Невольница: его добыча (часть 1)

19

Я сидела на полу, забившись в угол стального мешка, и умирала от страха. Прятала глаза от зеленого света и обнимала колени, прикрытые разодранным платьем.

Почему я онемела? Почему не пыталась хоть как-то спастись? Почему не застрелилась? Куча вопросов и ни одного ответа. Когда я увидела, как Де Во спустился в низину, меня сковало. Замерзшее тело не слушалось, разум будто остекленел, замер. Когда он посмотрел в мои глаза, я поняла, что это конец. Конец всему. Солдаты выковыривали меня из-под корней как мешок, как груз. Я не противилась даже пальцем. Вдыхала чужой незнакомый воздух, от которого уже болели легкие, и смотрела в неведомое небо, которое закрывали огромные кроны.

От предчувствия неотвратимой беды все внутри замирало, будто отдавалось эхом далекого падения в глубокий колодец. Обреченная невесомость последнего полета, который закончится смертельным ударом. Я не хотела теряться в догадках, что будет со мной теперь, ничего хорошего, но природа брала свое, услужливо подсовывая воображению кошмар за кошмаром. Я не верю, что он проиграл свою наложницу в баргет… Это слишком просто для правды.

Он не торопился, вероятно, испытывая мое терпение, но я знала, что придет, сколько бы часов не прошло. Теперь я постоянно, неотступно думала только о том, что было за той стеной, где на разрыв связок кричала бедная Вилма. Как она умирала? Обостренное воображение рисовало самое страшное, что я только могла вообразить: содранную лентами кожу, отрубленные пальцы, изрезанное острым кинжалом лицо… Злобный безжалостный бес внутри подсказывал, что я не в силах вообразить самое страшное, потому что не знаю этого. Невозможно вообразить неизведанное и незнакомое.

Я не слышала, как он вошел — почувствовала на себе взгляд, парализующий по рукам и ногам. Он приближался молча и неспешно, будто ждал, что один из этих шагов прикончит меня, оборвав сердце. Я не смотрела, лишь слышала стук каблуков. Наконец, он остановился, навис хищной тенью. Я видела лишь натертые до блеска черные сапоги с узорными серебряными накладками. Я забыла, как дышать, в горле пересохло настолько, что невозможно было сглотнуть, будто горячий ветер пустыни высушил дыхание. Я сжалась, ожидая удара. Он схватил за волосы и дернул вверх, вынуждая подняться с предательским: «Ох». Де Во занес руку и ударил меня по лицу так, что щека на время онемела. Боль разлилась колкой волной. Я стукнулась виском о сталь и почувствовала во рту солоноватую кровь. Инстинктивно провела языком по зубам, проверяя, все ли на месте. К счастью, повезло. Он ударил еще раз, с другой руки, и намотал волосы на кулак:

— Я был слишком добр с тобой, но ты не заслуживаешь доброты, — меня обдало запахом крепкого алкоголя. — Ничто не изменит дурную кровь.

Он все еще держал мои волосы, натягивая до предела. Чтобы унять боль, я цеплялась за его кулак, но он ни на мгновение не ослабил хватку. Другой рукой дернул изорванное платье и содрал с плеч, оставляя на коже красные, почти ожоговые полосы. Платье повисло на поясе, обнажив кобуру пистолета, которым я так и не смогла воспользоваться. Я на мгновение прикрыла глаза и сглотнула ком в горле — он пристрелит меня прямо здесь. Де Во содрал пояс, отшвырнул пистолет в стену и до ломоты стянул мне руки за спиной ремнем от кобуры:

— Дура. Он даже не заряжен.

Он был сильно пьян. Я дергалась, но это было лишь трепыханием беспомощного мотылька, борющегося с порывом ветра. Что я против него? Букашка, бумажный лист, пыль. Я заглянула в его глаза и поняла, что он безумен. В них плескалась животная похоть, бешеное золотое пламя вокруг расширенных от гнева и алкоголя зрачков. Каждый жест, каждое прикосновение клеймило и подчиняло, ломало и доставляло боль, которая, казалось, его только распаляла. Он хотел причинить мне страдания. Он свалил меня на пол и сел верхом, сдирая остатки платья. Руки за спиной мгновенно затекли от тяжести двух тел, пальцы ломило. Он выкручивал соски, тянул и хватался за грудь с такой силой, что с пересохших потрескавшихся губ слетал крик боли. Он хотел моих криков. От очередного прикосновения из глаз потекли слезы, и я едва не стала умолять остановиться. К боли примешивалась жгучая необъяснимая обида. Почему я? За что?

