Волчья мельница

Девушка уже пожалела, что так глупо открыла свой секрет и происхождение пса.

— Соважон жизнь отдаст за малыша. Он присматривает за ним лучше, чем я! Прошу, Фредерик, никому не рассказывайте! Люди глупы и всего боятся…

Он тихим голосом обещал, польщенный тем, что она не считает его ни дураком, ни трусом, после чего ушел в дождливую ночь, не забыв плотно закрыть за собой дверь.

«А ведь он мне когда-то нравился! И я что только ни делала, чтобы привлечь его внимание! — подумала Клер. — Как мы меняемся!»

В виду она имела, конечно же, себя.

Клер вздохнула. Чтобы поскорее прогнать горькие мысли, она сосредоточилась на младенце, который, размахивая ручками, пил молоко.

Вошел промокший Колен Руа. Скинул сабо и повернул свое бледное лицо к дочери:

— Я жутко голоден! Как хорошо у тебя тут пахнет!

Он улыбался, но к креслу не подошел. Колен старался лишний раз не смотреть на сына. Это огорчало Клер, но она надеялась, что со временем отец его полюбит. * * *

Прошло еще две недели дождей с ветром. Несмотря на постоянную болтовню служанки и шутки рабочих, с которыми Клер сталкивалась во дворе мельницы, она тосковала. И скучала по Бертий, их общению и взаимопониманию.

«Кузина перестала мне писать…» — поймала она себя на мысли однажды вечером.

Лежа на большой кровати, слышавшей немало признаний и смеха, Клер даже читать не могла. Матье спал в маленькой деревянной кроватке, которую она нашла на чердаке и покрасила в белый цвет. За окном сильный ветер раскачивал каминные трубы на крыше, бился в закрытые ставни.

«Если бы днем была хорошая погода! Нравится это папе или нет, я возьму Матье и схожу с ним к Базилю. Наверняка он скучает не меньше меня… И в дождливую погоду обостряется его ревматизм», — сокрушалась про себя Клер.

Она представляла давнего друга в стареньком доме, в темноте, разбитого болезнью. И из-под двери тянет сквозняком…

«Базиль тоже переменился. С Жаном ему было веселее. Они играли в карты, разговаривали. А теперь все так уныло!»

Клер боялась вспоминать моменты былого счастья, чтобы не плакать потом несколько часов напролет. И тревожилась о Бертий, избегая тем самым мыслей о Жане.

«Для нее это — настоящее приключение! Столько новых городов! А я даже не видела ее новых нарядов. Какие платья она надевала, будучи на Лазурном берегу? А когда ехала поездом в Венецию?»

Она уже собиралась затушить свечу и некоторое время полежать, представляя кузину на просторах Италии, но передумала. Взяла три письма Бертий и перечитала, выискивая слабое место, слово, написанное дрожащей рукой, меланхоличную ремарку. Но ничего такого там не было. Каждая строка буквально дышала счастьем.

«Тем лучше, — заключила Клер. — Я ошиблась в Гийоме. Похоже, он правда любит Бертий!»

С конвертами в руке, она задержалась взглядом на большом одежном шкафу из темного дуба. Почему-то вспомнилось солнечное утро, и как она кладет на полку связку писем, которую Жан принес из дома Базиля.

«Что, если я хотя бы взгляну на них?»

Идея ей понравилась. Отец попросил Фолле перенести в спальню, которую Клер теперь делила с малышом, дровяную печку. Клер подбросила туда два поленца и, босоногая, подбежала к шкафу. Письма лежали там, где она их оставила, — между стопками простыней.

Девушка вернулась в постель, испытывая неожиданное любопытство, — правда, не забыв проверить, спит ли малыш.

Сон у Матье был крепкий.

«Посмотрим, с кем переписывался Базиль. Может, с Марианной Жиро? Конечно с ней!»

Она задумалась. Все-таки читать чужие письма неприлично… Но Клер маялась от скуки. Она наугад выбрала письмо и стала читать. После нескольких страниц она уже ничего не видела, заливаясь слезами.

«Как страдала эта женщина! Как она была несчастна!»

