Подземелье Иркаллы

— Если жить хочешь, никогда более не произноси этого вслух! — приглушенно воскликнула Мирья, прижав ладони к щекам. — Они не понимают нашего языка, но знают это слово.

— Был у нас уже один целитель, — прошептал мужчина без руки, заговорщически склонившись к Акме. — Он попытался вылечить одного пленника, который слег с лихорадкой. Это не понравилось коцитцам. Целитель оказался крепок и не умер под пытками, его четвертовали.

«Предок мой! — мысленно взмолилась девушка, прикрыв глаза ладошкой. — Провидица оставила меня. И ты лишишь меня мощи своей? Меня, потомка сына твоего, борющегося за процветание мира, коим ты повелевал…»

— Ты не должна бояться смерти, целительница, — тихо и будто негодующе произнесла Мирья; оба глаза ее возмущенно сверкали, а гниющие раны подтекали. — Перед Господом должна ты предстать бесстрашно и смиренно.

— В планах моих нет места смерти, — на низких угрожающих нотах проговорила Акме.

Мирья с отвращением вздрогнула, вновь возмущенно глянула на девушку и отсела в другой конец повозки, забрав Илу.

— Смирись, девочка, — спокойно сказал мужчина без руки, светло улыбнувшись. — У нас нет выхода. Придется умереть нам сегодняшней праздничной ночью и достойно принять гибель нашу. Как зовут тебя, дитя?

— Акме, — последовал ответ так громко, чтобы вся повозка слышала.

— Акме, — улыбался мужчина. — Имя красивое и сильное, как и ты сама. Жаль, что ты разделишь нашу участь. Я помолюсь о тебе Господу.

После он отвернулся, поднял голову, воздел руки свои к небесам и тихим высоким голосом запел молитву.

В леса Кура они въехали на закате. Солнечные лучи мерцающим каскадом обрушились на горы и на лес и засверкали лиловыми, желтыми да розовыми бриллиантами. То были будто слезы Шамаша, навсегда прощающегося со своим потомком.

В Куре их уже ждали. Коцитцы в рваной коже, с рогатыми шлемами и пиками в руках выстроились вокруг многоступенчатого алтаря, пританцовывая, что-то выкрикивая, подпрыгивая. Грудь их была обмазана кровью первых жертв. Напротив алтаря разинула свою чудовищную пасть хорошо освещенная пещера. Несколько остроконечных столбов и копий уже украсили мужские головы.

Коцитцев было слишком много, чтобы Акме могла справиться с ними, но она не могла оставить надежды и приготовилась умереть в бою, но не на алтаре.

Чей-то короткий крик остановил телеги, и пленных начали загонять в пещеры. Акме не пыталась сопротивляться, когда ее схватили и заставили сойти на землю, но ужас невероятной силы охватил, когда ее повели в сторону алтаря. Пленные певуче благословляли ее и осеняли крестным знамением.

«Неужели сейчас? — думала она. — Неужели я не проживу даже до ночи?»

Но они обогнули алтарь и подошли к возвышению, на котором восседал крупный широкоплечий мужчина со множеством шрамов на бронзовой коже. Голову его увенчивало некое подобие шлема, отлитого из чистого золота. На шее висело ожерелье из клыков разных размеров и цветов. Трон его возвышался напротив древнего каменного алтаря, а ступени трона были усыпаны белыми костями.

— Царь дикарей, — выдохнула Акме и была награждена тумаком своих тюремщиков.

Вождь что-то коротко бросил тому, кто ударил ее, поднялся во весь свой небывалый для коцитцев могучий рост, отдал своему слуге чашу в виде человеческого черепа. Акме почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног, ибо осознала, что пил этот вождь и из чьей кожи был сделан его длинный плащ.

Глаза его были небольшими и пронзительно серыми. Нос его сломан, а губы рассек тонкий багровый шрам. Акме никогда еще не доводилось видеть столь крупного и мускулистого человека, крупнее Сатаро.

