Марс выбирает смерть

Глава 3. Ценность славы

Отгремели фанфары. Попадали на блестящие, глянцевые полы последние обрывки конфетти. Погасли слепящие софиты, заставив утихнуть возбужденную толпу. Позади осталась любовь миллионов, впереди ожидало только безмолвие наедине с самим собой. Момент, когда заканчивается очередное шоу и наступает контуженная тишина для Дин-Соя казался всегда мучительным. Удивительно, но за долгие годы своей карьеры он так и не смог к этому привыкнуть. Наверное, потому что испытывал неприятие к любым отголоскам одиночества.

Несмотря на всю неприязнь к этому мимолетному отрезку времени, мужчина почему-то неосознанно к нему стремился. Со всей непосредственностью ночного мотылька, жаждущего сгореть в пламени полыхающего костра. Тягостное, удручающее чувство оставляло зияющий провал в груди. Бережно, безумно и несколько остервенело Дин-Сой оберегал это разрушительное настроение. Оно позволяло пропустить через себя неудержимый поток жизни каждый раз, когда он выходил на сцену. Все становилось острее, ярче, глубже.

В поисках вдохновляющего контраста Ди-Сой посетил швейную мастерскую Фрогуар Диллин. Оставалось еще очень много времени до ее возвращения. Этим самым временем шоумен решил воспользоваться, чтобы совершить невинную кражу чужих настроений.

В окружающем сумраке разбросанные предметы, валяющиеся на полу, казались неподвижными призраками. Плотный покров ночи делал их молчаливыми. Гораздо более, чем в созидательный отрезок дневного времени. Создавалось впечатление, что стоит только подойти к одному из огромных шаров, притаившихся в углу, и он тотчас исчезнет. Добротный кусок ткани, свисая с высокого манекена неподалеку, плавно перетекал в многочисленные складки. Нежно-голубая, с небольшими узорами в виде изломанных линий, она была похожа на воды очень спокойного водопада. Почти застывшие каскады заканчивались осязаемыми облаками пены пузырящегося материала. Без сомнений, все это чудаковатое великолепие сделалось таковым в мгновение наступившей темноты. Высокие столы, принимавшие на себя легковесную тяжесть множества иголок, булавок и мотков разноцветных ниток отливали на удивление безликим серебром. Диковинные приспособления для кройки и шитья аккуратными линиями располагались посреди этого кружевного хаоса.

Сколько бы раз Дин-Сой не бывал здесь, ему не удавалось застать окружающие предметы в каком-то едином положении. Постоянно передвигаясь и слишком быстро меняя свою форму, они каждый раз превращали помещение в незнакомое. Только неизменная смесь запахов свежей транс-ткани, небольшого количества пыли и стойкого аромата терпкой вербены погружали в привычную обстановку. Необычность, нескладность и нарочитая вычурность швейной мастерской ничуть не удивляла. Фрогуар Доллин имела противоречивый характер. Добывая свежие идеи в окружении понятной только ей обстановки, она не любила серое однообразие.

Пытаясь ступать как можно осторожней, мужчина направился к высокому окну. Имея небольшую окантовку в виде стеклянной мозаики, оно смахивало на портал в другой мир.

Схватив за гладкую серебристую спинку ближайший стул, Дин-Сой поставил его рядом и аккуратно присел. Словно опасаясь расколоть стеклянный покой воздуха, мужчина украдкой взглянул на город за стеклом. Суетливый мир находился так далеко, что и не существовал вовсе. Шумный и безумный в своем движении, он не мог прорваться за плотную стену добровольного оцепенения. Дин-Сой замер. И показалось, что на какие-то доли секунд даже превратился статую. Слился с остальными предметами, перестав дышать.

— Непривычно созерцать солнце при выключенном свете, — послышался сдавленный голос откуда-то позади.

Неожиданные звуки резко выдернули мужчину из застывшего времени. Вздрогнув, Дин-Сой повернулся. Не сумев разглядеть незнакомца, он тревожно привстал со стула.

