Крылья пепла

Глава 1

Как он это пережил? Путь сюда и год здесь. Как-как… Чудом. Теплым чудом, серебристоволосым птенцом, которым надышатся не может. Как боялся за нее, оставаясь на берегу, пока Кайти увозила ее прочь. Больше, чем за себя, ведь если не станет его и чуда не станет. Лоб еще пылал, расколотый знаком призыва, мечи в ножнах просили свободы, но Эйт освободил только скае’аше, младшего брата, дар Светоча Таэрена. Чтобы беречь. Его самого будто Хранители берегли, что от шальной стрелы, что он случайного удара, а потом дошло, до придурка. Не Хранители, те кто рядом стоял с оружием в руках. Только слепой не видел лозы на его руках и лице, когда звучал призыв, а он, осколок прошлого мира, бывший брат по оружию, бывший ан’халте, изгнанник, клятвопреступник Кайтвиен тен’Шайти, почти забывший свое имя и выбравший себе иное, обнимал и прятал ото всех свой теплый свет. Прятал, но все увидели и теперь — берегли. Его. Потому что разделенный свет — чудо. Хаэл’ин’тэс. Одна душа, одно сердце.

И огрызок сумерек тен’Нихио тоже, выходит, хранил. Вот уж кому не хотелось бы оказаться должным, но Эйта прижали, а он уже порядком устал, да и мечник из него был так себе, если разобраться, а тут… Ножей осталось два. Кай даже думал, станет туго, придется скаир из ножен достать. Темный меч возмездия гневно гудел, скованный печатью на ножнах, но тут вихрем влетел Кхетаан, всеь залепленный кровью до самых ушей, сам похожий на меч из темного металла и такой же гудящий. Улыбка-оскал, взгляд кинжалами, ноздри жадно втягивают воздух, пахнущий грязью, кишками и кровью, будто нет запаха слаще. И будто в противовес внутри — теплый птенец дрожит-волнуется, как затихающие струны под пальцами, звука нет, а мелодия еще осталась.

Вейне отвлекся. И на элтаре, и на птенца. Бок обожгло холодом, боль погасил сам, удачливого смеска, пырнувшего его мечом, рассек Кетаан, полоснув снизу вверх наискось от подмышки до горла, и Эйта обдало кровью, как водой из ковша, а с него и так текло. Вот и побратались. У нападавшего были высокие скулы и уши острые. И знак Поборников чистоты крови на нагруднике. Темнорясые сжигатели, сами те еще огнепоклонники, раз так костры любят, давно приваживали, перекупали, искали и вербовали себе воинство. Если точишь меч, значит и в дело пустишь. А кто за эльфами в бою успеет, кроме таких же смесков?

Когда пырнувший Вейне полукровка рухнул, холодом продрало.

— Выдохни, Эйт, ты мне не должен, — рыкнул Кхетаан и пнул по плечу, от чего из рассеченного живота плеснуло и потекло по штанам прямо в сапог, где и так уже похлюпывало. А только затягиваться начало. Задница…

— На тебе и так долгов, что если еще один ляжет, — продолжил элтаре, опрокинув ударом в живот еще одного нападающего, которого Вейне добил, воткнув кончик скааша под дергающийся кадык, — ты прямо тут издохнешь, а мне хотелось бы, чтоб ты подольше помучился. Да и не убьет тебя эта рана, ты тварь живучая.

— Тут полно тварей. И живучих в том числе.

Не все выжили. Только те, кто ушел на своих ногах. Лошадь удалось изловить одну, и они с Кхетааном ехали на ней впременку, или брели рядом, держась за стремена, чтоб дать ей отдых. И молчали. О чем было говорить? Два дня вместе с остатками отряда и большую часть ночи вдвдем, решив не оставаться на ночлег. Эйт чувствовал, что вот-вот нагонят, и элтаре кивнул, когда он, вместо того чтобы лечь у костра, упрямо пошел дальше, как нитью ведомый дрожащей струной — так звал издалека и тревожился его теплый свет.

Бежала навстречу, бросилась обнимать, целовала не глядя, а он забыл про усталость и боль, так светло от нее было, и только уворачивался от быстрых горячих губ, потому что грязный был как неизвестно кто, в поту и пыли, и крови, отчищенной кое-как. В той луже, что нашли и лошади было не попить, не то что умыться.

Как ехал потом, держа ее перед собой, и его выламывало от желания обладать и нежности, от которой сводило сердце. То, которого не было. И можно было дышать ею, как воздухом, и воздухом касаться, гладить по лицу и ресницам, держать в руках тонкие пальцы. Она показала, как огонь поет. А он слышал, как зовет ее за горизонт к краю, где он однажды был и где пламя мешает мертвое с живым, рождая облака серой горечи и обрекая пленные души — пепельников — бродить в поисках тепла.

Потом врата города и год как во сне. С ней. Рядом. И как удар — просьба и дар. Браслет из серебра с жемчугом, лунным камнем и кианитом, который он видел на другой такой же тонкой руке, который эта рука ему отдала в один из дней, когда он случился рядом, чтобы отвлекать от жара.

— Зачем мне это, цветочек? Разве я дева, такое носить? — спрашивал он лучистые серые омуты. — Я и так слишком красивый, оставь себе. Судя по надписи, тебе его Селемелн подарил, герб Полыни рядом со строкой из его баллады видят мои глаза.

— А я и не тебе, твоей будущей любимой. Ей подаришь, чтобы в сердце, помимо заноз и цветочков, был еще кто-то. Бабочка? Птичка? Ты всем прозвища даешь, Кайтвиен тен’Шайти? — заглядывала в лицо Ллориен.

Подушки обнимали ее, трогательно выпирал круглый живот под шелком кетлу. Ветер обдувал разрумянившееся лицо, и Кай шептал ему не уходить, чтобы цветочку легче дышалось. Кресло он тогда на балкон сам вместе со смеющейся Лори выволок, царапая пол. Морщился от звука.

Таэрен явился чуть позже и сверкал глазами, ругаться хотел, потом посмотрел, как его свет улыбается и передумал. Кай тогда их оставил. Ушел тихонько, чтобы не мешать сиять друг для друга. Браслет остался у него. Не долго. Он отнес его Селемелну после… После. А Селемелн, видимо, оставил Алеху. Они вместе покинули земли: браслет, Алех и дитя, которое Кай поклялся сохранить еще до рождения. И хранил, как получалось. А теперь браслет у Стеши.

Не думать, не думать… Лучше просто смотреть.