— Ты этого добивалась? Так тебе нравится?

Он склонился и провел жесткими пальцами по горлу, прижал, наблюдая, как асфиксия искажает мое лицо, как открывается рот и дергается голова. На мгновение перед глазами померкло, я решила, что это конец. Безрезультатно пыталась освободить руки, но эти попытки лишь усиливали мучения. Я уже не чувствовала онемевших пальцев.

Де Во отпустил мою шею, и я судорожно хватала воздух, будто пыталась выпить его большими глотками. Он расстегнул штаны, освобождая огромный, налитый кровью член. Схватил меня за волосы, вынудив поднять голову. Нажал на мою челюсть, заставляя открыть рот, и приставил горячую головку к губам:

— Если дернешься — выбью все зубы.

Член толкнулся внутрь, доставая до самого горла и лишая возможности дышать, заходил уверенными толчками. Я ничего не видела от застилающих глаза слез. Слюна текла по подбородку, из горла вырывался то ли всхлип, то ли вой, прерываемый яростными движениями, челюсть свело. Казалось, этому не будет конца. Я не могла дышать. Воздух заканчивался, и становилось панически страшно. Теперь я молила только об одном — о капле кислорода.

Наконец, он освободил мой рот, и я судорожно задышала, шумно втягивая воздух. Де Во разжал хватку, размазал слюни по лицу, сминая пальцами губы, отстранился и раздвинул мои ноги. Он вошел на сухую, резким толчком, до упора, не жалея. Казалось, меня разорвет. От боли звенело в ушах. Я заходилась криком, но не слышала сама себя. Я изогнулась, ловя ртом воздух и беспомощно пытаясь отползти, но он схватил меня за подбородок и заставил смотреть в его безумные глаза:

— Ты моя, — его лицо качалось надо мной, упавшая коса щекотала шею, как змея, как плеть. — Моя шлюха. Повтори это.

Никогда. Не скажу, чего бы мне это не стоило. Пусть лучше убьет.

Казалось, мое упорство только распаляло. Он склонился совсем близко, укусил за губу так, что я взвыла, и прорычал прямо в рот, дыша алкоголем:

— Ты моя шлюха, — голос вырывался низким хрипом. — Скажи это.

— Нет.

Я не узнала собственный голос. Слово вырвалось прежде, чем я успела подумать.

Он ударил по щеке наотмашь, с оттяжкой:

— Ты скажешь, наглая дрянь. Скажешь все, что я хочу. Не сейчас, так потом.

Он резко отстранился, перевернул меня на живот и раздвинул ягодицы, будто хотел разорвать. То, что было прежде, не было болью. Перед глазами почернело, я беспомощно скребла ногтями по холодной стали, пытаясь отползти, но это было бесполезно, я лишь слабела. Невыносимые толчки лишали последней выдержки, уничтожали, раздирали. Я выла в голос, стучала по полу ладонями и снова выла, моля о смерти при каждом движении. До тех пор, пока ушибленные ладони не стали болеть, но это не отвлекало от той, другой боли. Незнакомой, непостижимой, невозможной. Он неистово вколачивался в меня, с рычанием, с тяжелым шумным дыханием, потом отстранился на руках и ускорился, собираясь кончить. После нескольких яростных толчков он задрожал со сдавленным стоном, излился и обмяк во мне, накрыв неподъемным телом

Казалось, меня вскрыли тупым ножом, вывалили потроха и оставили умирать, засыпав солью. В такт бешеным ударам сердца пульсировала жгучая дерущая боль.

Я клялась себе, что никто не тронет меня без моего согласия. Невелика цена моим клятвам.