Морально нечестивый

Рука Влада крепче сжимает нож, и черты его лица искажаются в гневе. Я моргаю. В мгновение ока он оказывается сверху на уже мертвом человеке, размахивая ножом туда-сюда. Я делаю шаг назад.

Он бьет и бьет ножом, кровь брызжет на его лицо.

— Влад! — зову я, но он не отвечает, все глубже впиваясь в плоть мужчины. — Влад! — кричу я, и он каким-то образом приходит в себя. Он встает, бросает нож на землю и смотрит на меня, как ошеломленный.

На его лице кровь. Он поднимает руку, одним пальцем смахивает красную жидкость и подносит ее ко рту, посасывая.

Мои глаза расширяются от этого зрелища.

Он не нормальный... он не может быть нормальным.

Дверь открывается, и входят отец и Пахан. Они осматривают открывшуюся перед ними сцену и сразу же обращают внимание на Влада.

— Миша, выведи брата, — приказывает Пахан, и в комнату входит подросток, чтобы утащить Влада. Но прежде чем он успевает схватить его, Влад наклоняется и шепчет что-то на ухо Мише, от чего тот краснеет.

Влад выходит, и я остаюсь с отцом и его явным разочарованием.

— Что я тебе говорил, мальчик? — Его глаза пылают яростью.

— Я не хочу никого убивать, — говорю я, мой голос полон фальшивой уверенности.

— Ты не хочешь никого убивать? — спрашивает он, сузив глаза. Затем отец открывает дверь, берет одного охранника за воротник и заставляет его встать на колени внутри комнаты.

— Ты не хотел убивать того, кто явно обидел нас. Посмотрим, как ты отнесешься к тому, кто невиновен. — Он пинает охранника на пол. Отец тащит меня за руку, пока я не оказываюсь перед охранником, и вкладывает мне в руку пистолет.

— Убей его! — приказывает он. — Не позорь меня! — шипит отец, прежде чем сомкнуть мои пальцы на пистолете и направить его на охранника.

— Убей! — кричит он мне в ухо, но я могу только покачать головой.

Я не хочу этого. Я никогда этого не хотел.

— Убей, иначе твоя мать может плохо спать сегодня ночью, как и то что внутри нее, — говорит он, и я чувствую, как по моей коже бегут мурашки. Мама на восьмом месяце беременности. Конечно, он не станет... не станет убивать своего ребенка.

Но потом я смотрю на него. Он бы... он бы убил любого.

Отец все еще чувствует мою нерешительность, поэтому продолжает подробно описывать, что он с ней сделает.

— И когда ее живот будет широко открыт, я вытащу этот плод... — Я больше не могу этого слышать.

Я зажмуриваю глаза и нажимаю на спусковой крючок. Меня отталкивает назад выстрел из пистолета, и я вижу, что пуля попала в цель.

Еще больше крови.

Пол становится красным.

— Я знал, что в тебе это есть, парень.

Правда?

Кажется, да...

У мамы начались схватки. Прошло уже несколько часов с начала схваток, и я то и дело слышу ее крики. Я не знаю, что происходит, но отец не захотел отправлять ее в больницу. Вместо этого он привел врача, чтобы тот ухаживал за ней дома. Я не знаю, как много он делает для нее, потому что она не кажется мне нормальной.

Я беспокоюсь. Не из-за матери, потому что сейчас мне было бы все равно, если бы с ней что-то случилось, учитывая, какую роль она играла в моей жизни. Нет, я беспокоюсь за своего брата или сестру. Я беспокоюсь, что с ним или с ней что-то случится... Я надеюсь, что это будет мальчик. Девочка никогда не смогла бы выжить в этом доме, не под отцовской рукой.

Я внимательно прислушиваюсь к любым звукам, когда по дому проносится визг. Я открываю дверь в свою комнату и бросаюсь к первому этажу, где отдыхает мама. Дверь закрыта. Я не вхожу. Вместо этого я подхожу ближе к двери и прижимаю к ней ухо, стараясь расслышать, что происходит.

