Крылья пепла

Глава 4

Стеша, кажется, только глаза сомкнула, а вот уже ее тормошат и водой в лицо сыплют.

— Проснись, птичка-сонька, проснись, там уже поклажу носят и лошадок свели на берег, тебя тоже, как поклажу? Или как лошадка, сама пойдешь? Я нам с тобой самую кусачую нашел, вся в тебя. Проснись… Маре’инне, Вейле’ти

И на ресницы дунул. Щекотно было. Стеша думала, что сейчас вот глаза откроет, а над ней — лучистая лазурь, волосы свисают шалашиком, мокрые. Откуда-то же каплет? А губы — близко. В груди тоже стало щекотно и совсем не стыдно, разве только чуточку. Вот сейчас…

— А ну кыш, поганец! — прикрикнул Тома, затем раздался мягкий увесистый шлепок, будто подушкой бросили, и сразу стало не до щекотки. — Ишь, льнет уклейкой, кто сумки тащить станет? Я?

— Ло… лошадка! — хихикала в одеяло Стеша, глядя как Вейне, уворачивается от дядюшкиных шлепков полотенцем. — Кусачая!

— Я этому наезднику сейчас поперек хребта…

— Алех, старый развратник, что за мысли?

— Похабнее тебя тут вряд ли кто найдется, Вейне Эйт.

Улыбка все еще светилась в глазах, но Эйт уже перестал дурачиться. Попросил поторопиться и вышел, сказав, что ждет за дверью. На Вейне была почти та же одежда, что во время пути из Ллотина. Мечи — в ножнах за спиной. Он по-другому перестегнул ремни и теперь рукояти, по одной с каждой стороны, смотрели вниз. Рюкзак и кейтару, лежащие в углу у двери, забросил на плечо, выходя.

Стеше было тревожно.

Не свой сон пугал — его. Осыпающийся рисунок лозы на руках Вейне и слова, что он повторял в мучительном забытьи: не она, не она… Кому? Себе? Тому, кто вручил меч, что Эйт носит в закрытых ножнах?

Она так хотела весны, неба из глаз, золотых птиц с ладоней, и эта весна горит сейчас на его руках чудом, сказкой о разделенном свете. Горит… Сгорает, превращаясь в пепел. Никто не знает, что окажется сильнее. Только что бы не оказалось, для Стеши обратно уже никак. И для него, выходит, тоже.

Дядюшка говорил ночью долго и много. Об элфие, о вечном Райвеллине, о Светоче и двух его сыновьях, о младшем из них — ее отце, взявшем в жены рабыню, потому что у них был свет, о правилах, обычаях, клятвах. Долге, что больше жизни. Долге, что вместо жизни. И она не ребенок, что бы там прочие, и сам Вейне, не считали. Перестала быть ребенком, когда Ллокайт кричал в пламени Поборников чистоты крови за ее проклятый дар.

Дядюшка Тома, Алех, присел на край постели.

— Ничего, дитя, ничего, я, дурак старый, виноват, не сумел спрятать птичку от этого… кошкоглазого, а он возьми и скогти.

В блеклых глазах было тепло. И от руки, что гладила по волосам.

— Одевайся, что в рубашке сидишь? Мигом! И подарки не забудь.

А сам остался сидеть. Ждал пока Стеша копошилась за ширмой, торопливо умывалась и так же торопливо пихала вещи свою сумку. И подарки тоже. Книга и так была там, теперь и браслет. А слова в сумках не нуждаются.

Выскочила и застыла. Алех так и сидел на наспех укрытой покрывалом постели, нелепый в кривовато застегнутом длиннополом купеческом кафтане с торчащими в стороны серыми волосами.

— Дядюшка…

— Иди, детка. Дальше сами. А я вернусь. Я в Ведере корнями врос, как старое дерево. Куда мне на новое место. С Вейне я еще ночью простился, а тебя вот все не отпущу никак…

— Дядюшка…

— Иди. Ждет. Прощай.

