Твоё слово

Глава 28. Рыцарь Мечей. Обрывы и Срывы

Живая изгородь была плотной. Ручки у меня были слабенькие. Так что от усилий я аж вспрела, мокрой была, хоть выжимай. Но все равно упорно, даже немного отчаянно, продолжала идти строго вперед, зло раздвигая упругие ветки, которые то и дело рикошетили мне то по лицу, то по рукам. Больно, между прочим, но эта боль только распаляла, и я с новыми силами драла кусты, ворошила листья, и продиралась, продиралась строго вперед.

Одна ветка зарядила мне прямо в глаз, от чего тот заслезился. Ну конечно я начала его тереть! А потом для симметрии и второй. А когда глаза слезятся, сразу и нос закладывает. Естественно, это дико мне взбесило! И в итоге я начала сражаться с обидевшим меня кустом, рассказывая ему, какой он гадкий. Наверное, со стороны я выглядела максимально убого, размахивая руками в попытке ударить листья, и гнусавым голосом громко обижаясь уже на весь мир.

Но в некотором смысле это было прекрасно. Потому что злиться, оно всегда приятнее, чем бояться. Вот сейчас я никого не боялась!

Вы скажете, что тут никого нет, и бояться и так нечего? Но вообще-то тут явно кто-то был! И не один! Тут, на удивление, много кто был! И с каждым обесчещенным кустом, кажется, пустой мир этого мерзкого лабиринта наполнялся звуками. Но остановиться я уже не могла. Уже чуть не головой проламывая стены я перла вперед. Зачем? Да не знаю уже! Не помню, а может никогда и не знала.

Со всех сторон на меня обрушивались чьи-то голоса, зовущие, молящие о помощи или просто молящиеся, песни и разговоры с самим собой; и шаги, шаги, шаги по каменной плитке — такие отчетливые… Каблуки стучат, и это мне что-то напоминает, но ухватиться не получается. Чьи каблуки стучат по камню? Так показательно громко, не по возрасту…

А я рву руками заросли, пробиваясь вперед, и на меня обрушивается все больше и больше звуков. Они смешаны в огромную бесконечную массу, из которой невозможно что-то вычленить. Как будто меня окружают тысячи и тысячи людей!

Я уже почти не помню, кто я. Только то, что мне надо идти вперед, и вертись хоть весь мир на нефритовом жезле. Лицо было мокрым от слез и соплей, которые я подтирала рукавом халата. Нет-нет, я не грустила! Просто глаза растерла не к месту, но очень основательно.

— Меня зовут Шура! Я журналистка! Я нашла себе мужа, но, видимо, где-то потеряла, иначе не пойму, почему он не рядом! Как же его там зовут?.. Аш? Арш? У него имя шипит, как змея! — я болтала сама с собой, надеясь перекрыть своим голосом чужие, но получалось скверно, — Да заткнитесь вы все!

Рука соскользнула с довольно толстой ветки, и она с размаху врезала мне по носу. «Наши братья не останутся неотмщенными!» — как бы говорила мне эта ветка. Я же в ответ только жалко выла, и злобно драла листья. Не надо злить тех, у кого есть руки и нет совести.

Я не смотрела по сторонам, не прислушивалась, но все равно всем существом ощущала присутствие людей, которые тут бродят и не видят друг друга. Видели они только меня и ко мне липли. Нависали, цеплялись — но мне они были не нужны, они только отвлекали, и я шла вперед, делая вид, что не вижу и не слышу их. Боялась остановиться.

А в голове роились не воспоминания, не обрывки даже, а всполохи просто, искорки чего-то, что сдавливало грудь, тревожило, но не давало за себя зацепиться. Такое бывает, когда только просыпаешься, пытаешься вспомнить сон, а он буквально вытекает из головы, как ты за него не хватаешься.

— Меня зовут Шура! Я… — чертчертчерт, — Я… Я ищу своего мужа!

Я расковыряла дыру в очередной изгороди, продираясь через нее, жмуря слезящиеся глаза и чувствуя, как хлестко ветки бьют по щекам, царапая кожу.

