Волчья мельница

Глава 11. Волчья кровь

Пастушья мельница, 10 февраля 1898 года

С самого рассвета Клер разыскивала Соважона. Пса хватились вчера, с наступлением темноты. Среди ночи ей почудилось, что поблизости воют волки. Все еще стояли сильные холода. После обильных снегопадов долину сковал мороз. Камыши вдоль реки и корни обледенели и стали будто из хрусталя, а по краям крыш повисли длинные сосульки.

«Куда он запропастился?» — недоумевала девушка, выходя из конюшни.

В уголке, где пес обычно ночевал на подстилке из сена, было пусто. Клер обошла все строения в усадьбе, неустанно подзывая питомца. Козы, запертые в овчарне, отвечали дружным блеяньем — близился сезон окота. Клер потуже завязала под подбородком накинутый на голову вязаный шарф. Платье, которое она после смерти матери перекрасила в черный цвет, болталось на ней — так она похудела.

Газету, сообщавшую о крушении судна «Бесстрашный», Клер прятала под матрасом. Столкнувшись с ее упрямым молчанием, Колен Руа терялся в догадках. Может, он что-то и подозревал. В обеденные часы работники судачили между собой. Перемена, случившаяся в молодой хозяйке, — так они именовали Клер — их огорчала. Некогда веселая, жизнерадостная, с красивой женственной фигуркой, она теперь ходила мрачная и укутывала свое исхудавшее тело в шерстяные шали.

Гийом был уверен, что знает причину. Все дело в племяннике Дрюжона, этом молодом брюнете с синими глазами. Наверное, женился на другой или умер… Мсье Данкура это не волновало. У него были свои заботы, и он утешался по вечерам, ложась в кровать рядом с Бертий.

Хочешь не хочешь, а пора было возвращаться. Клер жутко замерзла. Волк — а в ее глазах Соважон взял больше от волков, чем от собак, — ее покинул.

«Вернулся к собратьям, устав сидеть целыми днями на привязи, а может, бегает за самками, — сказала она себе. — Волкам холод нипочем. Весной у них появится потомство».

Весной… Это слово всколыхнуло тоску, которая все никак не отступала. Ужасные видения, невыносимые страхи осаждали девушку каждую ночь. Она представляла, как Жан тонет, наглотавшись соленой морской воды, или же пришибленный упавшей мачтой. Иногда он ей снился: барахтался в беснующемся море, звал на помощь. Большие рыбы своими острыми зубами терзали его тело и изничтожали любимое лицо, столько раз ею целованное.

«Ты должна быть сильной!» — сказала себе Клер, подходя к кухонной плите, чтобы согреть руки.

— Где тебя носило, Клер? Бутылочка с молоком не готова, и Матье уже начал беспокоиться!

Услышав голос Бертий, она вздрогнула. Кузина сидела в своем кресле на колесах и одной рукой качала колыбель, в которой спал ребенок.

— Никак не могу успокоиться — я о пропаже Соважона. В последнее время ему не сиделось на месте. А где Тьенетта?

— В уборной, ее снова стошнило. Клер, девчонка беременна! Ты не замечаешь, потому что ничего не хочешь замечать. Кстати, заходил почтальон, принес тебе письмо от Фредерика Жиро. Насколько я поняла, этот господин на зиму перебрался в Ангулем, это так?

Бертий поджала губы. Снег и холод заточили ее в доме, что не лучшим образом сказывалось на ее настроении.

— Этьенетта беременна? — переспросила Клер. — Ей же под Рождество только пятнадцать исполнилось! Бертий, ты уверена?

— Да у нее живот уже не помещается в платье! Она похожа на перетянутую с двух сторон подушку. Ты должна ее прогнать! Девчонка не моется и тащит из дома все, что плохо лежит!

— Ты говоришь совсем как мама! В любом случае тот, кто ее обрюхатил, виноват намного больше. Она же подросток!

В голове Клер ее внутренний голос докончил тираду: «Подросток, который тем не менее носит ребенка! В отличие от тебя».