На маленькой пристани было тесно от эльфов, людей, тюков, лошадей, откуда-то пришли подводы. Толчея стояла неимоверная и гвалт.

Эйт отвел Стешу в сторону, где заканчивался настил и начинался пляж. Отсюда был виден Ведере. Немного. Остров большей частью прятал мыс, на котором располагался город и от Ведере остался только Мраморный берег.

Дальше вдоль побережья на корабле было не пройти — начинались рифы и скалы. Лазурь темнела в узких проходах. Вода билась и пенилась, оседала хлопьями на острых, как ножи краях. И где-то за рифами был край живого, Темное Горнило, куда упал с небес один из осколков, в тот самый день, когда Стеша родилась. А перед Горнилом — Морнфейрин, Каменный цветок, город детей старшей крови, оставленный и преданный забвению. Теперь старшая кровь хотела вернуться туда, чтобы попытаться жить вдали от людей.

Не многие решились на этот шаг, если подумать. Не многие и знали. Это были в основном эльфы, осевшие в Ведере, и наемники. Часть прибыла на корабле, примерно столько же ожидали здесь, в уже почти собранном и сгруженном на подводы палаточном поселении. И Стеша даже догадывалась, кто их всех собрал. Вон стоит. Пугающий и красивый. Кхетаан.

— Хищная птичка! — на Стешу налетели, сграбастали и принялись трясти, как погремушку, только что зубы не клацали.

— Хафтиз, поставь, где взял, — тут же объявился остроухий защитник. Смешные, еще бы делить начали…

Вейне щурился на солнце, а у Стеши тут же прищемило в груди. Смотреть на него всегда было вот так, будто душой дрожишь. Всегда, с самого первого раза, когда она его голого на Мраморном берегу увидела. Он был рядом с коренастым и грубоватым Хафтизом, как ясень рядом с каштаном, если бы вдруг деревьям вздумалось вырасти у кромки моря.

— Успеете наговориться, — ворчал Эйт и ревниво отобрал Стешины руки из лапищ Хафа. — Лучше лошадей сюда подведи, а то бросил все.

Еще и в спину приятеля попинал. Хаф скалился и притворно упирался, потом пошел. Помахал рукой скривившейся на приветствие Кайти.

Лошади были недалеко. На светлой, любит Эйт серых, был приторочен знакомый рюкзак в висюльках, задорно поблескивающих на солнце, и другие их немногочисленные сумки. Дядюшкины подарки Стеша держала при себе. Схваченная под уздцы светлогривая кобыла вышагивала важно, будто Хафтизу одолжение делала, покачивался вместе с прочим добром спрятанный в чехол кейтарный гриф. Мечи были у Эйта при себе. Как всегда, когда он был не дома. Не в доме дядюшки Тома. Станет ли Морнфейрин таким домом, где оставляют оружие у порога?

Она подумала и потянулась обнять, но не успела коснуться.

Небо накренилось.

Или земля?

Звук, что пришел, звучал медным колоколом, призывавшим на казнь, гудел огнем, кричал голосом сгорающего в огне Ллокайта, грохотал, скрипел осыпающимися камнями ущелья и дышал жаром из глоток тварей Горнила, надрывался кейтарной струной, звенел дождем, колотящим в медный таз, шептал, как шептали тени матери и отца, которых Стеша никогда не знала, бил солнцем и ветром с Мраморного берега Ведере.

Звал.

Домой.

Светом и болью рисовал на лицах тех, кому дано было услышать.

Она — слышала. И…

Вейне… Древо первых сияло лбу элфие между ровных, как чаячьи крылья, бровей слепящим морозным узором, синее с алым бежало по щекам и лицу ветвистой лозой. Красивый до дрожи. Она и дрожала.

Держал. Сам дрожал изнутри, будто злая рука враз прошлась по струнам, и Стешину дрожь забирал себе. Гладил по лицу, накрыл прохладными пальцами горящий, словно раскаленный металл приложили, Стешин лоб.

