Твоё слово

Глава 17. Влюбленные. Раздражение и Вопросы

За время моего недолгого отсутствия ничего здесь не изменилось. Все так же плотно занавешенные шторы не позволяли солнечным лучам проскользнуть в кабинет; все также тяжело дышалось от туманом стоящего сигаретного дыма; бумаги, тетради, книги, газеты — все также возвышались небоскребами, превращая помещение в темный и унылый затуманенный город будущего с возвышающимся над ним демиургом в лице главреда. Бог этого бумажного города моментально от обиженного жизнью несчастного мужчины, которого никто не жалеет, переходил в состояние радостного возбуждения, когда чуял возможность озолотиться, прославиться или ославить кого-нибудь — а лучше все вместе. Я ему предоставляла «все вместе», так что меня он любил нежной любовью меркантильного человека. И очень страдал, когда я разорвала нашу трепетную связь. И готов был мне все простить за то, что вернулась.

Честно говоря, я немного боялась, что обижу хозяина цветочной лавки своим скоропалительным уходом, хотя мы с ним уже построили такие грандиозные планы… Но он все воспринял на удивление радостно и спокойно, даже премию мне выписал на дорожку. Ну, если не строить из себя дурочку, конечно я вполне понимаю его радость. Но мне нравилось делать вид, что не понимаю. Дорик и Борик презабавно закатывали глаза, а господин Лиру совершенно очаровательно пытался подобрать слова, чтобы меня не обидеть, и пытался скрыть свою торопливость, когда выпроваживал меня из своей обители.

Делать вид, что не видишь чужой неловкости из-за своих слов и действий — было моей дурной привычкой. Зато я не курила, не пила и не ругалась матом!

— Шура, золтце мое ненаглядное! — главред продолжал петь мне дифирамбы, — не покидай нас больше! Ты же понимаешь, что это место — твой дом родной! А я тебе как отец, правда же?

— Ага, — кивнула я.

— Ты вот мне почти как дочь!

— Почти верю!

У главреда, как я заметила, была одна презабавная черта. Он очень любил забалтывать людей без всякой причины. Причем происходило это не постоянно. То есть, вот сегодня он рычит и фыркает на каждого, кто к нему заглянет, чтобы выметался — и из него полслова не выдавишь, даже по делу; а на завтра каждого неудачника, волею судьбы случайно попавшегося ему на глаза (или того хуже — заглянувшего к нему в кабинет по дурости), он не выпускал из своих лап порой часами, оплетая потоком бессмысленных историй, лишних подробностей и пафосного филосовствования. Самым страшным было, что ты никогда не угадаешь, какое у него сегодня настроение — послать тебя к Темной с твоими дурацкими отчетами о финансировании и расходах на месяц, или завалить десятком поучительных историй, щедрых на ненужные мелочи, вроде описания того, какой в «тот знаменательный день» был дождь — ливневый или моросящий. Для главреда разница была принципиальной, для попавшего в его сети существа — не очень.

Сейчас он уже сорок минут к ряду расписывал, как важно быть преданным делу всей душой и не бросать на пол пути. Каждая из его историй (а шла уже третья) заканчивалась для главного героя плачевно — один с горя спрыгнул с моста, второго зарезали в переулке. В перерывах он вставлял ремарки о том, как рад меня видеть и как чудно, что я одумалась, пока не стало поздно. А потом снова рассказывал, что бы со мной стало, если бы было уже поздно.

Еще через двадцать минут, напитавшись до отвала моей тоской и отчаянным желанием сбежать хоть бы и через окно, налюбовавшись унылым выражением моего лица, которое я даже не пыталась скрывать, он, наконец, закончил с прелюдией.

— Ты пришла с пустыми руками, или есть что-то на уме? — мужчина улыбался от уха до уха, уложив лицо в ладони.

— Хочу взять интервью у барона Арино, — поделилась я.

— Тот мужик, которого ты оклеветать собиралась? — спокойно уточнил начальник.

— Он самый!