Девушка помотала головой, но от жестокой мысли оказалось не так просто избавиться. Она могла бы понести от Жана, но ее тело, будучи здоровым и хорошо сложенным, не приняло семени. Ни единого раза!

— Ты не ответила насчет Фредерика, — не сдавалась кузина.

— Бертий, дня не проходит, чтобы ты не вспомнила при мне о Фредерике! Я не открываю его писем. И я молюсь, чтобы он годами оставался в городе и забыл меня! Но, чтобы тебя порадовать, скажу: трубы господского дома в Понриане дымят вовсю, а это значит, что хозяин вернулся. На днях съезжу к нему и возьму свое обещание назад. Принцесса, мне теперь ничего не страшно! Пусть кричит, да хоть пусть убьет меня — плевать! Я уже мертвая.

— Для мертвой ты что-то слишком шумишь, — насмешливо заметила Бертий. — Говори тише! Может войти дядя или Гийом. И вообще, раз Жан погиб, ты могла бы выйти за Фредерика… Не сразу, а, к примеру, этим летом.

Эти слова произвели на Клер эффект пощечины. Она подошла к кузине:

— Неужели ты не понимаешь, как больно мне делаешь, говоря все это? Тебе меня совсем не жалко, Бертий! Я лишилась того, кого любила всем сердцем, а ты предлагаешь выйти замуж за другого! Господи, бедный твой муж!

Матье тихонько пискнул в своей колыбели. Он размахивал ручками, открывал ротик.

Ещё немного — и заплачет.

— Иди ко мне, моя крошка! — прошептала Клер. — Не волнуйся, сейчас получишь свое молоко. Старшая сестра с тобой, моя прелесть!

Малыш успокоился и даже слегка улыбнулся. Он очень похорошел: щечки стали пухлее и нос уже не казался таким крупным. Клер взяла его из кроватки и подняла на вытянутых руках. Мальчик, довольный, что-то залепетал.

— Смотрите все, вот будущий бумажных дел мастер из долины О-Клер! Матье Руа, самый красивый ребенок в наших краях!

Бертий вздохнула. Толкая колеса ладошками, она подъехала поближе. Каждое утро новоиспеченная мадам Данкур откладывала разговор с Клер, который рано или поздно должен был состояться. Гийом уже начал терять терпение. И вот она наконец решилась:

— Клер, милая, прости меня! Я мало знала Жана и изображать горе не буду. Выйдя за Фредерика, ты станешь богатой и тем самым поможешь нам всем…

Молодая калека запнулась. Ее лилейно-белое лицо стало красным, что случалось крайне редко.

— Как это понимать? — спросила Клер, усаживаясь возле кухонной плиты, чтобы дать Матье молока.

— Я все думала, как тебе сказать, — продолжала Бертий. — Когда у тебя случилось горе — Жан погиб, я решила еще немножко подождать. Это семейные дела, я в них ничего не понимаю, но только Гийом разорен! Ну вот, теперь ты знаешь! На эту поездку он потратил состояние, мы останавливались в лучших гостиницах. И мой гардероб — ты сама видела, какая это роскошь…

Клер кивнула. Она даже не переменилась в лице. Кузина продолжала, быстро-быстро:

— Чтобы собрать нужную сумму, Гийом продал дом на улице Эвеше, половина которого принадлежала его старшему брату. Теперь тот требует свою долю… О, все так сложно! Дом этот, кажется, был заложен — целая куча проблем… Нам пришлось приехать жить сюда, а ведь я так мечтала обосноваться в городе! Нужно, чтобы первое время дядя Колен платил Гийому жалованье. Не могу объяснить тебе всех его затруднений, но мой муж рискует попасть под суд, потому что брат поклялся стереть его в порошок. Нам нужны деньги, много денег!

— Так вы вернулись, потому что остались без гроша? — Клер была поражена. — Если бы твой муж должным образом вел свои дела, ты жила бы теперь в богатом квартале Ангулема и думать забыла бы обо мне! Браво! Несчастья сыплются на мою голову, но это — это уже слишком! Неужели ты вообразила, что я отдамся Фредерику, чтобы спасти твоего Данкура? Бедная Бертий, не тешь себя иллюзиями. Никогда, слышишь? Никогда! У вас есть крыша над головой и пропитание, это уже хорошо. Пусть Гийом сам разбирается со своими родственниками-акулами!

