Крылья пепла

Глава 6

В круглый храм, похожий на перевернутую чашу, обычно пустой, сегодня набилось народа, и Стеша пожалела, что вообще вышла. Несколько десятков голов мгновенно развернулись в ее сторону и слова молитвы разбавились уже знакомыми шепотками об огнепоклонниках, проклятом пламени и пророчестве последних дней. Сегодня на рассвете снова звучал Голос. И стоило бы подумать, что большая часть живущих в Морнфейрин соберутся здесь, но она не подумала. Просто дождь пошел, а так Стеша как повелось в последнее время пряталась среди статуй Сада застывших слез. Место скорби Морнфейрин совсем не походило на то, что она видела во снах и о котором рассказывал Вейне. Здесь совсем не росло деревьев и единственное место поблизости, которое могло укрыть от дождя был храм Хранителей.

Взгляды заставили опустить голову, отступить к выходу, выйти.

Моросило. Не так уж и сильно, но дядюшкина тетрадь, где рукой другого дядюшки, родного брата матери, вперемешку с балладами были записаны строки пророчества, могла отсыреть и испортится. Обычная тетрадь: темная, изрядно потертая кожаная обложка, истрепавшаяся на уголках когда-то плотная матовая молочного цвета бумага. Никакой магии, кроме той, что пряталась в словах.

То, что должно прозвучать — прозвучит. Виен’да’риен. Ведере.

Первая встреча. Начало. Мраморный берег, кусок старой стены, брошенные в песок ножны, сумка, футляр и одежда.

Ибо вначале было слово. Кайте виен. Кайтвиен. Вейне.

Силуэт у кромки воды на фоне залитого солнечным светом моря, запрокинутое к небу лицо.

Нужен свет для всех, а он всегда начинается со света, разделенного на двоих. Хаэл’ин’тес. Свет на двоих.

Золото волос, рассыпавшихся по голым плечам, ветер, пляшущий вокруг рук и пальцев, обнимающий плечи туманными росчерками, похожими на встопорщенные перья, и пронзительная лазурь, блеснувшая в лукавых глазах.

Достаточно искры и ветра, и возрожденное пламя пожрет мир. Таэсше хааллен. Тессхален.

Не обожги, согрей…

Это она — пламя. Надетый еще в Ведере браслет истаял, дар часто давал о себе знать в минуты волнений, подсвечивая вены на руках, окрашивая рисунок лозы в огненно-алый или серебро волос в янтарно-рыжий, но и без этого о ней узнали. Видели. Кхетаан был прав, слишком много глаз тогда собралось у первых ворот. Хватит ли дара и воли, чтобы согреть целый мир, Стеша не знала, пока его хватало лишь на то, чтобы отгонять ночные кошмары Вейне.

Хаэл’ти засыпал, вытягиваясь струной на краю ложа, свесив руку на пол и сжимая рукоять светлого скае’аше, а она сворачивалась клубком у него под другой рукой, устраивала голову на груди и просила огонь петь. Потом приходил рассвет, и они прятались. Стеша — от взглядов и шепотков, Вейне — от нее, но это было все равно, что прятаться от себя.

Царапина от скае’ири так и осталась на шее тонкой ниткой. Не заметно, если голову не поднимать, но Вейне был выше, так что если Стеша, обнимая, смотрела на него, он замечал, и взгляд делался больным от вины за случившееся.

После той ночи Стеша пролежала в горячке несколько дней. Эйт никого не пускал, только один раз Кайти и Кхетаана. Кто-то из них стучал в дверь ногой и поднял грохот на пол-Дворца. Пришлось открыть. Войдя, элтаре выговорил за бардак и лужи. Кому, как не врагу… Кайти просто молча помогла прибраться. Раздобыв веник, смела битое стекло, спросила, где взять сухие простыни, перестелила постель и ушла. У нее тоже были больные глаза. А лужи случились от того, что Стеша нечаянно подожгла простыни. Она не помнила, как. Пришла в себя в ледяной купальне, после которой Вейне снова носил ее на руках в покрывале по всем комнатам, баюкая, как дитя, тыкался носом в шею и как заведенный просил прощения.