— Вау! — еще шире улыбнулся мужчина, — так беги скорее, чего сидишь, глазами хлопаешь? Даю тебе свое отцовское благословение!

Большего мне и не надо было, я подскочила и побежала, пока он не вспомнил еще какую-нибудь историю из криминальных хроник. Стоило мне выйти из темной дымной пещеры повелителя имперского дна, на меня пахнуло свежим воздухом из распахнутого окна и глаза резануло таким ярким дневным солнцем. Хо-ро-шо.

Рядом стоял очень грустный мужчина с какими-то бумажками и смотрел со вселенской тоской на дверь номер тринадцать. Видимо понимал, что сегодня тот самый день, когда начальство не прочь поболтать, и морально готовился бессмысленно потратить пару часов жизни. Меня-то главред долго не мучал, я-то любимый работник. А ему вот можно только посочувствовать. Мужчина заметил мой исполненный жалости взгляд и поджал губы. Набрал в легкие побольше воздуха и постучал.

Я еще немного постояла, высунувшись из окна, надеясь проветрить легкие от задымления, и пошла вниз, где меня ждали Дорик с Бориком. Они, конечно, сцепились языками с Дирком.

— Долго ты, — объявил при моем появлении Дор.

Дирк усмехнулся.

— Да нет, на самом деле быстро! — он-то хорошо знал начальство.

Я уселась на предложенную табуретку в теплом кругу придурков, в который отлично вписывалась. В общем-то, все шло замечательно. Я вернулась в издательство, у меня появились новые профессиональные вершины, которые я собиралась покорить, в отношениях с ребятами все более-менее понятно — выработана новая стратегия, и в ближайшее время я готова начать ее осуществлять. Хотя теперь я думаю, стоит ли называть их ребятами? Может быть, правильнее — дом престарелых? Клуб анонимных старичков? Сообщество людей глубоко за сто? «В четыреста жизнь только начинается!»

Тем не менее, весь день я была слегка раздраженной, хоть этого и не показывала. Какой-нибудь жутко оригинальный юморист из моего мира мог бы пошутить на тему пмс, но у меня пмс не было. Я вообще не верила в существование пмс и считала это выдумкой, призванной закрепить гендерное неравенство! Однажды я сказала об этом Олеже, на что он на удивление робко заметил, что как-то на отказ срочно сбегать в аптеку за обезболивающем и прокладками, потому что у меня неожиданно начались месячные, я устроила ему скандал с битьем посуды, а потом ревела в подушку весь вечер. Вот интересно, Олеже приходила в голову мысль, что дело не в скачущих гормонах, а в том, что когда тебе больно и кровь течет, ты не слишком расположен к окружающим?

Сейчас больно мне не было! Но к окружающим я была слегка не расположена.

Рассвет я сегодня встречала одна.

Я проснулась, как и всегда, прямо перед рассветом. Выслушала утренний возмущенный монолог чайника, залила приготовленный Евой заварник и отправилась на крылечко. Я открыла дверь, и, не глядя, даже поздоровалась в пустоту. Мой голос в предрассветной тишине разошелся, как круги на воде. А его не было.

Я даже не сразу поняла, как это так. Как его может не быть здесь? Он всегда здесь, сидит сиротливо на ступенечке, облокотившись на железные перила, когда я выхожу с утра. Он всегда здесь. Я с круглыми от шока глазами обошла крыльцо. Постояла.

— Раш, — позвала его, как будто то, что он мог куда-то спрятаться и сейчас выпрыгнет и закричит: «Не ждала уже, а вот он я!», было логичнее, чем то, что он просто не пришел.

Я еще постояла, обиженно глядя на его обычное место. То, что на второй ступеньке с правого краю никто не сидит казалось какой-то ужасающей своей неправильностью дикостью. Я обошла дом, упорно не веря, что он мог не прийти. Как это он мог не прийти ко мне? Мы же уже со всем разобрались! Он пришел за мной даже в Башню Порядка после ссоры, а сейчас, когда все хорошо, просто взял и не пришел?!