— Тужься! — говорит кто-то, и мать ругается на него.

Еще несколько звуков, прежде чем я слышу плачущий звук. Звук новорожденного.

Я все еще прижат к двери, когда вижу, что пришел отец. Он хмуро смотрит на меня, но ничего не говорит, открывая дверь и направляясь внутрь. Я следую за ним.

— Это девочка, синьор. — Доктор поворачивается лицом к отцу.

— Бесполезно. — Я слышу, как он бормочет себе под нос, и сжимаю кулаки. Бедная малышка...

— Дьявольская метка! Заберите ее у меня! — Мать отталкивает сверток ткани, лежащий у нее на груди. — Это проклятие! Она дьявол! — кричит мама, и я, вопреки здравому смыслу, делаю шаг вперед и беру ребенка на руки.

Отец все еще в комнате, у него скучающее выражение лица, но я вижу, что он оценивает мой следующий шаг.

Я смотрю вниз и вижу милейшее личико. Она немного красная и грязная, но, когда она открывает глаза и смотрит на меня, я чувствую, как что-то сжимает мое сердце.

Я даже не знал, что оно у меня есть.

Это первый раз, когда я чувствую это... Я даже не могу назвать это.

Мои пальцы сжимаются вокруг ее маленького тела, желая предложить ей защиту, любовь... Любовь?

Я почти смеюсь от этой мысли. Я никогда никого не любил, и никто никогда не любил меня. Знаю ли я вообще, что это такое?

Но когда я смотрю в ее глубокие глаза, мне кажется, я понимаю.

У нее большая темно-красная отметина, которая начинается прямо над глазом и тянется ко лбу. Вот что, должно быть, имела в виду мама, когда говорила, что это метка дьявола.

Но... Я вдруг понял.

Я смотрю на мать и вижу, что она крепко держит свои четки, произнося молитву — скорее всего, об изгнании дьявола. А отец просто смотрит на меня, словно ожидая, что я сорвусь.

Мои глаза ещё раз скользят по невинной жизни в моих руках, и я понимаю, что мне нужно сделать.

Я не могу позволить ей пережить то, что мне пришлось сделать... Я точно знаю, что за этим последует, какое насилие ей придется вынести от рук матери, особенно из-за ее родимого пятна. А отец... Мне даже не хочется думать о том, что он может с ней сделать.

Я могу выдержать все, что он выливает на меня, но если бы он сделал это с тем, кто мне дорог... с моей младшей сестрой? А он бы сделал.

— Она проклята, — говорю я, повторяя слова матери. У меня все силы уходят на это, но ей будет лучше без этой семьи.

— У нее метка дьявола. Мама была права. Мы должны отослать ее прочь.

— Так ли это, мальчик? — Отец прислонился к стене, достал из портсигара сигарету и прикурил ее.

— Мы должны отправить ее в святое место, чтобы они смогли вывести из нее все плохое. — Я поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза.

— Она принесет нам несчастье, если останется, — продолжаю я, и мама поворачивается ко мне, искренне соглашаясь.

— Да! Заберите ее. Дьявол... это дьявол пытается искусить нас. Она принесет только несчастье. — Мать истерически плачет.

Отец пожимает плечами.

— Делай, что хочешь. Она не мальчик. — Он бросает окурок на землю и тушит его ботинком, после чего поворачивается и уходит.

В комнате несколько служанок, и я замечаю Амелию, поэтому направляюсь к ней.

— Куда мы можем ее отправить? Куда-нибудь, где о ней позаботятся?

— Я... Я.… — она заикается: — Есть монастырь. У семьи есть связи там.

— Возьми ее. Отведи ее туда. — Я передаю ей ребенка, стараясь больше не смотреть, зная, что чем больше я держу ее, тем труднее будет отпустить.

— Хорошо, — кивает Амелия. — Но... а как насчет ее имени?

— Пусть монахини назовут ее, — говорю я и поворачиваюсь спиной, выходя из комнаты.

Потому что если я назову ее... Если я позволю себе заботиться...

Я не думаю, что смогу выжить.