Инцелы. Как девственники становятся террористами
- Автор: Стефан Краковски
- Жанр: Психология / Психотерапия и консультирование
- Дата выхода: 2023
Читать книгу "Инцелы. Как девственники становятся террористами"
22. Петра
Я решила покончить с собой, потому что такая жизнь не для меня. Лучше бы мне было вовсе не рождаться. Петра
Мой поезд отходит после обеда. Петра живет в городе на западе Швеции, но согласилась встретиться со мной в кафе в центре Гётеборга. Стоит серый и пасмурный декабрьский день, в Стокгольме кипит предрождественская торговая суета. До отхода поезда еще много времени, и я обедаю в ресторане на Центральном вокзале. В ожидании, пока принесут заказ, снова перечитываю письмо, которое Петра прислала мне по электронной почте. Текст составлен грамотно, в деловом тоне: в нем изложена история о травматичном детстве, дисфункциональных отношениях с мамой, недобровольной изоляции и одиночестве. Петра также пишет, что приняла решение при определенных обстоятельствах покончить с собой. Само собой, я хочу узнать больше и о ее суицидальных планах, и о том, почему она оказалась в тупике, из которого, по словам Петры, выбраться невозможно.
Петра живет в целибате.
Я росла с мамой и папой, начисто лишенными способности дать мне любовь и чувство безопасности. Начиная с восьми лет, когда мои родители разошлись (папа бросил маму ради другой женщины), я подвергалась регулярному психологическому насилию со стороны мамы. Всю свою ненависть она выливала на меня (я единственный ребенок) и угрожала покончить с собой, если я буду общаться с папой и его новой женщиной (шлюхой, как она ее называла). Я была в полном ужасе и, конечно же, делала всё, что в моих силах, чтобы мама продолжала жить, однако так продолжалось несколько лет: она угрожала, а я жила в страхе. Например, вечером, когда я уже переоделась в пижаму и собиралась лечь спать, она могла выйти в прихожую и начать шнуровать ботинки и надевать верхнюю одежду, хладнокровно сообщив, что собирается сесть в машину и на полной скорости въехать в дерево. Меня охватывала жуткая паника, я цеплялась за ее ноги, кричала и плакала, умоляя не бросать меня, но она отрывала от себя мои руки, выходила из квартиры, закрывала и запирала за собой дверь. После этого я целую вечность сидела на подоконнике, вглядываясь в темноту, и всё плакала и плакала. Я не знала, вернется ли она или же в дверь позвонят полицейские, чтобы сообщить мне: мама мертва, с этого момента мне придется жить самой. Таких сцен было много, и они повергали меня в полный ужас. Иногда мама надевала одежду и говорила, что пойдет топиться в речке, протекавшей за нашим домом. Иногда она придумывала что-то еще. С годами я научилась вести себя в точности так, как надо, чтобы мама была довольна и не покончила с собой. Это стало целью моей жизни.
Когда я дохожу до абзаца, где Петра описывает свои суицидальные планы, меня поражает, как хладнокровный тон контрастирует с драматичным содержанием. Кажется, будто Петра описывает чужие мысли о самоубийстве, а не свои собственные.
Я решила покончить с собой, потому что такая жизнь не для меня. Лучше бы мне было вовсе не рождаться. В течение двадцати лет я получала помощь – и всё равно не справляюсь. Я никогда не смогу перестать ненавидеть себя, это слишком глубоко сидит во мне. Никакой надежды у меня не осталось. Единственное, к чему я стремлюсь, – продержаться еще несколько лет, так как я не хочу, чтобы маме было стыдно, предпочитаю дождаться, пока она умрет. Несмотря на всю боль, что она мне причинила, я всё равно люблю ее больше, чем себя, и мечтаю видеть ее счастливой. Но прожить еще пятьдесят лет в одиночестве, больной и без детей я точно не планирую.
Несколько часов спустя я схожу с поезда. Мы договорились о встрече в кафе вблизи улицы Авенин, в нескольких шагах от Центрального вокзала.
Петра пунктуальна, она ждет меня у входа в кафе. У нее приветливое лицо; когда мы обмениваемся рукопожатиями, она сердечно улыбается. Темные волосы до плеч заколоты по бокам, она хорошо одета, слегка накрашена. Я заказываю два смузи, и мы садимся в уголке.
Я спрашиваю Петру, как прошли ее подростковые годы.
– Я много болталась с друзьями, а маме обычно было плевать. Но если ей казалось, что я что-то сделала не так, она наказывала меня молчанием. Могла молчать несколько дней подряд, даже взглядом не удостаивала. Под конец я буквально на коленях приползала к ней и умоляла: мамочка, пожалуйста, давай помиримся! Пожалуй, я, как все подростки, немного проверяла границы на прочность, но не помню, чтобы натворила что-то настолько серьезное, чтобы так реагировать.
Как обстояло дело с парнями?
– У меня было много парней – очень важно было кому-то нравиться, поскольку в детстве я этого не получала. В старших классах школы и в гимназии я была очень хорошенькая и стройная, так что многие парни проявляли интерес. Я очень нуждалась в близости.