Марианна — а речь действительно шла о ней — поверяла Базилю секреты своего затворнического существования в Понриане. Признавалась, что супруг, Эдуар, очень жесток и внушает ей панический страх. Часто речь заходила о литературе — чтобы забыть о своих горестях или продолжить прерванную дискуссию.

Скоро Клер нашла и более жизнерадостные послания, изобилующие словами нежности. На каждом, справа, была дата, и это помогло ей догадаться: «Я начала с самого трагического периода, когда они были в разлуке. А в первых письмах — ослеплены любовью, как мы с Жаном!»

Усталая и грустная, она сунула письма в ящик прикроватного столика. Отношения, которые в обществе сочли бы преступными… От этой любви, этой таинственной идиллии ничего не осталось. Ничего, кроме трогательной ностальгии, испытываемой бывшим школьным учителем. «Рано или поздно Базиль сам мне все расскажет!» — пообещала себе Клер.

На этот раз она задула свечку. И в тот же миг раздался странный звук — словно что-то стукнулось о ставень. Потом еще и еще.

«Словно кто-то бросает камешки…»

Клер пожалела, что потушила свет. Встала и на ощупь прошла к окну. Понадобилось время, чтобы его открыть, умирая от тревоги и изумления. Соважон спал в коридоре, у ее двери, что успокаивало. Вот только он даже не подал голоса.

— Кто там? — спросила девушка, вглядываясь в темноту. — Вот я глупая! Это всего лишь ветер шевелит ветки шиповника!

И тут она увидела пятнышко света, дрожащее и подвижное. Между завываниями ветра и стуком дождя услышала голос:

— Клер! Клер!

Девушка перегнулась через подоконник. Сердце у нее стучало как сумасшедшее. Еще не веря своему счастью, она позвала:

— Жан! Это ты? Это правда ты?

— Я! Можешь спуститься?

— Иду!

Она дрожала всем телом. С трудом закрыла ставни и окно, зажгла свечку. Соважон вскочил, едва она вышла в коридор.

— Тише! Будь тут и охраняй Матье!

Задыхаясь от волнения, с единственной мыслью в голове — Жан приехал! Жан ждет ее на улице! — она сбежала по ступенькам, пересекла кухню и повернула ключ в замке.

«Слава Богу, что папа спит в кабинете и что сегодня — суббота и у Тьенетты выходной!»

Наконец она дернула на себя входную дверь. Закутанный в странного вида черный плащ, в шляпе с широкими полями, Жан вбежал в дом.

— Ну и погода! — прошептал он. — Клер, любимая, я не стал ждать утра! Я так соскучился!

Клер смотрела на него, держа свечу в руке, розовая с золотом в своей ночной рубашке, с шерстяной шалью на плечах. Все в нем было родным и знакомым: и нежные синие глаза, и черные волосы, и яркие губы… И это не был мираж. Жан тут, рядом, живой и невредимый! Он привлек Клер к себе.

— Я так хотел тебя увидеть! Сел на поезд, а из Ангулема пришел пешком. Без остановки! Клер, я страшно по тебе соскучился!

Девушке казалось, что еще секунда — и она умрет от радости. Жан обнимает ее за талию, за плечи, она слышит его низкий ласковый голос… Его мокрый плащ холодил ей кожу, но она этого не замечала. Его присутствие и поцелуи, которыми он осыпал ей щеки, нос и губы, — восторг переполнял Клер. Жан, тоже опьяненный счастьем, объяснил:

— Сумку я оставил у Базиля. Как он мне обрадовался! Сказал, что мэтр Руа теперь спит в другом здании, на мельнице, и вы с малышом в доме одни. И я рванул к тебе! Кстати, неплохо было бы перекусить.

— У меня есть хлеб и мясо, — отвечала девушка. — Раздевайся, а я пока накрою на стол!

С лестницы скатился серый шерстяной вихрь: Соважон подбежал к Жану, положил передние лапы ему на плечи и стал лизать лицо. Он поскуливал и вилял хвостом.

— Он тебя узнал! Как он тебя встречает!

