Невольница: его добыча (часть 1)

31

Проклятый управляющий сдержал слово — мне дали комнату с панорамным окном во всю стену. Здесь, конечно, гораздо приятнее — самое главное, я могла различать ночь и день. Не было ужасных цепей на стене, которые я видела, засыпая и просыпаясь, ванная комната располагалась за дверью, но я потеряла какое бы то ни было уединение. Вместе со мной поселили Олу. Чтобы прислуживала, как сказала эта ядовитая гадина. На деле — чтобы следила днем и ночью. Я читала это в его змеиных глазах. Да, господин управляющий напоминал мне самую опасную песчаную змею — поющую кобру. Она раскачивалась, расправив черный узорный капюшон, и издавала странные свистящие звуки, завораживающие жертву.

Меня исправно выводили гулять в сады, как образцовую комнатную собачку, на поводке у Олы. Я проводила на воздухе пару часов, в основном, сидя у большого круглого фонтана, и возвращалась в свою тюрьму. Да, принципиально ничего не изменилось. Тюрьма стала комфортабельнее, но все равно осталась тюрьмой. Я не общалась ни с кем, кроме Олы и проклятого Ларисса. И жирной верийки-лекарки, если это вообще можно назвать общением. Других рабов я видела только из окна, у которого просиживала все светлое время суток.

Радовало только одно — де Во довольно редко проводил вечера дома и возвращался под утро. Я была у него всего один раз за эту неделю. К счастью. И, к счастью, все еще держалась, толком не понимая, что чувствую. Старалась отстраняться, будто все это происходит не со мной. Я больше не брала бокала из рук полукровки, но, судя по всему, он не любил однообразия и проявлял фантазию. Я чувствовала морок, но не знала, как оградиться. По крайней мере, терпимо. Ларисс говорил, что де Во много времени проводит во дворце, будто меня это искренне интересовало. Хоть в преисподней! Но сам управляющий исправно являлся каждый день, неизменно распространяя вокруг себя ядовитые пары приторных слов. То утром, то вечером, то днем. Порой сопровождал меня в сады, будто находил в этом какое-то больное удовольствие. Тогда прогулка была окончательно испорченной.

Сегодня, к счастью, я была одна. Точнее, невдалеке маялась бездельем Ола, с отупевшим видом разрывая на крохотные кусочки сорванный лист бондисана. Я нашла скамейку в самом, как мне казалось, укромном уголке, почти втиснутую между стриженных кустов амолы. Слушала щебет птиц и далекий шум фонтана.

Я тупела от безделья. Просыпалась и ложилась, проводя бесконечный день в больном водовороте мыслей. Жизнь пролетала перед глазами по несколько раз, я все время анализировала, где и что сделала не так. Как нужно было, как можно было… Но при этом понимала, что ничего не исправить — реальность одна. Каждый день жалела себя, предаваясь отчаянию, каждый день стискивала зубы и говорила себе, что обязательно должен быть выход. Из любого самого дерьмового тупика обязательно есть выход. Утешала всегда одна и та же мысль: здесь полные сады цветущих бондисанов. Уж для того, чтобы свести счеты с жизнью, я не буду спрашивать мнения господина управляющего.

Высокая краснокожая верийка появилась из-за кустов настолько бесшумно, что я не различила даже малейшего шороха шагов. Не могу к ним привыкнуть. Несмотря на красоту, она выглядела так, будто заживо содрали кожу, обнажив красное мясо. Ровный сатин темно-розового, почти кровавого оттенка. Она встала передо мной, сосредоточенно поджав губы. За листвой я заметила безволосый вытянутый череп сиурки, которая, видимо, ее сопровождала. Впервые я увидела сиуров в этом доме. Синеватая полупрозрачная кожа, под которой ветвились вены, тонкое сложение, неестественные вытянутые пропорции, отчего они казались хрупкими, как стеклянные статуи. Голову украшала дорожка белых светящихся точек, исходящих на ярком солнце молочным сиянием.

Верийка скрестила тонкие руки на груди и буравила меня черными, как угли глазами:

— Значит, это ты…

Мелькнула догадка, но я ничего не ответила. Просто смотрела на нее.

Видимо, девушка ждала определенной реакции, но, не получив, кажется, слегка растерялась. Помялась с ноги на ногу. Она была худенькая, тонкая, но крутобедрая, с копной тугих черных кудрей, которые спускались почти до колен.

— Я слышала, что ты красивая.

Я пожала плечами и ответила, едва сдерживая улыбку:

— Ты тоже красивая.