— Я Шура, — шипела я гнусаво и хрипло самое важное слово, — Шу-ра!

Протянула руки, готовая ввинтить их в очередное разросшееся вьюнами препятствие, но… ощутила только ветер, бьющиеся в ладони.

Я резко распахнула глаза, все еще немного слезящиеся, но хотя бы не заплывшие влагой настолько, что ничего не видно. Капельки срывались с ресниц и улетали почему-то вверх. Воздух игриво растрепал мои волосы, подкинув их вверх, а потом бросив в лицо.

Подо мной раскинулся Высокий Город. Стекающий к озеру Нера, блестящий куполами и позолотой, утопающий в оранжевом свете теплого солнца, лениво ползущего в сторону горизонта. Свежий воздух заполнял грудь, играл с волосами, холодил щеки — и только теперь я поняла, как вязок и недвижим он был в коридорах лабиринта. Этот момент освобождения был так свеж и прекрасен, что я просто дала себе пару секунд насладиться им.

Я повернула голову от солнца, чуть слепившего глаза, и наткнулась взглядом на часы. Огромные астрономические часы, лазорево-золотые, восхитительно прекрасные; их стрелки двигаются с сотворения мира и остановятся, когда мир разрушится. Я видела их только очень-очень издалека (сколько ни обещала себе, все никак не могла сходить посмотреть поближе), и вот сейчас я их разглядывала и понимала… что я их уже видела. Это было дежавю. Нет, это был сон. Кажется, я видела их во сне, и раскинувшуюся подо мной столицу — тоже. Будто в этом моменте я уже была.

Чьи-то призрачные руки еще тянулись из лабиринта, хватались за одежду — за штанину, за полы халата; пытались цапнуть запястье. Я дернулась, чтобы освободиться, и… полетела вниз. Сердце резко ухнуло куда-то в желудок, а голова закружилась, и я полетела.

Ну конечно! Ну конечно, после всех мытарств в этих трижды проклятых зарослях я полечу вниз, чтобы превратиться в лепешку!

Мой прощальный вопль слышал, наверное, весь город. Ну, я на это надеюсь! Голос я не жалела, по крайней мере. И словарный запас тоже.

Бесполезно взмахнула руками, пытаясь уцепиться за… воздух? Но продолжала падать и визжать. Визжать и падать.

Очень не хотелось умирать. До соплей обидно было умирать вот именно сейчас. Может быть даже визжала я не от страха, а от обиды на несправедливый мир. Почему-то, стоило мне ощутить невесомость, как все мое ко мне вернулось. В смысле, я вспомнила, что было перед тем, как я очутилась в лабиринте. И, пока я летела в пропасть, именно этот момент самым огромным сожалением стоял у меня перед глазами.

Он хотел мне признаться. Я уверена, что он, черт подери, хотел мне признаться! Он повернулся, посмотрел на меня, и совершенно точно хотел сказать, что я самая прекрасная женщина во всех возможных мирах, и он хочет отдать мне не только руку и сердце, но всего себя со всеми потрохами! Я даже думаю, что он хотел встать на колени! Может даже серенаду мне спеть — а почему бы, собственно, и нет?

Но вместо этого меня выдернули бродить в каком-то жутком местечке из которого я нашла выход… ну, нашла выход. Да только не тот!

И сейчас я визжала, срывая голос.

— Оте-е-ец-Драко-о-о-он, ты засране-е-е-ец!.. — пусть все знают. Чтоб ему Мать-Земля на том свете спать спокойно не давала.

Своим воплем я задохнулась, когда с обрыва, точнее из проделанного моими многострадальными ручками выхода из лабиринта, сиганул кто-то большой и крылатый.

Без преувеличения огромные крылья распахнулись, закрывая своим размахом для меня весь мир. Мой Раш меня нашел! Да только поздновато! Я лечу минимум на десять секунд дольше, чем он! По-моему, это много, но физика никогда не была моей сильной стороной, да и ситуация не та, чтобы делать расчеты.

