Скандинавский король

— Пока никого, — говорю я, делая глоток своего напитка. Он называется "Голая Правда" и должен заставить меня говорить правду. Боже, надеюсь, что нет.

— Никого? Они все нордические боги. Грязные датчане. Знаешь, если бы у меня не было моего парня…, - она смотрит на меня. — Ты даже не пытаешься.

Я вздыхаю и глотаю одновременно, и чуть не захлёбываюсь напитком. — Я не хочу, — говорю я, кашляя. — Я в порядке.

Она прищурилась на меня. — Мммм. Да. Я вижу это. Это как-то связано с твоим боссом?

Я смотрю на неё твёрдым взглядом. — Нет.

— Он выглядел довольно обеспокоенным тем, что ты куда-то ходишь. Он всегда так контролирует тебя?

Я не могу сказать, спрашивает ли она меня об этом на профессиональном или дружеском уровне, но даже в этом случае ответ может быть только один. — Он не контролирует. То есть, он король и всё такое, а я его подчинённая, но если ты спрашиваешь меня, проблема ли это, то нет. Нет.

Он может быть очень властным в спальне, но я знаю, что это не то, о чём она спрашивает.

Или, я надеюсь, что нет.

— У вас с ним особая… связь, да?

Я качаю головой. — Нет. Не совсем.

Она наклоняется вперёд, убирая чёлку с глаз, чтобы лучше рассмотреть моё лицо. — Правда?

— Да, — говорю я ей, натягивая улыбку. — Всё в порядке. Мне нравится эта работа.

Она изучает меня несколько мгновений, а затем откидывается на спинку дивана, делая длинный глоток своего напитка. — D’accord (пер. фра. — ладно). Тогда всё в порядке.

Я просто киваю.

Всё хорошо.

Пока ночь не закончилась, и Хенрик не отвёз нас обратно во дворец.

Уже гораздо позже, чем я думала, почти час ночи, когда мы, спотыкаясь, поднимаемся по лестнице в наши комнаты. Амели в одной из гостевых комнат, которая находится рядом с комнатой Акселя, и я думаю, что он ни за что не захочет видеть меня сегодня вечером. Он либо ждёт меня, кипя, либо заснул.

Я желаю ей спокойной ночи и иду в свою комнату.

Я снимаю одежду, переодеваюсь в ночную рубашку и направляюсь в ванную, только тогда замечая записку на столе.

Я в твоей ванной.

Какого хрена?

Записка была вырвана из моего ежедневника, которым я не дорожу, и написана маркером. Только я не знаю, Аксель это или нет, так как не помню, чтобы когда-либо видела его почерк.

— Аксель? — тихо зову я.

Я направляюсь к двери ванной — которая закрыта, когда я знаю, что оставила её открытой — и медленно открываю её, протягивая руку, чтобы включить свет.

Аксель стоит прямо у двери, и я почти кричу, подпрыгивая от страха.

— Я оставил тебе записку, — сурово шепчет он.

— Я знаю! — Я кричу так тихо, как только могу, моё сердце бешено колотится. — От этого не стало менее страшно! Почему ты в моей ванной?

— Мне нужно было тебя увидеть.

— В моей ванной?

— В твоей комнате.

— Так подожди в комнате.

— Я не знал, вернёшься ли ты домой одна.

Я чуть не прикусила язык. — Серьёзно? Ты действительно думал, что я выхожу на улицу, чтобы подцепить парня?

— Тогда зачем ты выходила? — Он выходит из ванной, и я замечаю, какие дикие у него глаза, как крепко он сжимает челюсть. Он зол. Без причины.

— Я пошла, потому что я живу в этом городе уже полгода и ни разу не ходила в бар. Вот почему.

При этом он бормочет что-то по-датски, и мне неинтересно знать, что именно.

— Ну, ты могла бы мне это сказать.