— Тысячу раз извиняюсь за несвоевременность, — продолжил немного хрипловатый, спокойный голос. — Я не хотел застать вас врасплох.

— Ничего страшного, господин Идам, — напряжение шоумена спало так же быстро, как и появилось, — Часом раньше, часом позже…

— О, прошу, оставьте эту успокоительную темноту, — Амитас Идам сделал просящий жест рукой, когда шоумен открыл панель настройки освещения. — Я всегда считал, что действительно значимые события творятся именно в подобной обстановке.

— Вы мудры.

— Не более, чем вы знамениты.

Тяжелой, изможденной поступью Амитас Идам проковылял к окну. Осторожно опустившись прямо напротив Дин-Соя в невидимое глазу кресло, он немного согнулся и оперся локтями о колени.

Костлявые, обтянутые кожей пальцы скрестились между собой. Больше неожиданный, чем нежданный, гость взглянул туда же, куда смотрел сам шоумен.

— Издалека он кажется идеальным, — сказал Дин-Сой.

— Издалека все кажется идеальным.

— Но, порою, я действительно так думаю. Этот город безупречен.

— Это лишь привязанность к восторгу ваших поклонников, — глухо прохрипел Идам, — Глядя через призму влюбленности легко обмануться.

— То есть вы считаете, что все это — иллюзия?

— Я считаю, что реальность гораздо прозаичней.

Беспорядочные, сбивчивые отблески неонового города прорывались сквозь огромные сводчатые окна мастерской. Далекий свет окон жилых высоток соперничал с сумеречным покрывалом обесцвеченных платьев. На неуловимые доли секунд яркие вспышки уличного освещения мелькали на тусклых тканях. Глухое безмолвие шумного города начинало пугать.

— Меня не интересует прозаическая реальность, — задумчиво ответил шоумен, — предпочитаю жить в той, где меня любят.

— О, если бы у всех в нашем мире имелась такая возможность, — сокрушенно произнес Амитас.

— Мир несправедлив.

— Именно поэтому я здесь.

Напротив Дин-Соя сидела качественная, детальная голограмма, не имевшая и намека на какое-либо свечение. Не было никакой смазанности, провалов или ряби от плохой передачи сигнала. Поражающие своей реалистичностью подробности обнажали каждый изъян, каждый бугорок, каждое несовершенство. Эта визуальная отточенность приводила в смятение. Будто рядом возник призрак из плоти и крови, раскрывающий свою сущность только при прикосновении к нему.

— Бороться с несправедливостью тяжело. Под силу ли это одному?

— Я вовсе не один, — слегка улыбнулся Амитас, — Со мной миллионы. И среди них я хочу видеть и вас.

На лице сорокалетнего мужчины, измученном длительным голоданием, виднелись многочисленные морщины. Словно сухая пергаментная бумага, кожа казалась хрупкой, тонкой и податливой. В полумраке она имела добротный землистый оттенок. Если бы зажегся свет, то можно было увидеть нездоровый коричневый румянец на острых скулах и темные фиолетовые круги под глазами. Жидкие каштановые волосы беспорядочными клочьями покрывали полу облысевший череп. Простое серое одеяние, сильно походившее на обычную мешковину, поглощало такое же костлявое, как и пальцы, тело. Сквозь эту обескураживающую, мученическую картину прорывалась необыкновенная простота внешнего вида духовного лидера планеты. Никаких дорогих украшений, пышных одежд и даже необходимых в обиходе портативных приборов. Что и говорить, на ногах Амитаса даже не было обуви. Длинные, кое-где израненные до крови ступни на этот раз не оставляли после себя кровавых следов. Как и не видели раскинувшегося города за окном помутневшие, печальные глаза Идама. За полгода он поменял уже третье тело, убитое отказами от принятия пищи. Неся на своем челе это непосильную ношу, он постился до самой смерти, страдая от нескончаемого голода. Эту жертву он посвятил миллионам тех, кто видел в нем своего вдохновителя.