Она задрала остренький подбородок:

— Не пытайся заговорить мне зубы. Не думай, что ты тут такая особенная.

Я снова никак не отреагировала. Уже поняла, что это, вероятно, одна из его любимых наложниц, обожающих своего господина. Пусть обожает дальше, только оставит меня в покое.

Я устало посмотрела на нее:

— Чего ты от меня хочешь?

— Я хочу… Я хочу… — бедняжка не знала, что сказать. — Он был моим, мой любимый господин! Только моим! И останется моим!

Я едва сдерживала смех:

— Забирай. Если сможешь сделать так, чтобы он меня забыл — буду тебе благодарна.

Она вытаращила глаза и крикнула сиурке:

— Ауза, ты посмотри! Она еще издевается! — Повернулась ко мне и задрала голову: — на Барамут, между прочим, он берет меня — не тебя. Я буду с господином, а ты будешь сидеть здесь и слушать нудную болтовню Ларисса!

Внутри все замерло:

— Он уезжает?

— Да, если ты не знаешь. Ты даже этого не знаешь! И я еду с ним. Он меня берет, не тебя! А вернемся — он о тебе и не вспомнит, неудачница!

— Надолго?

Верийка слышала только себя и даже не догадывалась о цели моих вопросов.

— Надолго. Этого хватит, чтобы Ларисс отвел тебя на невольничий рынок. За ненужностью.

Спасибо этой ревнивой дуре!

— Манора!

Управляющий умел являться, едва о нем помянешь. Хотя бы в мыслях. Верийка испуганно вздрогнула и встала, присев в поклоне и опустив голову. То же самое сделала сиурка. Я не кланялась полукровке — и теперь горда этим. Не дождется. Даже не поднялась со скамейки.

— Манора, что ты здесь делаешь?

Она замялась и опустила голову еще ниже:

— Гуляю, господин управляющий. С Аузой.

— Твой визг слышен на весь сад.

Она покачала головой и подняла наивные глаза:

— Не я начала, господин Ларисс. Эта женщина сказала, что отберет у меня моего господина. Как такое стерпеть, господин Ларисс?

Я видела, что полукровка едва сдерживает улыбку. Конечно, он никогда не поверит в эту дичь.

— Манора, красавица моя, все будет так, как я тебе обещал. Немедленно иди к себе. Попроси сладостей с кухни. Если еще раз услышу, что ты повышаешь голос — будешь наказана.

Верийка вновь поклонилась и ушла, гордо выпятив подбородок и виляя задом.

Ларисс опустился рядом, и я почувствовала, будто влипаю в клейкие тенета.

— Она глупа. Красива, да, но безмерно глупа. В отличие от тебя.

Я стиснула зубы и, не стесняясь, отвернулась — я уже знала эти «душеспасительные» разговоры:

— Не старайтесь, господин управляющий. Ваши речи о счастье ума и покорности не слишком действуют на меня. Я терплю — чего вам еще нужно?

— Ты упряма, Эмма. Но даже упрямство может рано или поздно надоесть самому упрямцу. Потому что теряет всякий смысл.

Я усмехнулась:

— С ней, с Манорой, вы тоже вели подобные разговоры?

Он отмахнулся:

— Что ты, прелесть моя! Она хороша лишь в постели и совсем бесполезна для чего-то иного.

— Значит ли это, что вы считаете меня не бесполезной для чего-то иного?

Он елозил взглядом по лицу, будто оставляя на нем липкий след. Хотелось умыться.

— Возможно.

— Она сказала, что ваш брат уезжает на Барамут и берет ее с собой. Это правда?

— Правда.

— Когда?

— Уже завтра.

Я с огромным облегчением вздохнула и закрыла глаза.

— Всего на неделю, прелесть моя.

Я вздрогнула:

— Как на неделю?

— Барамут — система Кантул. Всего один гиперпрыжок и лишь день в пути.

Я поникла и обхватила себя руками — я надеялась, что его не будет несколько месяцев. Слова этой глупой верийки вселили надежду.

Ларисс легко провел пальцами по моей щеке, вызывая дрожь затаенного страха, будто хвостом поющей кобры. Ядовитым хвостом. Одно неловкое движение — и все.

— Покорись. Прими свою судьбу. И будешь смотреть на вещи совсем по-другому. Что казалось горем, станет радостью. Посмотри на Манору — она боготворит своего хозяина.

— Но, вы же сами сказали, что она глупа, господин управляющий. Стоит ли мне равняться на нее?

— Решай сама, но сегодня он потребовал тебя.