Жар прошел так же внезапно, как и начался, не оставив никаких последствий, кроме голосов в голове. Стеша стала слышать не только самые сильные и злые чувства, а вообще все. Теперь подружки не говорили про венчальные наряды. Да и самих подружек не стало. Это оказалось обиднее. Стешу больше не звали на кухню помогать, а в Сад к Аенфейру сама не пошла, хотя он не гнал.

Дождь стихал, и она решила вернуться к облюбованной скамье на кладбище. Будет мокро, но не обязательно сидеть, можно побродить между изваяний, а затем выйти с другой стороны, пересечь хозяйственный двор за конюшнями, пройти краем Сада и через одну из боковых дверей нырнуть в центральную башню Дворца. Быстро подняться на третий уровень и мышкой прошмыгнуть по коридору в свои комнаты.

Неспешно шагая по дорожке Майр’маэлн фиеналь, Стеша встретила мастера Фея. Рядом с узкой стеллой с надетым на шпиль медным браслетом. Такой у элле обычай — оставлять у изваяния или вмуровывать в него какую-нибудь вещь ушедшего, которую тот долго носил при себе и в которой осталось отражение его души. Аенфейр, с которым они не виделись почти две недели, кивнул и поделился, что яблоки в Саду стали совсем сладкие, а в закутке с ведрами и граблями живет лисичка. Сама по себе откуда-то взялась.

У Фея теперь было вдвое больше морщин, лучистые серые глаза поблекли, а волосы наливались сочным каштановым цветом, только когда он говорил о сыне. Аенфейр похудел и все время мерз, поэтому Стеша держала его за руку пока стояла рядом и делилась теплом, как когда-то с растениями в Саду.

— Древо пустило молодой побег прямо у ног статуи Единого, — шелестел выцветшим голосом элфар, — жаль, если не выживет. Лето затянулось, осень сухая и теплая, значит зима будет холодной. И близость Горнила не спасет.

— Это не Единый, — поправила Стеша, — это его первое земное дитя, Маэльхаэл, Капля света от дома Терновника. В руках статуи были мечи из поющего металла, а Единый не носил оружия. Ему это было не нужно, ведь у него была серебряная кровь из тьмы, тени и света.

— И серп из застывшего пламени, который он приколотил в небе рогами к верху, чтобы собирать потерявшийся в темноте солнечный свет, — улыбнулся Фей, голос налился звуком, а волосы — цветом, потому что не Стеше он сейчас отвечал, а рассказывал сказку сыну, ушедшему на звездные дороги. — . Наполнившись до верха, серп долго висит круглый, желтый и яркий. Пока один из Хранителей, ворочаясь во сне, не заденет его хвостом, и не опрокинет. Собранный свет сыплется в море. Люди пугаются и называют это звездопад, а упавший свет — янтарем.

Поборники чистоты крови пришли к Морнфейрин чуть больше месяца назад. С момента их появления Серп Единого пустел уже дважды. Хранители пали, некому стало задевать, а серп продолжал опрокидываться, опускаясь все ниже с каждым годом. Стеша помнила время, когда узор из кругов и точек на Серпе было не разглядеть, а теперь ноздреватый, как блин тетушки Фелье, бок был хорошо виден даже без специальной трубки с пузатыми стеклами.

Палатки расползлись за поребриком первой стены далеко в обе стороны. Люди не нападали, но и не выпускали. Единственной свободной дорогой осталась та, что вела к Горнилу. Через горы тоже было не уйти. Новая сила — мертвый белый свет — которому элефи элле мало что могли противопоставить, обрушила склон горы. Часть города, ворота и удобные тропы были погребены под валом камней. Именно там погиб сын Аенфейра, а с ним еще четверо возвращавшихся в Морнфейрин охотников и Хафтиз. Вейне и Кайти тогда долго сидели в одной из общих комнат на втором уровне. Все прочие уже разошлись, а они сидели. Вейне пел вместо прощания похабные частушки, а Кайти смеялась, только весело никому из них не было.