Наверное, он просто опаздывает. Эта мысль немного успокоила и я села на вторую ступеньку, чуть левее, не занимая его места. И стала ждать.

Шли минуты. Солнце показалось из-за горизонта, начиная неторопливо оглядывать и оглаживать лучами свои владения, а он все не приходил. Я прислушивалась к каждому шороху, пытаясь расслышать его обычный возмутительно громкий стук каблуков, но он не все не приходил. Мой нетронутый чай остыл и покрылся неприятной пленочкой, которая оставляла темные кольца на белой кружке, а его все не было. Я сидела в каком-то отупении, не понимая, что не так с этим миром, ведь он всегда приходил, а сейчас солнце уже встало, соседи проснулись — а его нет.

Он же не может совсем не прийти? Конечно, нет! Ведь…

А, собственно, что «ведь»?

— Раш?.. — позвала я еще раз, надеясь, что он все-таки придет и разрушит своим присутствием зарождающийся вопрос. Голос был каким-то дрожаще-высоким, будто испуганным, и я прочистила горло, чуть разозлившись на себя саму.

Раш не пришел, и вопрос начал все-таки противно формулироваться в голове, которая зачем-то отказывалась не думать.

А с чего бы ему приходить, в общем-то? Я ему кто? Его сокровище? Может у него по всей столице таких девочек-бриллиантиков на каждом углу понатыкано, и вот сегодня он встречает рассвет с какой-нибудь другой, а не со мной. Эта мысль взбурлила во мне бурю негодования. Кажется, я затарахтела не менее возмущенно, чем чайник с вскипевшей водой. Проходящий мимо мужик ойкнул, осенил себя каким-то знаком и, подозрительно на меня оглядываясь, поспешил прочь.

Туда тебе и дорога. Не надо на меня пялиться, когда я раздражена.

В любом случае, с чего я взяла, что я для него какая-то жуть какая особенная? Потому что он уделял мне много времени, вытаскивал из неприятностей и волновался обо мне? Но, если подумать, это просто в его характере. Он знает обо всем, что происходит в жизни Дорика с Бориком или Евы, он говорит о моем главреде так, будто тот ему сын родной, и здоровье его печени — дело первостепенной важности. Насколько я для него важна? И почему, черт возьми, это вообще меня волнует? Почему-то от мысли, что я для него важна настолько же, насколько все остальные или даже меньше, стало обидно. Я эгоистично хотела, чтобы самой важной была я.

Весь день я провела будто бы на автомате. Я что-то говорила, что-то делала. Уволилась из цветочного, вернулась в издательство, поговорила с главредом, чувствуя иррациональное желание расцарапать ему лицо, отвечала на вопросы Дирка о ближайших планах. Но мысли мои вертелись вокруг Раша. Почему он не пришел? Почему не предупредил, что не придет? Почему до сих пор не примчался с извинениями и объяснениями? Почему мне это вообще нужно? У него что-то случилось? Зачем мне знать, что у него случилось?

Кто я для него?

— О чем ты думаешь с таким страшным лицом? — спросил Дорик.

— Наверняка о чем-то личном, — с заумным видом ответил Борик, — о работе она думает с лицом влюбленной дурочки, а с таким напряжением во взгляде она может только считать деньги и думать о личном! Денег у нее сейчас нет, потому что ее кошелек ты украл еще пять минут назад, после того, как она не отреагировала на твой палец в ее ноздре, так что считать ей нечего, — и закончил свои размышления выводом, — Значит о личном!

Ева вот мне тоже нравится, но меня совсем не беспокоит, что она сегодня чинила сюртук Дорика, а не дошивала мне платье. Мне очень нравится платье, которое она шьет, но даже если она бросит в процессе и не будет заниматься ничем, кроме как починкой Дуриковской одежды — благо он умудряется рвать ее с удивляющим постоянством — я бы не расстроилась. Почему же меня так бесит, что Раш не пришел?