Не было ни звука. Будто ни одно сердце не билось.

— …у эльфов нет сердца, сердце придумали люди, чтобы было чем оправдать свои порывы.

— Что же есть у эльфов?

— Раньше был свет…

Это он? Тот свет, что у них был?

Кайти смотрела. Ее знак Древа сиял золотом на застывшем лице, лишь губы шевелились, как тогда, на палубе, когда Вейне помог начаровать птиц, только теперь Стеша ее слышала, не сама, а потому что Вейне слышал и понимал, что говорила наемница. И много кто еще слышал и видел. Не только такое же, как у всех, в ком старшей крови не меньше половины, Древо над бровями, но и цветущую на руках лозу.

— Хаэл’ин’тэс, — шептали поблекшие губы прекрасной воительницы, сделавшейся похожей на статую. — Хаэл’ин’тэс.

Вейне подхватил на руки вместе с сумкой. Холодный, как ледяной сколок и такой же острый. Упорядоченное движение сбилось. Кто метнулся к морю и успел сесть в лодки — уходили от берега прямо к скалам, там опасно, но легче затеряться.

Но к морю уже было не пройти — вдоль берега бежали чужие. Люди. Много. Ближние скалы ощетинились лучниками. И среди бегущих и выстраивающихся вдоль кромки воды, и среди стоящих на скалах, были те, что жгут на кострах. Их развевающиеся на ветру рясы заметно выделялись меж все прибывающих воинов.

Часть обоза пылила прочь, ржали подстегиваемые лошади, кричали.

— Хафтиз!

Когда прозвучал Голос, наемник застыл, и теперь так и стоял у оседланной лошади, подобравшись, как для удара. Окликнувший его Вейне в два шага оказался рядом. Он забросил Стешу в седло и держал за руку, боясь отпустить, словно хватался ледяными пальцами за край. Вторая рука упала Хафтизу за плечо, пальцы элфие дрогнули и кованый наплечник, промялся, будто был сделан из фольги.

— Эйт?

— Хаф, береги больше жизни.

Поверх руки Вейне легла другая. Тонкая, но отнюдь не слабая. Разве слабые руки удержат боевой лук?

— Не он, я, — возразила наемница. — Он слишком тяжел для лошади с двойной ношей, Эйт.

— Кайти… Почему?..

— Разделенный свет священен, тиэн тен’Шайти. Но это не ради нее. Одна душа, одно сердце, одна жизнь, а ты… неважно. Время, тиэн.

— Вейле’ти.

Взгляд как удар. Теперь Стеша хваталась за его руки, как за край обрыва, но он улыбался и пел изнутри струной, а потом обжег губами, оставив на коже лед и огонь.

Долгожданный поцелуй.

Не было тепла — кровь и пепел.

Вейне

Но он уже отступил. Метнулись над плечами отросшие волосы. Солнце скользнуло по золотистой макушке и рассыпалось, погасло.

— Прекрати, не позорь его слезами, девчонка, — процедила сквозь зубы Кайти, вскочив в седло позади. — Ничего с ним не станет. Из него, конечно, воин такой же, как и бард, но он держит меч в руке дольше, чем ты живешь.

— Что… Что это был за Голос? — решилась спросить Стеша, пока эльфийка вертела головой прикидывая, в какую сторону лучше бежать сквозь толчею и хаос.

— Зов по крови. Владыки призывали старшую кровь вернуться, — процедила она и без жалости ударила серую по бокам.

Ветер, рванувшийся в лицо, забил горло, сорвал с ресниц непролитые слезы.

Стеша обернулась.

Эйт высокий, прямой и гудящий, как тугая кейтарная струна, шел чуть позади Кхетаана. Старые недруги, как светлое и темное отражение друг друга, одновременно обнажили клинки, повернувшись против общей угрозы в числе прочих, оставшихся прикрывать уходящий к Морнфейрину обоз.