Рабыня Рива, или Жена генерала

Глава 10

— Это отрава! — проорала она. — Не трожь руками!

— Спокойно, Шантара, — недружелюбно процедил ее брат и протянул мне руку, чтобы подняться. — Она не знала.

— Так следи за своей женой, — она бросила на него взгляд, полный вызова. Из-под век полыхнуло янтарным, она запахнула плащ и ушла, покачивая бедрами, к дому вслед за родителями.

— Эти цветы высаживают для аромата, потому что они отпугивают насекомых, — объяснил он. — Трогать их нельзя. Они смертельно ядовиты.

— Смертельно? А если кто-нибудь потрогает?

— До тебя это никому не приходило в голову. Идем в дом.

Я нерешительно пошла за ним. Сердце билось в груди громче обычного. Меня дико перепугала его сестра — агрессией и криком. Да и выглядела она решительной и опасной, как и многие родовитые григорианки.

Опасаюсь, она не простит мне загубленную жизнь брата.

Жаркий день мы провели в тиши и прохладе их сада.

Беседка в отличие от наших была каменной. Но, как ни странно, идею я оценила — там было тихо, прохладно и сумрачно. Идеальное убежище от жары и дурных людей. Мне сразу там понравилось. Это было прямоугольное строение, вход напоминал лаз в какой-нибудь склеп или грот — внутри было темно.

Но когда я вошла, оказалось, что на стенах светильники, а в центре сложен стол — тоже из камня. Его окружали каменные скамьи. Здесь не было насекомых, возможно потому, что беседку окружала узкая дорожка высаженных цветов, за которые я получила от Шантары по руке.

Еды не подали, да и напитков мало. Только ледяной настой каких-то пряных и острых трав. Я боялась пить, помня о вкусах, но григорианцы спокойно пили напиток, правда медленно. Одного кувшина хватило на весь день.

Шад расслабился в кругу семьи. Я сидела рядом, по левую руку — как настоящая супруга, но молчала. Слишком страшно участвовать в чужих разговорах. Я не могла набраться смелости попросить воды или чего угодно, что можно пить и не обжигаться.

— Династия ищет нового преемника, — в пустоту сказал отец.

Над столом повисла такая густая и многозначительная тишина, что даже я догадалась, о чем идет речь. Мне стало страшно и стыдно, словно обсуждали меня. Так и было, только мысленно. Я понимала, к чему это было сказано.

Шад ничего не ответил отцу, и я была за это благодарна.

Неожиданно сгустилось напряжение. Они даже не смотрели друг на друга, но их сила будто столкнулась мысленно в старом противоборстве отца и сына. Сына, который, как считал отец, поступил неправильно.

— Не будем, — заметила мать.

— Все генералы побьются за право стать монархом, — возразил ей отец. — Кроме Шада.

— Это мое решение, — мрачно заметил он. — Выбирай, о чем говорить, если хочешь, чтобы я оставался в твоем доме.

В висках запульсировал страх, у меня даже в ушах зашумело. До головокружения я боялась стать причиной ссоры Шада с семьей. Я того недостойна — у них прочные семейные связи. Очень прочные.

Семья молчала.

Почти не чувствуя ног, я поднялась.

— Рива? — глухо спросил муж, тоном интересуясь, куда меня понесло.

— Прошу меня извинить, — пробормотала я. — Я бы хотела лечь.

— Служанка тебя проводит, — равнодушно сказала мать, и я пошла к дому вслед за девушкой-рабыней, обхватив себя руками и стараясь поменьше думать.

Спальня была тихой и прохладной.

Открытое окно, до пола занавешенное белой тканью, вытягивало ее наружу. Мне нравился сквозняк — я давно от них отвыкла. На кораблях сквозняков нет.

Низкая мебель, очень простая, без украшений: стол на толстых квадратных ножках, кровать, состоящая из монолитного прямоугольника, даже ножек нет. Сверху лежала разобранная постель. У окна плетеный стул. Вот и все. Незакрепленные деревянные рамы поскрипывали.

Я накинула петельку на ручку створки, чтобы не качало.

Мне нравилось, что здесь были только природные материалы. Дерево, настоящие ткани. Так приятно, и глаз и кожу ласкает, не дает забыть, что я свободна. В углу сложен небольшой очаг — тоже из натуральных камней. Кто-то тщательно обтесал и отполировал их, смазал маслом, чтобы блестели и не грелись сильно. Мне тоже хотелось иметь свой дом: пустить корни, заботиться о нем, смотреть в окно… Это чувство своей крепости, своей силы. Понимаю, почему здесь живут кланами — силы тебе придает мощь всего рода.

Оставшись наедине, я сразу почувствовала облегчение. С ними я была не в своей тарелке, нервная и подавленная. Я не ровня им и ею не стану. Чужачка. Никто.

