В темноте зазеркалья

— Вы будете работать над проектом «Саламандра», доктор Дженнерс. Это одно из десятков исследований, проводимых в стенах комплекса, но мы возлагаем на него большие надежды. Со всеми учёными контракт подписывается ровно на полгода, а затем, по необходимости, продлевается на такой же срок.

Введение в курс дела в кабинете, пропахшем дымом дорогих сигар и кожаной мебелью, затянулось на несколько часов. Нудные объяснения правил, субординации и иерархии уровней, дававшей лишь небольшой группе управляющих лиц доступ ко всем проектам. Учёные жили и работали в «Улье», покидая его по расписанию на несколько часов или суток, предварительно согласовав место, время и условия выходного дня с руководством. Однако некоторым по классу секретности отлучки даже на несколько часов не полагались. А многие и сами не хотели никуда уезжать, ведь жилой корпус был оборудован таким образом, что нуждаться в чём-то извне не приходилось. Администрация старалась на славу, обеспечивая своих «пчёл» всем необходимым для комфортной жизни вне работы.

Адаму выписали разрешение покинуть территорию «Улья», но теперь он бы ни за что не вспомнил, куда положил его в своей комнате, даже не взглянув на клочок бумаги. Ведь по ту сторону «Зоны 51» не осталось никого, по кому он скучал и кого хотел бы увидеть. Тоска по сыну и жене бесконечно скребла изнутри и увлажняла глаза. Адаму казалось — от неё можно скрыться, только спустившись под землю. И ему ничего не оставалось, как с полной отдачей погрузиться в работу. Он с огромным энтузиазмом отнёсся к назначению, тогда не чувствуя никакого подвоха и даже не подозревая — истории болезни пациентов и другие документы составлялись специально обученными людьми. Он спасал больных, не зная, что источник травм и ранений всегда находился бок о бок с ним.

Однако через пару месяцев ежедневных операций пытливый ум Адама начал терзать вопрос: что на самом деле случилось с теми, кто попал к нему под нож? Просматривая медицинские карты, он не находил внятных ответов, а все описанные там факты ставил под сомнение. И в памяти Адама стали всплывать ужасающие истории нацистских экспериментов, о которых он читал в университете. Припомнил имя доктора Герты Оберхойзер, работавшей в концентрационном лагере Равенсбрюк, и то, что в ходе своих опытов она вмешивалась в костные, нервные и мышечные структуры организма. Оберхойзер изучала механизмы регенерации различных тканей, удаляя у заключённых конечности и кости, а вместо них имплантировала чужеродные. Кощунственные эксперименты должны были помочь в лечении немецких солдат. Но результаты оказались весьма плачевными: испытуемые получали увечья, а многие умирали в ходе проведения операций без анестезии. И каждый раз, глядя на травмы своих пациентов, Адам припоминал чёрно-белый снимок доктора-палача во время Нюрнбергского процесса. Отделаться от пугающих ассоциаций никак не выходило. И Адам решил, что в одиночку таким сомнениям предаваться не стоит.

В команде с ним работало несколько врачей. Одним из них был молодой русский хирург Николай Митрохин, а вторым — немецкий учёный Франц Шнайдер с двадцатилетним стажем практики в европейских клиниках. Когда Адам попытался поговорить со Шнайдером о правдивости медицинских документов, тот в ответ разразился пафосным философским монологом.

— Граница между служением человечеству и аморальностью очень призрачна, а жестокие эксперименты над отдельными индивидуумами могут быть вполне оправданы, если они спасут жизни миллионов в будущем. Пусть даже анамнезы — фальшивка, мы стоим на пороге величайших открытий.

От его слов Адаму сделалось нехорошо, и сдавливающие голову ассоциации со зверствами Третьего рейха стали прочнее. Больше попыток поговорить со Шнайдером он не предпринимал, но зато заметил — Митрохина терзают те же сомнения, что и его.

К тому моменту первый полугодичный контракт Адама как раз подходил к концу, а Митрохин работал уже год. Вечером того дня, когда Николаю повысили доступ, он постучал в дверь комнаты Адама. Яркие образы мертвецки бледного коллеги и последнего разговора с ним навсегда отпечатались в памяти.

— Адам, мы попали в адское место! Мне открыли доступ на следующий уровень. Ты даже представить себе не можешь, кем были мои пациенты и как они сюда попали.

Николай весь дрожит, нещадно путая слова на родном языке и английском.

— Нам врут! Никто из этих людей добровольно не соглашался на участие в экспериментах. Мой главный пациент… Он был учёным, таким же, как мы с тобой, только в другой сфере. Его жизнь сделали разменной пешкой в игре влиятельных лиц, заразив неизвестным паразитом и обставив всё как несчастный случай. Лишь для того, чтобы экспериментально изучить новое средство для регенерации…

Николай окончательно сбивается, начиная говорить на русском, и сопровождает речь размашистыми движениями рук. А Адам лишь шокировано смотрит на него, впитывая даже то, что не может понять. Эмоции Николая, ужас в его глазах и бегущий по вискам пот говорят больше слов. И доводят до дрожи.

Раздаётся стук в дверь. Митрохина, активно сопротивляющегося, любезно, но настойчиво выводят из комнаты Адама. Громко лязгает решётка, разделяющая жилой и медицинский корпусы. И Адам остаётся один на один с нарастающим беспокойством. Смотрит на серый потолок, понимая: в крохотной комнате без окон, под землёй, лишился своего былого союзника. Здесь дождь не может смыть его беспокойство или хотя бы шумом унять тревогу. И куда страшнее остаться одному, когда вокруг тебя толпа.

Адам смаргивает одно воспоминание, тут же погружаясь в другое.