— Я всегда был далек от политики, — засомневался Дин-Сой, — все это… Слишком мешает…

— Можете не продолжать, — заблестели глаза Идама, — Вы — чистое мастерство. Художник.

— Вы меня правильно поняли, — облегченно улыбнулся Дин-Сой, — Растворяясь во всей этой борьбе, теряешь… что-то…

— Легкость.

— Да.

Соперничая с далекими отблесками городского неона, красноватый блеск глаз Амитаса медленно усиливался. Прикрыв его иссохшей кожей тонких век, мужчина глубоко вздохнул. Тонкие венки вобрали в себя свечение. Появилось ощущение, что по ним течет не черная, а красная кровь.

— Не думаю, что без меня вы что-то потеряете, — после некоторой паузы сказал Дин-Сой.

— Ошибаетесь.

— Считаете меня особенным?

— Исключительным, — прохрипел Идам. — Без вас ничего не имеет смысла.

— Меня могут боготворить, но это не прибавляет навыков предводителя.

— Кумиры всесильны, — тон Идама стал тихим и вкрадчивым. — Вас услышат те, кто глух к моим призывам.

— Не верится, что такие есть.

— Какова сила духовных проповедей по сравнению с оглушительным блистанием зрелищ? — сухо и трескуче рассмеялся Амитас, — Они — истинная религия этого мира.

Внутреннее смятение, пришедшее на смену тишине, побуждало тело к движению. Замешкавшись, Дин-Сой хотел было встать, но все же передумал. Решив, что Амитасу доставит это много неудобств, мужчина подавил в себе этот сиюминутный порыв. Поэтому просто заерзал в кресле, тщетно пытаясь найти удобное положение.

— Вы хотите сделать меня лицом новой революции? — спросил он несколько возбужденно.

— Нет, — спокойно ответил Амитас. — Я хочу сделать вас символом новой эпохи.

Услышав эти слова, Дин-Сой невольно вздрогнул. Острые плечи пиджака, казалось, стали еще острее. Невидящий взгляд впился в полуосвещенные силуэты города.

— Мир слишком переменчив, — глубокомысленно продолжил Амитас, будто не замечая оцепенение собеседника, — Он не умеет ничего ценить. Никого. Вы на вершине очень долго.

— Слишком долго…

— Для этого мира — уникальность, — Амитас все более вкрадчиво вкладывал в уши очевидное, — Будет ли завтра таким же, как было вчера?

На этот раз Дин-Сой не удержался и встал. Слишком резко и нетерпеливо, чтобы это показалось вежливым. Чуть не задев рукой лица голограммы, он отошел на пару шагов. Достигшее апогея смятение не могло удержать тревогу души. Уже несколько месяцев Дин-Сою не давала покоя мысль о том, что близится закат его славы. С каждым днем, с каждым минутным ударом на часах ожидание неминуемой потери становилось все острее. Рейтинги кричали об обратном, но они менялись так же быстро, как и погода под переменчивым Марсианском небом. Тот, кто на вершине, рано или поздно с нее низвергался. Таковы были правила. Он ощущал это каким-то внутренним, глубинным чувством. Которое, к слову, его обманывало редко.

— Думаете, я смогу найти себе место в новом обществе?

— Вы начнете писать свою историю заново, — кивнул Амитас, — с чистого листа.

— Знать бы еще, о чем писать, — внимательно взглянул Дин-Сой на гостя, — А главное — для кого.

— Новые творения — новое общество. Никого из тех, кто его может разрушить, там быть не должно.

— Вы сейчас о людях, или о Тенях?

— Я не делаю различий.

Вернувшись обратно, Дин-Сой оперся руками о спинку стула и повис на ней всем своим стройным телом. Его определенно что-то беспокоило, но Амитас не спешил нарушать тишину раньше времени. Как проповедник он прекрасно знал, что слово приобретает золотой оттенок только тогда, когда сказано вовремя.