Вождь что-то коротко произнес, и один из коцитцев начал что-то неторопливо объяснять. Язык их был похож на мелодичную боевую песню; он состоял из глухих и округлых звуков, довольно грубых, простых, порою цокающих. Все это время вождь внимательно и оценивающе разглядывал Акме, складывая губы свои в противную усмешку, скалою возвышаясь над нею и над своими слугами.

Акме не могла понять, о чем думает этот дикарь, но ей все время хотелось отступить на шаг.

Вдруг коцитцы крепче сжали ее, и девушка не смогла пошевелиться. Вождь схватил ее за волосы, накрутил на свой могучий кулак и поднял голову ее к себе.

Девушка решила, что сейчас расстанется с любимыми своими локонами, за которыми не уставала ухаживать, но сильные руки вождя вдруг распахнули ее тунику, требовательно и проворно скользнули ей под одежду и начали ощупывать ее тело. Онемев от ужаса, пленница во все глаза посмотрела в насмешливое лицо вожделеющего повелителя Коцита, затряслась крупной дрожью и пронзительно закричала от отвращения и отчаяния, как только руки его без труда расстегнули ремень и заскользили вниз по ее животу.

Она не могла этого вынести.

— Аштариат! Аштариат! Аштариат!

Крик громом пронесся по округе. Сила забурлила в ней всей мощью. Но на том и затихла, ибо вождь, негодующе заорав, ударил ее, а один из слуг его три раза стегнул девушку толстым хлыстом. Удар пришелся по ногам и спине. Акме почти не почувствовала боли — лишилась чувств. Коцитцы поволокли ее в пещеру, там швырнули в пленников, будто тряпичную куклу, и ушли.

Придя в чувство, она отползла к стене, в ужасе запахиваясь своей туникой, пытаясь прикрыть наготу. Кожаные сапоги спасли от болезненности удара плетью, но кожа выше колен была в нескольких местах порвана и даже содрана. Спина гудела от боли.

— Как же ты, барышня, собралась бороться с ними, если они смогли напугать тебя бесчестием? — мрачно и жалостливо скосив на нее глаза, осведомился Сатаро, отойдя подальше от входа, вероятно, чтобы не видеть кровавого алтаря и насаженных на окровавленные копья голов.

В этой огромной и хорошо освещенной пещере тоже были люди, но не более дюжины. Все они, столь же изуродованные, как и вновь прибывшие, с мрачным покоем наблюдали за теми, с кем предстояло им встретить свою мученическую смерть. Несколько пожилых мужчин с тяжелыми увечьями и гораздо больше женщин, на которых коцитцы отыгрывались со всем озлоблением.

Акме успела привыкнуть к ранам Мирьи, но даже она со своей изуродованной кожей на щеке и голове едва ли могла устрашить более, чем те, что были здесь. Всех их будто били по несколько часов в день, не позволяя ранам заживать.

— Осталось всего несколько часов, — спокойно произнесла одна из женщин, что сидела, спиною прислонившись к холодной стене пещеры; жидкие волосы ее были седы, одна глазница пуста. — Едва начали опускаться сумерки, они совершили первые жертвоприношения… — кивнула в сторону мужских голов.

— Мы видели, — буркнул Сатаро, кинув Акме свой пыльный, но еще целый черный плащ и тотчас от нее отвернувшись.

— Скоро очередь дойдет и до нас…

Акме увидела, с какой тоской посмотрела Мирья на Илу, прижавшуюся к ней, будто к матери, как завыла женщина с грудным ребенком, беспомощно прижимая его к своей безмолочной груди, как глубоко и обреченно вздохнули те полсотни человек, что приехали на смерть, и никто не пожелал бороться.

— Нас около пяти дюжин… — глухо прошептала Акме, призывно оглядывая собравшихся.

— И чего ж ты желаешь от нас, девонька? — тихо произнес кто-то из пожилых мужчин слабым скрипучим голосом. — Мы изувечены, у нас нет оружия. Бабы ли? Вы, девки ли молодые будете противостоять им, извергам?