Вошел Колен, предварительно постучав своими грубыми рабочими башмаками о каменный порог, чтобы сбить с подошв налипшие снег и грязь. Девушки моментально умолкли.

Бумажных дел мастер поднял крышку над огромной кастрюлей, выпуская дрожащий дымок. Запахло тушеным мясом.

— Клер, обед готов? Парни проголодались. Еще бы, такой холод!

В кухню вернулась Этьенетта. Начиная с этой осени, уже она подавала работникам мельницы обед. Из кладовой она принесла бочонок вина и круглую буханку хлеба.

— Мсье Руа, все готово! Бочонок тяжеленный…

Клер с жалостью посмотрела на девушку, худую и плохо одетую, сколько бы своих вещей она ей ни отдавала. Живот у нее действительно выпирал. Колен взял из рук служанки вино.

— Беги по своим делам, Тьенетта! — сказал он. — Для тебя это слишком тяжело, лучше я схожу дважды. И кастрюлю сам отнесу!

Прежде бумажных дел мастер никогда не задавался вопросом, тяжела ли поклажа Этьенетты. У Клер возникла страшная догадка. Она опустила голову, притворяясь, что любуется малышом, чтобы не видеть ни странного выражения на лице отца, ни ответной гримасы служанки.

«Только не это! — с возмущением думала она. — Я этого не вынесу!» * * *

Клер стучала зубами от холода. Поленьев в печку она положила сколько следовало, но из-под двери и от потолка все равно веяло стужей. Она пожалела, что не захватила из кухни горячий кирпич — из тех, которые всегда лежали в кухонной печи как раз для этих целей. Тягостные мысли не давали ей заснуть. Признание Бертий, мучительные сомнения по поводу связи отца со служанкой — все это на фоне гибели Жана… На этом горшем из несчастий, как на плодородной почве, прижились ростки отчаяния, грозившие со временем вырасти и ее задушить.

— Я не смогу одна со всем этим справиться! — жалобно прошептала она. — Я тоже хочу умереть!

Много раз Клер думала о самоубийстве. Католическое воспитание и чувство долга удерживали ее от этого соблазна. И все же, каждый раз выходя со двора, Клер шла к каменному парапету над тем местом, где река превращалась в маленький водопад. Серебристые потоки сбегали вниз, к обломкам каменной породы, чтобы затем затеряться под арочным мостиком. Рабочие называли это место «дыра». Неподалеку узкая лестница спускалась к трем лопастным мельничным колесам. Тут же располагалось что-то вроде маленькой илистой отмели.

«Как бы мне хотелось броситься с парапета вниз! — говорила себе Клер, перегибаясь через перила. — Сломала бы шею или размозжила себе голову… Зато не вспоминала бы больше Жана или даже встретилась бы с ним на небесах. И навсегда избавилась бы от этой боли!»

Однажды утром отец застал ее сидящей на перилах и глядящей перед собой невидящим взором. Он силой отвел ее домой. Их прежнее взаимопонимание, привязанность, доверительные разговоры — все кануло в Лету. Теперь они если не молчали, то давали друг другу советы или их спрашивали.

За окнами свистел ветер, стучался в ставни. Это напомнило Клер ту ночь накануне Рождества, когда неожиданно приехал Жан. Он бросал камешки в окно, и она его услышала.

«Нет-нет, не хочу вспоминать!»

Девушка села на постели. На душе у нее было тяжело — привычная боль, которая никогда не отпускала. Между завываниями северного ветра ей почудилось паническое блеяние.

«Странно, овчарня на другой стороне двора! Наверное, козы вышли на улицу. Быть этого не может! Я собственноручно заперла дверь».

Она встала, стараясь не разбудить малыша Матье. Потребовалось время, чтобы найти ботинки и самую теплую шаль. Занятие, неважно какое, отвлекало Клер от ее горя. Она торопливым шагом спустилась по лестнице и зажгла фонарь.