— Николай уволился, — официально, без призрака эмоций на лице, произносит Риппл. — И уже покинул лабораторию. Не принимайте на веру его слова. Митрохин всегда отличался буйной фантазией, а мы, кажется, переоценили его психические возможности и стрессоустойчивость.

Губа Реймонда дёргается вверх, разрушая безэмоциональную маску, и в глазах Адама сверкает подозрение. Сомнения ещё сильнее сжимают глотку, но он молчит. Только до зубной боли хочет знать, что же на самом деле случилось с Митрохиным.

Первым делом, выбравшись из «Улья», Адам стал искать информацию, где сейчас находится русский учёный. Ему попалась короткая заметка в интернете, что некто Н. Митрохин найден повесившимся в снимаемых апартаментах. Состава преступления не выявлено: повешение квалифицировано как самоубийство. И, уже давно осознав, что другого исхода ожидать не стоило, Адам всё равно испытал шок.

Но в девяносто девятом, несмотря на все сомнения, он продолжал работу, желая разобраться в творившихся в лаборатории делах. С ним продлили контракт, лишив возможности покидать территорию «Улья» на ближайшие полгода. Терять Адаму уже было нечего, за свою жизнь он не цеплялся, но в один день смыслы перевернулись с ног на голову, когда он увидел того самого пациента, о котором говорил Митрохин…

— Коннор Эндрю Дойл, — шёпотом зачитывает Адам имя из карты и кладёт её на тумбочку, стоящую у кровати.

Щурится, внимательно рассматривая лицо мужчины, чей возраст из-за шрамов, покрывающих лицо и тело, невозможно определить.

— Не может быть…

Больше не вдохнуть и не выдохнуть. Перед ним его сын… Его Мартин. Сердце сжимается, замирая и пропуская удар за ударом. Перед глазами всё плывёт из-за пелены слёз. А мозг, пытаясь отрезвить или ещё больше затянуть в рабство иллюзий, достаёт страшные, чёрно-белые картинки похорон…

…Руки, смыкающиеся на плечах бездыханного тела. Холодная синяя кожа под пальцами. Плотно закрытые веки, навсегда скрывшие серо-голубые смеющиеся глаза. Могильный камень с выбитыми датами, как напоминание, какую недолгую жизнь прожил тот, кто умер раньше своего отца. За что? Почему?..

— Невозможно… Мой сынок… Мой бедный, — шепчет Адам, склоняясь в воспоминаниях к сыну и в реальности — к пациенту.

Голос дрожит и срывается, а взгляд мечется по телу, лежащему перед ним. Рассматривает запечённую корку из крови вместо волос на голове едва дышащего мужчины, изрезанную кожу. Его раскроили не обломки металлического корпуса машины, а скальпель. Умом Адам всё понимает, но сердце бьётся в горле. Ему так хочется верить, что каким-то невероятным образом Мартина удалось спасти и он угодил сюда.

Сюда…

Внутренности сковывает льдом. Адам смахивает слёзы из уголков глаз, окончательно отгоняя наваждение. Задыхаясь, выходит из палаты. Не видит ничего перед собой, только лицо сына в дрожащей пелене… Улыбка на лице Мартина растворяется, а по щекам, лбу, подбородку, будто росчерки, нанесённые хирургическим пером, ползут глубокие шрамы. В бессильном гневе Адам сжимает кулаки. Что бы здесь ни происходило, он не допустит смерти своего нового пациента. И если убедится в правдивости слов Митрохина о фальшивых согласиях пациентов на эксперименты, приложит все усилия, чтобы ни одна душа не попала на верхний уровень преисподней… Решительную ярость глушит противный глас разума, вопрошающий: «Что ты можешь сделать один? Ты замкнут в сотах, из которых тебе уже не подняться наверх. У тебя даже доказательств нет… И как ты собираешься их доставать?»

— У нас есть все документы от пациентов или их родственников, подтверждающие добрую волю на проведение экспериментов. — Риппл трясёт кипой бумаг перед лицом Адама. — Ваш же пациент должен благодарить Бога, своего начальника и наших русских коллег, вовремя переправивших его к нам в лабораторию. — Он кидает на стол папку, содержание которой Адам и так уже изучил досконально. — Дойл руководил группой учёных из Офиса по научным исследованиям и разработкам. Они прибыли из Канады, чтобы изучить найденное доисторическое существо, выброшенное на побережье возле завода по переработке природного газа в российском городе Архангельск. В теле милодона и в окружавшем его леднике пребывала в спячке некая неизвестная форма жизни. Одна из учёных беспечно приложила кусок того самого льда с яйцами паразита к ране Дойла на руке, и он заразился, как и русские учёные до этого. Паразит использовал тело человека как хозяина или как инкубатор, рос до определённой стадии, прикрепляясь к стенкам желудка или кишечника. А затем выходил через пищевод, когда от органов желудочно-кишечного тракта почти ничего не оставалось. Видимо, Дойл, поняв всю безысходность своего положения, побоялся, что заражение приобретёт массовый характер, поэтому подорвал завод вместе с собой. Получил увечья не только от разросшегося в животе паразита, но и ожоги, переломы от ударной волны.

— Это я знаю, — уверенно отвечает Адам. — Вижу в карте пациента длинный перечень операций по удалению выросшего паразита и восстановлению повреждённых тканей, но несколько листов там отсутствуют. Как и список назначенных препаратов.

Взгляд Риппла становится холодным.

— Если в картах пациентов отсутствуют данные, это значит, что по классу доступа вам знать такую информацию не положено. Просто делайте свою работу.

Вот только крайне странным Адаму кажется то, что, вырвав несколько листов из карты Дойла, некто оставил в ней снимки с операций, проведённых Митрохиным. Глядя на них, Адам вспоминает произнесённое Николаем слово…