Так что я просто вперила в него взгляд и больше не отпускала его от мужчины; время будто замедлилось, и я словно в замедленной съемке смотрела, как от кромки волос растут рога, а лицо обрастает золотыми чешуйками. Конечно, этого очаровашку я хотела видеть своим мужем не из-за внешности. Но вот сейчас, сосредоточенный, злой, отражающий всем своим телом золото заходящего солнца, он был так прекрасен, что я захотела его еще больше.

Его тело увеличивалось, змеилось, и с последним рывком время вернуло свой разбег, а меня бухнуло по голове осознанием того, что я, черт возьми, сейчас расшибусь!

— Лови-и-и-и меня-а-а-а-а! — завопила я совсем не мужественно, и лицо у меня, искривленное ужасом и недоумением, наверное, было просто потешным. Но точно не для Раша.

Его глаза, огроменные, неожиданно приблизились. В одном из них я увидела свое отражение — ну чисто подранная кошка! — и подумала, что он похожи на смолу, в которой я готова застыть на веки вечные, только бы он успел. Успейуспейуспей.

Он поднырнул под меня огромной башкой, и сердце кувыркнулось, а вестибулярный аппарат потерял чувства от очередной не предназначенной для его истрепанных нервов смены положения тела в пространстве.

Я только почувствовала, как распласталась по нему, судорожно пытаясь ухватиться хоть за что-то. Руки нащупали что-то, похожее на ствол дерева, и я ухватилась обеими руками, так и не открывая глаз. Я себе клятвенно пообещала, что открою их только когда окажусь на твердой поверхности и в теплых объятиях…

Стоило нам приземлиться, Раш буквально содрал с меня все украшения и, наконец, уткнул лицом в грудь, крепко прижимая к себе. Меня все еще слегка колотило, так что я просто обвила его руками, еще и ногу закинула для гармонии, и все-таки разревелась. Он зарылся пальцами в мои спутанные волосы, уткнулся в макушку и шипел что-то совершенно мне не понятное, но успокаивающее. От его шепота я подвывала только громче, совершенно не стесняясь.

Он небольно, но крепко, дернул меня за волосы, поднимая зареванное лицо. Поцеловал сначала щеки, нос, лоб, даже подбородок поцеловал. Сцеловывал соленые капли, массировал мне затылок, прижимал крепко к себе за талию. Уткнулся лоб в лоб и смотрел мне в глаза так внимательно. Он был до сих пор весь насторожен, натянут — мышцы напряжены так, что будто за камень держусь.

И мне как-то моментально расхотелось себя жалеть, хотя именно этим я и собиралась заниматься ближайшую неделю — минимум. Слезы высохли.

— Раш… — просипела я, пытаясь разгладить его лицо, — Аррираш-ш-ш…

Жалеть себя расхотелось, а вот его стало почему-то очень жаль. Он смотрел на меня, не моргая, будто боялся, что стоит ему хоть на долю секунды прикрыть веки — и я опять исчезну. Это могло бы порадовать — что я ему так важна. Но чувство было скорее неприятное. Мне было неприятно видеть такое его лицо. Я гладила лоб, пытаясь разгладить морщины, поцеловала его в обе щеки в надежде, что улыбнется. Но он будто закаменел весь, только стискивал меня все крепче.

Коса у него расплелась, и золотисто-русые локоны свободно разметались по плечам. За них я и дернула, наклоняя его лицо пониже, чтобы не стоять на цыпочках. И поцеловала.

Стоило только прикоснуться к его губам, совсем легонько, как он, наконец, отмер. И поцеловал меня сам, крепко, яростно, явно выплескивая накопившееся напряжение. Стиснул волосы в кулаке так, что я не могла пошевелиться. Да и не хотела. Только теснее прижалась, закрыла глаза, и отдалась.

Так его жалко почему-то было, хотя это вовсе не он летел сейчас вниз, представляя, как расшибется лепешкой о камень. Это не он блуждал по лабиринту, теряя себя. Не у него от царапин и синяков, оставленных плотными зарослями, щипало лицо и руки, и шею. Но жалко было все-таки его, а почему-то не себя.

Он слегка прикусил нижнюю губу, оттягивая, и прошипел мое имя. И снова поцеловал.