Как-то еще по дороге из Ллотина наемник сказал, что если он отправится к Хранителям первым, Эйт с Кайти просто обязаны напиться, как следует и орать срамные песни, пока не охрипнут, чтоб ему было веселее. И костров пусть не жгут. Все же он большей частью человек, значит, по-человечески — в землю, чтоб травой прорасти или цветами.

— Не было там земли, только камни, — сказала Кайти, когда уходила.

— Это Морнфейрин, — возразил Эйт, — здесь все из камня, даже цветы.

Обвал перекрыл русло одному из ручьев, несущих в город воду, особенного недостатка не случилось, но пустой резервуар в центре на всякий случай заполнили. Второй урожай овощей из Сада вышел скудным, зато огневок стало много. Вялые к зиме ящерки искали место для спячки и готовы были лезть в любые, похожие на норы ловушки, особенно если там лежали разогретые камни. Стеша иногда грела камни для ловушек. За огневками ходили дети, они не боялись ее и не гудели злобой в голове. Наоборот, им было любопытно. Больше всего им нравились светлячки и бабочки. Или птицы. Но таких красивых, как были над морем по пути из Ведере, у Стеши без Вейне не получалось, а приставать к и так по кончики ушей занятому хаэл’ти она даже не пыталась. У него едва времени на сон хватало, а тут глупости какие-то.

Осень угасала и чем меньше листьев оставалось на деревьях в Саду Фея, чем темнее становилась трава на пустоши, тем гуще делался страх. Он вползал в город с туманами, прятался от скупого солнца в подвалах и пустующих домах, заставлял сомневаться, делал всех раздражительными.

Стеша всегда слышала, когда бранились. А иногда — другое. Главное, чтобы был огонь.

Они снова стояли рядом, эти две одинокие души, одинаково тянущиеся к тем, кто не слышал их песни. И было как на утро встречи после боя на берегу: Вейне, спускающийся в общий зал внизу уже поймал глазами ее, Стешу, и больше не видел никого, кроме своего света, Кайти смотрела на Вейне кровящей раной в груди, прикрытой цветным лоскутом мнимого благополучия, а Кхетаан смотрел на Кайтмарен, просто смотрел, как смотрят на красивое и радуются, что можно просто смотреть.

— Это свет на двоих, таэро’аше, — спокойно произнес элтаре, стараясь утешить, но то ли не умел утешать, то ли слова выбрал не те.

— Я понимаю. Но мне от этого не менее больно. Я бы даже заплакала, но говорят, Темные девы не плачут, да и я забыла, как.

— Ничего. Чудо стоит нескольких слез, чьи бы они ни были. А это — чудо. Чтобы мы вспомнили себя.

— Да, чудо. Один свет, одна душа, одно сердце. Одно на двоих.

— Одно на всех, таэро’аше. Одно на всех.

Бывало голосов становилось так много, что голова разрывалась.

Но приходил вечер и Вейне, вытягивался струной на краю ложа, закрывал глаза и рассказывал о Райвеллине. О наследнике Земель Таэрене и его наложнице-тинт, о том, как они разделили свет и родили детей. О сыне Таэрена Хаэльвиене, который едва не погас, когда потерял родителей, о Светоче Маэльхаэле, который потерял всех своих детей и единственного друга, но не погас, чтобы не дать погаснуть внуку. О сестрах близнецах, которые носят одинаковые маски и платья и договаривают друг за другом фразы. О второй жене Светоча Сканмиэле, которая тоже много времени проводила на скамье Сада застывших слез, о целителе Хиланлене, утаившем от Светоча дитя последних дней, о провидце Томиллене, о стене, Вратах, старом ясене, башнях Эйсти-Тиэн… И голоса уходили, сдавшись, потому что память сердца всегда сильнее злобы.

Вейне в отличие от друга и Владыки Светоча Таэрена, который любил встречать рассвет, ранних побудок не терпел, но сегодня ушел, едва солнце встало. Потому что сегодня вновь звучал Зов по крови, украсивший чело знаком Древа Истока, а в лагере людей принялись убирать палатки. И Стеше бы подумать, прежде чем прятаться от дождя в храм, но нет, и теперь, хоть она уже в центральной башне Дворца, шепотки так и остались возиться в голове.