— Я не сказала тебе, потому что в конечном счёте это не имеет значения. Я сделала это, потому что Амели приехала сюда, и она хотела этого. А у меня уже давно не было девичника. — Я сделала паузу. — Это всё равно не объясняет, почему ты прятался в моей ванной.

— Вряд ли это можно назвать прятками, когда ты оставляешь записку.

— Неважно.

— Не "неважно" мне. Никогда не "неважно" мне.

— О, простите, как скажете, Ваше Величество. — Я добавляю под вздохом: — Чертовски противоположный величественному сейчас.

— Что?

— Ничего.

Он хватает меня за руку. — Это не "ничего", — говорит он, и за его хмурым взглядом и напряжённостью его глаз я вижу страх. — И ничего "неважно" между нами нет, ты понимаешь? Мы так не разговариваем, мы так не работаем. Мы не просто закатываем глаза и игнорируем дерьмо. Мы разбираемся с дерьмом. И именно поэтому я сейчас в твоей гребаной спальне, потому что я не могу лечь спать с этим грузом на сердце.

Ох. Чёрт.

Я не знала, что всё так.

Его слова почти подействовали на меня успокаивающе. — Ну и о чём ты так беспокоишься? — удаётся сказать мне.

— Ты, — шепчет он, закрывая расстояние между нами и обнимая моё лицо своими ладонями. — Я беспокоюсь о тебе. Я беспокоюсь о том, что могу потерять тебя.

— Почему ты так думаешь? Я вся твоя, Аксель.

— Откуда мне знать? Откуда мне знать, что тебе не нужно что-то другое?

Думаю, любой другой мог бы оскорбиться, но я знаю, что Хелена сделала с ним, знаю, насколько недоверчивым к намерениям он может быть. Я кладу свои руки поверх его рук и смотрю на него со всей правдой, на которую только способна, надеясь, что он сможет прочесть её в моих глазах прежде, чем услышит её из моих уст.

Влюблённость в Акселя была шагом в неизвестность, прыжком с самого высокого утёса, облака которого закрывают вид внизу. Ты не знаешь, что лежит под тобой, не знаешь, как далеко ты упадёшь и приземлишься ли вообще. Ты ничего не знаешь, потому что никто ничего не знает.

И это даже не имеет значения. Жизнь — ничто без риска.

Я закрыла глаза, сделала этот прыжок и влюбилась.

Я всё ещё падаю.

— Jeg elsker dig, — говорю я ему, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Я люблю тебя.

Я сказала это по-английски после того, как сказала по-датски, на всякий случай, если он меня не понял, но он всё ещё смотрит на меня, как будто я говорю на иностранном языке. Его брови сходятся вместе, почти от боли, рот слегка приоткрывается.

Его руки сильнее прижимаются к моему лицу, и я начинаю кусать губы, не зная, что будет дальше. В этом и заключается проблема прыжка, когда ты не видишь дна. Ты не знаешь, где окажешься.

И поймает ли тебя кто-нибудь, в конце концов.

Я открываю рот, не зная, что ещё сказать, может быть, объясниться.

Но его губы прижимаются вровень с моими, и я задыхаюсь.

Он отстраняется, прижимается лбом к моему лбу и дико смотрит в мои глаза. — Ты действительно имеешь это ввиду?

Я киваю, тяжело сглатывая, потому что задыхаюсь и не могу больше ничего сказать без лепета. — Я имела это в виду. Я серьёзно. Я люблю тебя. Я люблю тебя уже давно, просто мне потребовалось столько времени, чтобы найти в себе смелость сказать тебе об этом. И я хотела сказать тебе. Я хотела, чтобы ты знал, что я люблю тебя.

— Ты любишь меня, — шепчет он, закрывая глаза и слегка раскачиваясь взад-вперёд на своих ногах. — Ты любишь меня. Я дома.

Слезы наворачиваются на глаза. — Дома?

Он кивает, всего на дюйм, брови навечно нахмурены. — Я сорок лет ждал, пока моё сердце обретёт дом, — мягко говорит он. — Я ждал тебя.

Святой Иисус.

Неужели этот человек настоящий?

Моё сердце так чертовски переполнено, что я не думаю, что моя грудь сможет его вместить.

Если это не самая грубая, честная вещь, которую кто-либо когда-либо говорил, то я не знаю, что это.

И более того, я понимаю. Я знаю. Я знаю, каково это — искать что-то, не зная, что это такое, чувствовать себя беспокойным и не имеющим корней, и задаваться вопросом, найдёшь ли ты когда-нибудь своё место в мире.

Я нашла своё место. Оно в его объятиях.

Моё место в этом мире — с ним.

Он снова целует меня, и всё вокруг словно растворяется в звёздах.

Затем он отстраняется и улыбается. — Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?

Я улыбаюсь в ответ. — Ну, теперь знаю.

Он тихонько смеётся. — Я люблю тебя. — Он целует меня в нос. — Jeg elsker dig. — Мою щеку. Уголок моего рта. — Я люблю тебя, Аврора, и этого уже не избежать.

— Ты пытался избежать?

Он качает головой, целует мой висок. — Это было безнадёжно. Я думал, что смогу вывести тебя из своего организма. Но ты в моем организме. Ты в моей крови, в моих венах. Я чувствую тебя каждым пульсом, каждым ударом своего сердца. Я чувствую тебя всегда.

Этот мужчина, этот мужчина.

Как я могу быть такой счастливой?

Как нам могло так повезти, что мы нашли друг друга?

Все эти души в этом мире, и я оказываюсь у его двери.

Я слегка отстраняюсь, чтобы посмотреть ему в глаза. — Будешь продолжать так говорить, и ты получишь.

Он делает паузу, игриво поднимает бровь. — Что именно?

— Всё, что захочешь, — говорю я ему.

— О, действительно, — размышляет он, затем его выражение лица становится серьёзным. — Сначала я хочу, чтобы ты пообещала мне, что не ищешь кого-то другого.

Чёрт возьми, опять это?

Я мягко поддразниваю: — Ты ревнуешь?

— Ревную? К тому, что какой-то другой мужчина заберёт тебя у меня? Больше похоже на страх, — говорит он. — Но ревность тоже подходит. Я не против признаться в этом. Я люблю тебя и не могу делить тебя ни с кем другим. И не буду. — Его голос немного дрожит, что заставляет меня думать, что это нечто большее, чем обычная ревность или неуверенность в себе. — Ты принадлежишь мне. Я принадлежу тебе.

Это заставляет меня задуматься о Хелене. О некоторых вещах, на которые намекал Хенрик, о том, что, возможно, у неё есть кто-то ещё, что она не была верна.

Чёрт, если это так, то Акселю действительно досталось.

— Аксель, — говорю я ему, проводя руками по его спине. — Если у твоего сердца есть дом, то и у моего тоже. Мы можем создать дом вместе.

Кажется, его это успокаивает, складки на его бровях разглаживаются.

— Ты действительно богиня, — пробормотал он, снова целуя меня.

— И всё же я в твоей власти, — говорю я ему в губы. — Ты говоришь мне, что делать, и я это делаю.

Это привлекло его внимание, как я и думала.

Он отодвинул шею назад, чтобы получше рассмотреть меня, сомневаясь. — Опять ты за своё.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — говорю я снова, дразня его. Я делаю шаг назад, вырываясь из его хватки, кокетливо покусывая губу. — Возможно, ты думаешь, что мне нужна ещё одна порка.

— Откуда ты вообще взялась? — задыхаясь, говорит он.

— Из Австралии. — Я ухмыляюсь и начинаю развязывать шнурок на его пижамных штанах. — Так что же это будет, сэр?

Теперь он у меня в руках.

Хитрая, голодная улыбка украшает его губы.

— Встань на колени и назови меня Ваше Величество.

Это я могу сделать.