По этой ремарке, брошенной отцом, я поняла, что меня возненавидят.

Он мог удостоиться высшей чести стать монархом. Теперь этот путь для него закрыт.

Как бы они ни были подчеркнуто вежливы со мной, это неискренне. Даже сейчас, когда меня нет, они даже не станут меня обсуждать — слишком мелкая, неприятность, о которой не вспоминают. Мне так остро захотелось свободы, что во рту появился вкус пряностей из детства.

Я всегда была упрямой и смелой… Пока не пришла война. Она всех нас изменила, а меня чуть не уничтожила.

Сюда долетали их гортанные разговоры, а я ощущала себя такой маленькой и одинокой, что хотелось съежиться в комок. Или бежать — бежать в свою собственную жизнь, которую никто не кроит как хочет. По злой иронии я меньше всего влияла на свою жизнь: сначала родители решали, как мне жить, затем Лиам, теперь это будет делать семья генерала.

Наверное, я еще не отошла от встречи с родителями. Это меня подкосило.

А теперь они сидят там и орут на Шада за то, что взял рабыню с Иларии в жены, хотя только что чествовали его как героя, за то же самое. Он мог побиться за право стать правителем — на Григе это большая честь. Настолько большая, что весь род возьмет фамилию от имени прославившегося родственника.

Шад такую возможность навсегда утратил.

Знаю, он заставит их умолкнуть. Но на мне на всю жизнь останется это клеймо — та, что не дала взлететь своему мужу. Та, что его погубила. Погибель героя, рабыня Рива — на этой планете меня будут называть так всегда.

Я легла в постель, съежившись. Прохладную, приятную, ласкающую. Но чувствовала я себя в ней очень одинокой. Слезы намочили глаза, потекли по щекам. Они еще долго сидели там, горланили.

Давно стемнело, вечер перешел в ночь, а семья Шада не торопилась расходиться.

Я, обессиленная и уставшая от собственных слез, с трудом задремала. Мне снилось что-то приятное… Поле маковника, детство, солнце и моя смелость.

Внезапно в комнату ворвался Шад.

Я вздрогнула и села на кровати, к груди прижимая покрывало. Во все глаза я смотрела на него. Они у меня и так большие, еще больше их делали татуировки.

Он был в гневе. В дичайшем. В таком состоянии вызывают на дуэль, рушат договоры, и выбивают зубы сопернику.

Я же ничего не сделала, да?..

Я просто задремала… Мне горячо, страстно и остро захотелось попросить прощения. Рабская жизнь надежно закрепляется в памяти — не в уме, в памяти тела. Испугалась, что меня накажут.

— Проклятие! — заорал Шад, вминая кулак в дверь, чтобы ее захлопнуть.

Еле сдерживая гнев, он заковылял к кровати, припадая на раненую ногу. Из-за нервов хромота стала заметнее. Я не понимала, что случилось, а он был вне себя. Ходил по комнате — вдоль кровати. Не мог успокоиться и то сжимал кулак, то разжимал, прижимал ладонь ко лбу, качал головой, сожалея о чем-то серьезном. Руки тряслись, а ритуальный кинжал звякал на поясе.

Раньше, когда он ходил, я не слышала кинжала. Но теперь он делал это слишком быстро и резко. Видя вопрос в моих перепуганных глазах, он бросил:

— Лиам выжил!

Шад бессильно зарычал, а я задохнулась от страха.

Как жаль, что не на меня он злится.

Как жаль…

— Выжил? — переспросила я.

Голос задрожал, но не от гнева.

Шад экспрессивно ругался на незнакомом языке, на каждом шагу с губ срывалось новое слово, пока он не заорал, пнув стену ногой. И я поняла, чего он бесится. Поняла и затихла.

Его жертва была зря.

Он закрыл перед собой все двери ни за что.

— Господин… — от страха зашептала я. Даже зашелестела, силы резко оставили меня, делая голос слабым и истеричным. Хотелось упасть лицом в подушку и рыдать.

Он женился на мне ради убийства Лиама. Теперь все бессмысленно. Он все потерял. Меня охватила паника — такая сильная, что затрясло.

— Господин, отвезите меня домой, — попросила я, готовая умолять и в ногах валяться, лишь бы меня не вернули Лиаму обратно. А затем испугалась еще сильнее. Что мешает ему вырвать меня из рук родителей второй раз, если он уже когда-то это проделал?

И наказать — по всей строгости закона Лиама.

Я разрыдалась в полный голос, как маленький ребенок, испуганный темнотой.

Генерал остановился и обернулся. Я вела себя недостойно григорианки — даже человека с его точки зрения.

— Генерал Эс-Тирран, прошу! Не возвращайте меня ему! — выкрикнула я.