Акме не ответила. Огонь все еще бушевал в ней, и она с трудом усмиряла его мощь, ибо для отпора момент был неподобающим. И тут она увидела, как снаружи, прячась за большим камнем, осторожно выглядывает девочка. Увидев, что Акме заметила ее, девочка спряталась.

— Что же это за чудо страшится подойти к нам и поздороваться? — ласково проворковала Мирья, тоже заметившая ребенка.

— Это наша маленькая непоседа, — небрежно махнув в ее сторону, проговорила седовласая женщина у стены. — Она здесь столь же давно, как и я. Голова отца ее долго украшала одно из копий у алтаря, мать ее умерла вовремя родов вместе с ребенком этих зверей, а девчонку оставили служить им и развлекать их.

Ужас и жалость охватили Акме и сдавили ей горло. Ей казалось, она не выдержит более ни этих уродств, ни ран, ни искалеченных судеб.

Девочка, услышав, что говорили о ней, вышла из-за камня и нетвердой, но бодрой походкою, то семеня маленькими детскими ножками, обутыми в старые рваные башмачки, то игриво подпрыгивая, выскользнула на свет факелов. Сердце Акме дрогнуло. Девочка была маленькой и столь хрупкой, что, казалось, ручки и ножки ее могли сломаться в любую минуту. Длинные светлые волосы ее растрепанными волнами лежали на спине и узких плечах. На ней была грязная и рваная длинная рубаха с тяжелым кожаным поясом, вероятно, снятая со взрослого человека. Глаза ее были большими и светло-серыми, маленький носик прямой и правильный. Но всю нежность детского и милого лица перечёркивал глубокий и слишком большой шрам, берущий начало свое с правой стороны лба, пересекающий темную бровь, багровой раною заканчивающийся на правой щеке и тонким хвостом будто указывающий на маленькие и пухлые губы девочки. Этот шрам не просто бросался в глаза, он стирал черты этого красивого лица и не могли завуалировать его даже чудесные глаза ребенка.

Девочка остановилась. Губы ее растянулись в открытую улыбку, она стиснула ладошки в замочек и заговорила, сверкая своими изумительными глазами:

— Приветствую тебя, сударыня. Хорошо ли добрались вы? Голодны ли?

Мелодичность и веселость этого тонкого голоса, гостеприимный характер этих фраз показались Акме чудовищно неуместными и вырванными из другого мира заученными фразами. Девушка не смогла вымолвить ни слова. Она села на корточки, заглянула в ее огромные глаза и прошептала, трясясь и глотая слезы:

— Скажи, как зовут тебя?

Девочка в улыбающемся изумлении долго глядела на Акме, потом ответила ей просто и дружелюбно:

— Августа…

Девочка несколько долгих секунд разглядывала Акме, будто впервые после долгих лет видела лицо без шрамов и увечий, лицо молодое и красивое.

— Бедное дитя… — проговорил кто-то в толпе.

— Бедные мы, — фыркнул кто-то из мужчин. — Едва полночь наступит, мы все вскормим земли эти своею кровью!

— Да покарает тебя Господь за твои малодушные речи! — воскликнула Мирья.

— Бедные, говорите?.. — хмыкнула другая женщина. — Да все вы будете счастливейшими из смертных, если Господь заберет вас этой ночью! Они любят девственниц и пышнозадых красавиц. Выбирают себе по одной и пользуют их несколько дней или недель, пока не заведется дитя в их чреве. Тех женщин, что родили им девочек, они убивают вместе с новорожденными, а тех, что родили мальчиков, оставляют в живых для последующих сыновей… Им нужны полукровки. Они выше ростом, сильнее и умнее.

Послышался низкий стон, и кого-то вывернуло наизнанку от ужаса. Акме без сил сползла по стене. Некоторые, закрыв рты ладонями, глухо зарыдали. И лишь одна фыркнула, зло и развязно, уперев в бока свои молодые полные руки, покачивая бедрами, будто уличная девка, вызывающе тряся задом и пышной грудью от возмущения: