Волчья мельница

Глава 12. Угасшие сердца

Они едва прикоснулись к спаржевому супу-пюре и яйцам «в мешочек», поданным со сливками. С начала ужина молодожены говорили о лошадях. Фредерик, который гордился своими успехами в коневодстве, нахваливал красоту поголовья: он скрещивал кобыл легкой тягловой породы с жеребцом испанских кровей. Потомство получалось крепким и резвым, годилось в упряжку и для верховой езды.

Клер слушала, а иногда, набравшись храбрости, даже высказывала собственные идеи на этот счет. Она переоделась в шелковое темно-красное платье, сильно декольтированное. Темные волосы, гладкие после сотни касаний щетки, блестели в мягком свете свечей. Фредерик любовался ею, все еще не веря, что она будет ему принадлежать.

Пернелль принесла травяной чай и удалилась, улыбаясь до ушей: новая хозяйка ей понравилась.

— Идемте к камину, дорогая, — предложил Фредерик. — Вы продрогли. Вы должны быть в форме для нашей завтрашней верховой прогулки!

Клер мечтательно улыбнулась. Фредерик преподнес ей полный костюм наездницы — так называемую амазонку. Сшитая из коричневого бархата, она была великолепна. К костюму прилагались аксессуары, необходимые даме из общества, выезжающей верхом: шляпа с высокой тульей, белый шелковый шарф, который полагалось завязывать под подбородком, ботинки, гетры. Великолепное дамское седло дополняло этот необыкновенный подарок.

Клер позволила проводить себя к глубокому кожаному креслу.

— Так странно, что я тут, — сказала она в порыве откровенности. — Я не привыкла к такой роскоши.

— Клер, эта обстановка подчеркивает вашу красоту. Мне очень хочется, чтобы вы поскорее освоились в новом доме.

Фредерик сел напротив. Он был настроен сделать Клер признание, которое — он знал заранее — дастся ему с огромным трудом. Мысленно он представлял себя с бокалом спиртного в руке. Чтобы хоть частично удовлетворить эту потребность, он раскурил сигару.

— Для меня большое счастье, что мы поженились, Клер, — начал молодой человек. — И я надеюсь, наш союз будет прочным. Как вам известно, за мной числятся кое-какие проступки, я часто вел себя неподобающим образом и теперь этого стыжусь. Конечно, я был холост и ни перед кем не отчитывался, но я сожалею о большинстве своих деяний. Да, я соблазнял девиц, имел любовниц… Словами моей матери — не пропускал ни одной юбки. А потом была Катрин. Она меня любила.

Клер хотелось, чтобы он замолчал.

— Зачем вы мне это говорите? Я все знаю. Вы переменились, отец Жак мне сообщил. Я вас простила…

Он сделал умиротворяющий жест и продолжил:

— Прошу, дайте мне закончить! Я не собираюсь посвящать вас в свои прошлые грехи. Вы должны понять, что сделало меня таким жестоким, а иногда и безжалостным… Я пил сверх всякой меры, причем годами! И ненавидел отца. После его смерти я словно заново родился!

Мужчина сжал кулаки, скрипнул зубами.

— Ужасная трагедия случилась в этом доме — настолько ужасная, что я иногда думаю, а не сжечь ли Понриан ко всем чертям… Мне тогда едва исполнилось четырнадцать. Мама подружилась с Базилем Дрюжоном, вашим жильцом, вскоре после того, как тот поселился в долине. Я хорошо ее знаю, поэтому уверен, что между ними не было ничего предосудительного: он брал почитать книги из нашей библиотеки, и встречались они исключительно на дороге, той, что ближе всего к скалам. Но отец счел себя оскорбленным. К несчастью, вскоре мама забеременела. Родилась сестра… Она была совсем крошечная, хрупкая — не ребенок, а куколка! Я не мог на нее насмотреться, мечтал, как буду учить ее ходить, удить рыбу в речке. Собирался вырастить для нее пони…

В серьезном голосе Фредерика девушка уловила надрыв. Он резко встал, плеснул в бокал коньяку.

— Это мне поможет, — извинился мужчина. — Мне очень трудно вспоминать то время. В общем, я полюбил сестру всем сердцем. С ее появлением дом перестал казаться мне таким тихим и неприветливым. В те две недели, которые она жила в Понриане, я по двадцать раз на дню склонялся над ее колыбелью. И малышка уже начала хватать меня за палец… Я ее любил. Что же произошло тем вечером? Прошли годы, прежде чем я понял. Отец считал, что девочка — плод адюльтера. Мама, естественно, отрицала это, но уж если он что-то брал в голову, переубедить его было невозможно. Вот и в тот день отец напился — он не мог идти ровно и часто спотыкался. В шесть вечера он позвал меня и приказал ехать за священником в Вёй. Мол, Дениз вот-вот умрет, и ее нужно соборовать. Бертран в то время гостил у кузенов, ему было всего одиннадцать. Как я испугался за сестру! Не мог поверить, что она нас покинет… Я оседлал самую быструю лошадь в конюшне. Кюре я привез, посадив к себе за спину. Он вошел в мамину спальню и пробыл там минут десять, не больше. Я ждал у двери, поэтому до сих пор помню лицо этого человека, белое как мел. Я предложил отвезти его домой, но кюре сказал, что лучше пройдется, при том, что близилась ночь и на дворе был декабрь. Я не смел постучать, просто стоял и терзался ожиданием. Я не хотел потерять свою Дениз! Прошло два часа. Пернелль тоже беспокоилась, слонялась по коридору. Вид у нее был странный.

Фредерик ненадолго умолк. Клер заметила, что по щекам у него катятся слезы. Ее это глубоко взволновало.

— Наконец из спальни вышел отец. В руках он держал комок окровавленных пеленок. Взгляд у него был совершенно безумный, и от него несло перегаром. Криво усмехаясь, он протянул мне безжизненное детское тельце и сказал презрительно: «Иди и зарой это шлюхино отродье! Она плакала, ну я и шлепнул с размаху…» Вы не представляете, Клер, в каком состоянии была Дениз! Я прижал малышку к груди. Я был напуган, да, но главное — я возненавидел его так, что этого огня уже было не потушить. Из-за шторы выглянула Пернелль. Она склонилась над моей сестренкой, потом шепнула: «Мой хороший, поезжай скорее в больницу! Доктора помогут, потому что малышка еще дышит. Побыстрее вези ее в город, а я зарою вместо нее кролика!» В ту ночь ее сын, ныне покойный, смастерил деревянный ящичек — вместо гроба…

У Клер пересохло во рту. Она была на грани обморока. Она и подумать не могла, что Фредерик прошел через такие испытания! Перед глазами у нее возникли строчки чужого письма. Марианна Жиро писала Базилю: «Я похоронила нашу дочку, которая обещала стать отрадой моей жизни. Я уверена, что вы — отец, потому что муж давно не прикасался ко мне… Поклянитесь, что никогда не расскажете сыновьям о моем грехе!»

— Какой ужас! — пробормотала девушка.

— Да, — отвечал Фредерик. — Я, как ветер, понесся в Ангулем. По дороге на Торсак, верхом по ней проехать проще. Я скакал и орал от ярости и страха, умолял Дениз не умирать, держаться, хотя был уверен, что она уже мертва. Моя тетушка Аделаида приняла меня, выслушала. Я обвинял отца, кричал, рыдал… Ее выдержка была выше всех похвал. Аделаида дала мне грога и уложила спать. Утром я узнал, что она позвала двух докторов, солгав, что нашла истерзанного младенца на улице. Мы с нею сохранили все в секрете. Она удочерила Дениз — да-да, моя бедная сестренка выжила, о чем я ежедневно сожалею… Временами ее взгляд кажется осмысленным, она меня узнаёт и улыбается, когда я приношу ей игрушку. Тело и лицо ее изуродованы и полностью неподвижны. Сейчас ей двенадцать лет, но по виду не дашь больше шести. Я посвящаю вас в детали этой трагедии по очень простой причине, Клер: тетя Аделаида не молодеет, и она рассчитывает, что я позабочусь о сестре. Теперь, когда я женат, я смогу перевезти ее в Понриан! Согласны ли вы на это, дорогая? Разумеется, доверенное лицо — сиделка, которая ухаживает за Дениз, приедет тоже.

Без тени сомнений Клер прошептала:

— Разве могу я отказать вам, когда вы согласились растить моего брата? Я буду с радостью вам помогать, и теперь я лучше понимаю, почему ваша тетушка хочет, чтобы мы как можно скорее навестили ее в Ангулеме.

— Аделаида оценила вас по достоинству, Клер! Она хочет показать вам Дениз. Зрелище не из приятных, но я привык. Ни отец, ни мать понятия не имели, что девочка выжила. Увы! Ненависть, живущая в моем сердце, сделала меня бессердечным. С ранней юности я отвергал Бога и родню. Я быстро пристрастился к спиртному и легким интрижкам, только бы не видеть одну и ту же картину, которую я с ужасом воображал: как Эдуар Жиро колотит своими огромными кулаками хрупкого младенца — до смерти!

— Бога ради, хватит! — вскричала Клер. — Это наихудшее из преступлений. Мадам Аделаида должна была донести на вашего отца! Почему она не пошла в полицию? Не подала на него в суд? А ведь столько невинных детей попадают на каторгу только потому, что, голодные, крадут хлеб! Как могли вы жить с этой тайной? Ваша матушка была вправе узнать правду!

Клер переполняли эмоции. Да и кто бы остался равнодушным, услышав такое? Однако в ответ на ее тираду Фредерик всего лишь пожал плечами:

— Ну как же: репутация, скандал! Аделаида не любила зятя, но имя семьи де Риан оказалось бы запятнано, если бы это отвратительное преступление было предано огласке. Она умоляла меня молчать. Я подчинился. Что касается мамы, в ней словно что-то сломалось. Больше никогда я не видел, чтобы она улыбалась, не говоря уже о смехе. Сам я с тех пор ее избегал. В ее отчаянном взгляде я словно бы видел отражение той жуткой сцены. У нее на глазах убивали дочку, нашу крошку Дениз, и она не могла помешать…

Фредерик подошел к Клер, опустился перед ней на колени. Она посмотрела на него. Влажный блеск его зеленых глаз, горькая, трагическая усмешка не оставили ее равнодушной. Он плакал, не стесняясь. Растроганная, преисполненная сочувствия, она погладила его по волосам. То была чисто материнская ласка, и все же в этот самый миг Клер подумала, что тот, с кем она сегодня сочеталась браком, приоткрыл ей свою душу. И что однажды — наверняка однажды — быть может, между ними возникнет привязанность.

— Как я вас люблю! — вздохнул Фредерик. — Полюбите ли вы меня?… Клер, вы нужны мне. Я много месяцев ждал этого момента!

Она невольно вздрогнула, потому что он тянулся к ее губам. Видя такое смирение, такую откровенность, Клер почувствовала себя виноватой.

— Мне тоже нужно вам кое в чем признаться, — едва слышно начала она. — Вы оказали мне огромное доверие, рассказав о сестре, и я вам искренне сопереживаю. Надеюсь, вы сумеете меня простить…

Кончиками пальцев он закрыл ей рот.

— Чш-ш-ш! Хватит о прошлом! К черту все, сегодня наша первая брачная ночь! Клер, милая, что плохого вы могли сделать? Вы — голубка, принесшая Ною оливковую ветвь! Вы — сама чистота, воплощение добра!

Она высвободилась из его рук и принялась мерить шагами гостиную. Признаваться было мучительно трудно, однако так было нужно — ради их совместного будущего.

— Фредерик, этим утром я перед лицом Господа поклялась вам в верности, любви и покорности. Сейчас же я обещаю вам быть преданной женой и любить вашу семью, как свою. Я никогда не дам вам повода жаловаться на меня, потому что испытываю к вам огромную благодарность.

Временами ваша щедрость приводит меня в замешательство…

— Клер! — вскричал ее супруг. — Мы об этом уже говорили! Один-единственный поцелуй вознаградит меня за все!