Было видно, что Жану это очень приятно. Несколько месяцев он думал о Клер, жадно перебирая все связанные с нею воспоминания. То представлял ее, обнаженную, на соломе, то в синем переднике идущей по дороге, но всегда в сопровождении Соважона или ласково его поглаживающей.

— Мне как-то спокойнее, когда я знаю, что он всегда с тобой, наш Соважон! Весной, когда соберешься ко мне, захвати и его тоже. Он привыкнет. В порту полно собак!

Девушка улыбнулась, расставляя на столе стаканы, тарелки с ветчиной и паштетом.

— Да, конечно, — согласилась она, не раздумывая.

Весна Клер не интересовала. Единственное, что важно, — сегодняшний день, эти несколько часов, которые они проведут вдвоем. Об отъезде и разлуке она предпочитала не думать. Жан, конечно же, приехал на день или два, но спасибо и за это! Так приятно видеть его, красивого и стройного, слышать его учащенное дыхание…

— Садись и поешь!

Он устроился за столом, не сводя с нее глаз. Клер побежала к двери и заперла ее на ключ. Потом раздула огонь в печи, разлила по стаканам вино. Выпила немного сама, залпом.

— А где же малыш? — спросил Жан.

— Спит в моей спальне, наверху.

— И много он плачет по ночам?

Девушка поставила стул рядом со стулом возлюбленного. Обняла Жана, трепеща с ног до головы. Но не от холода — Клер дрожала от радости и нетерпения.

— Матье очень спокойный ребенок. Не просыпаясь, спит до рассвета.

Жан встал, хотя съел только ломоть хлеба с кусочком ветчины. Взял Клер за руку. Она поняла намек. Вскочила, повисла у него на шее. Они обнялись так крепко, что оба чуть не задохнулись. И наконец — долгожданный поцелуй! Они отрывались друг от друга, только чтобы обменяться уверениями в любви. Их сжигал один огонь, одно желание…

— Идем! — первой позвала Клер.

Они поднялись по лестнице как в забытьи, на ватных ногах. Клер увлекла Жана в родительскую спальню, где до сих пор пахло краской и обойным клеем. Условности сейчас Клер мало занимали. Она не думала о том, что здесь скончалась ее мать. Кровать приняла их, в то время как оба остервенело срывали с себя одежду.

— Я вся горю! — проговорила она. — Прикоснись!

Жан провел рукой по ее груди, бедрам.

— Правда, ты вся теплая…

Сил говорить не было. Желание уже граничило с болью. Он замер ненадолго, рассматривая Клер — нагую, томную, с полуприкрытыми глазами, — потом лег сверху и вошел в нее чуть резче обычного. Застонал, забывшись в удовольствии момента, остром, как вкус крепкого алкоголя. Она закусила краешек простыни, чтобы не закричать от страсти, но тело ее изгибалось и пульсировало, наконец насытившись.

Между неистовыми схватками они по несколько минут дремали, потом пробуждались и снова сплетались в объятиях. Они были счастливы. Они обменивались только словами любви, простыми, как вечность, и не думали ни о настоящем, ни о будущем.

Тонкий крик пробудил обоих от более крепкого сна, незадолго перед рассветом. Клер спрыгнула с кровати.

— Матье! Я не приготовила ему молоко! Оно стоит в погребе, на верхней ступеньке. Я за ним сбегаю, а малыша принесу тебе, покачаешь его немного!

— Я не знаю, что с ним делать! — возразил Жан. — Скажи, а в котором часу мэтр Руа приходит пить кофе?

— У папы есть переносная печка, он сам себе готовит цикориевый напиток. В дом он придет не раньше десяти утра, на перекус. А сыном он вообще не занимается.

В ласковом голосе Клер сквозила обида. Она сбегала в свою спальню за маленьким Матье и вручила его Жану. Юноша стал насвистывать ему матросские песни. Малыш завороженно слушал.

— А вот и я! — объявила Клер, появляясь на пороге минут пятнадцать спустя. — Пришлось разводить огонь и греть бутылочку.

Улыбаясь, она села рядом с возлюбленным и натянула одеяло повыше — в этой комнате было нежарко. Приложила малыша к груди, дала ему молоко.