешь, живешь себе вечно, весь такой могучий и распрекрасный, а тут раз и все.

Обидненько.

— Этот страх окончательно лишил их разума. И кровь тех, кто еще оставался в городе, лилась на плиты его. Сперва убили всех рабов, даже тех, кого прежде не удостоили бы взглядом. Забойщики скота и золотари, те, кто топят жир и моют улицы, те, кто занимается самым тяжелым бессмысленным трудом, они были призваны. И удостоены дара любви.

В гробу я такие подарочки видала.

— А затем… они будто соревновались меж собой в жестокости.

— А ты?

— Я смотрел.

— Ничего так занятие.

— Знаешь, — дракон вздохнул и меня опалило жаром. — На самом деле я вдруг осознал, что власти у меня нет. Меня именовали подобным Солнцу. Я имел дворец и трон. Но это ничего-то не значило.

— Как для кого.

Вот у меня нет ни дворца, ни трона, хотя, конечно, не сказать, чтобы данное обстоятельство сильно печалило. Но знаю людишек, которые бы за кусок этого трона в личное владение бабушку родную удавили бы. И совестью, главное, не замучились бы.

— Дело в ином, — дракон покачал головой. — Я пытался их остановить. Там, на грани.

— Не вышло?

— Нет. Мой дворец опустел, и лишь те, кто был связан со мной узами любви, остались в нем. Впрочем, жизнь покинула их довольно-таки быстро, хотя и не так быстро, как тех, кто оказался в руках моих сородичей.

В общем, драконы свихнулись.

И хорошо, что они вымерли, ибо… только представила, что они вдруг взяли и вернулись в наш мир, как поплохело.

— Так что с твоим братом?

— Все по очереди, проклятая. Не спеши.

— А мне кажется, что не я спешу, а ты время тянешь.

— Возможно. Я давно уже ни с кем не беседовал.

Подул ветер. Холодный, раздражающий, и по залу пронесся кусок сизой пыли. Золото вдруг поблекло, да и сам дворец вдруг показался… ветшающим?

Древним?

Таким, что вот-вот развалится.

— После рабов низких, они взялись за других, за тех, кому была дарована свобода воли и выбора. Свободы никогда не было, но те, кто жил рядом с нами, искренне в неё верили. Но она закончилась. И на площадь пошли мастеровые, ремесленники, целители и все те, кто веками жил бок о бок с нами, веруя в собственную исключительность.

— И так они истребили всех?

— Верно.

— И принялись друг за друга?

— Тоже верно. Они вдруг вспомнили, что можно бросить вызов. И принять его. Сойтись в поединке, меряясь силой, — дракон прикрыл глаза из чистого золота. — Они уходили и уходили, один за другим… и город жадно пил их жизни. В них было еще много жизни. В каждом из нас. Их хватило надолго.

А я вдруг увидела двух драконов, там, высоко в поднебесье, пожалуй даже, выше, чем поднимаются падальщики. Драконы кружили, и кружили, и еще кружили, пока в какой-то момент не бросились друг к другу, превратившись в одно уродливое создание.

А потом рухнули.

Оба.

— Я смотрел. Я не пытался вмешиваться, понимая, что это тоже часть пути. Пути обреченных.

Сейчас слезу смахну. Тоже мне, обреченные. Заигрались и получили по заслугам. Да, определенно, с сочувствием у меня получалось не ахти.

— Мой брат появился, когда город, напившись крови, окончательно ожил. И отделился от воли моей. Мой брат пришел на рассвете. И лестница покорилась ему. Она спела ему и детям его песнь, но те остались глухи. Они минули семь галерей, и ни в одной не осталось мертвеца. Они отворили золотые врата, и колокол промолчал.

А, то есть, там был и колокол?

— И… если бы зазвенел? — на всякий случай уточнила я. А то ж оно раз на раз не приходится. И как знать, не случится ли мне еще в каком городе побывать.

Не то, чтобы я планирую, но жизнь, она такая.

— На звон его отозвалась бы кровь. Она бы поспешила покинуть тело.

Ага, то есть, надо радоваться, что не зазвонил. Чем дальше, тем больше начинаю понимать, насколько нам повезло.

— Он пришел ко мне. Он ступал по плитам, на которых лежали мертвецы…

А вот мертвецов я как раз и не заметила.

Там вообще было как-то на редкость чисто для древнего дворца.

— Он прикасался к ним, и они становились пеплом.

Тогда понятно, небось, пепел, он не труп, его так просто не заметишь.

— И дворец плакал, и город плакал, понимая, что пришел час нашей гибели.

— Вашей?

— Мы были связаны с городом от моего рождения. Я был сердцем от сердца.

Красиво. Только не понятно.

— Мой брат поднялся по лестнице. И вновь же, стражи, что охраняли меня, остались недвижимы. А после я понял, что они лишились того подобия жизни, которым обладали. Он выпил их. И все-то… и оказавшись предо мной сказал…