После гимназии учиться дальше Петра не пошла.
– Способности к учебе у меня не очень, в восьмом классе успеваемость упала. Гимназию я закончила со средним баллом 3,0[41].
Бросив на меня грустный взгляд, она продолжает:
– Самооценка у меня на нуле: мне кажется, я ничего не знаю, ничего не соображаю. Вот что мне вложили в голову дома: что я никчемная.
Пройдя практику в детском саду, Петра начала работать в фирме по продаже текстиля, а потом в офисе, в общей сложности трудилась двадцать лет. Еще в то время, когда у нее появилась первая работа, она начала жить с мужчиной, но всё закончилось, когда партнер бросил ее ради другой.
– Он обманывал меня, изменял мне. А мы только что купили дом… пришлось его продать с большими потерями.
После того как в ее фирме прошла релокация, Петра осталась без работы и засела на больничный. Всё это наложилось на расставание с партнером, и силы ее подвели. Всё рухнуло. Вот уже три года Петра на больничном и без работы.
– Насколько серьезно твое решение покончить с собой?
– Очень серьезно! – едва я успеваю закончить вопрос, как следует быстрый и решительный ответ.
– Ты действительно намереваешься это сделать?
– Да, но я пока не решила когда. Не хочу травмировать маму, так что постараюсь продержаться еще несколько лет, потерпеть.
Петра смотрит в окно. Уже наступил вечер, но площадь снаружи подсвечена рождественскими гирляндами. В кафе стало тихо. Мы единственные посетители.
Она смотрит на меня печальным взглядом.
– Это сидит так глубоко – что я никчемная.
И тут она произносит с внезапным пылом:
– Я ненавижу себя. НЕНАВИЖУ СЕБЯ!
– Что именно ты в себе ненавидишь?
– Всю себя ненавижу за то, что я такая никчемная. СТРАШНАЯ, ЖИРНАЯ, БЕСПОЛЕЗНАЯ! Меня невозможно любить. Я ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ!
Голос у нее дрожит, и она снова улыбается грустной улыбкой. Я спрашиваю, как она намеревается покончить с собой.
– Не хочу про это говорить! – И всё же, после нескольких секунд колебаний, добавляет: – Мне хотелось бы таблетки использовать или газ. Я всё время гуглю, узнаю разные варианты, чтобы больно не было. На худой конец остаются поезд или веревка. Лишь бы не больно.
Рассказывала ли она кому-то о своих планах?
– Да, кое-кто знает, что я собираюсь это сделать, но я не рассказываю, каким именно способом.
Испытывает ли она ненависть к мужчинам?
– Ну-у, я ненавижу мужчин, которые насилуют, которые считают, что имеют на это право. От такого у меня просто мозг взрывается. А так – нет.
Я спрашиваю, как Петра видит будущее.
– Пока надо терпеть, – отвечает она. – День продержаться, потом еще один и так далее. Может, удастся найти работу… или нет. Если никакой работы не будет и деньги закончатся, придется покончить с собой раньше, чем планирую. А так – дождусь, пока мама умрет. Такое вот я вижу будущее. Жалкая жизнь.
– А почему именно она жалкая? Чего тебе больше всего не хватает?
Повисает долгая пауза.
– Самое ужасное – что я совершенно уставшая и вымотанная. И еще панические атаки. Хуже этого вообще ничего нет.
– Как выглядит твой обычный день?
– Сплю до полудня, потом еще час лежу и что-то листаю в телефоне, потом встаю, завтракаю. Потом смотрю телевизор, обедаю, потом опять телевизор, потом смотрю что-нибудь в компьютере. Ложусь около полуночи. А потом еще сижу в телефоне часов до трех.
– А где именно ты сидишь в интернете?
– Aftonbladet читаю[42], листаю инстаграм и Familjeliv[43]. Потом пытаюсь заснуть. А с утра всё начинается сначала.
– Порнографию не смотришь?
– Нет!
– А с друзьями видишься?
– Нет, разве что с некоторыми поддерживаю контакт в мессенджере. Иногда по многу дней вообще не взаимодействую с живым человеком.
– То есть ты можешь провести целый день или даже неделю вообще без социальных контактов?
– Да сколько угодно. Иногда вообще по несколько дней не выхожу из дома. Только за едой, если закончилась.
Она смотрит прямо на меня и решительно произносит:
– Знаешь, каждое утро, когда я просыпаюсь, я испытываю такое разочарование, что все еще жива, и думаю: о нет, только не это, снова утро, еще один бессмысленный день. Ты меня сейчас видишь не в моем обычном состоянии, когда я сижу дома без макияжа и рыдаю. Каждый вечер плачу, так мне одиноко. А то, что ты видишь, – это только фасад.
Мы поднимаемся и выходим в холодную гётеборгскую ночь. Я благодарю Петру за то, что она согласилась на интервью. По пути к вокзалу вижу, что бар в отеле Eggers забит счастливыми людьми, которые решили сделать паузу в рождественском шопинге или просто пересечься с друзьями. Я думаю о Петре, которая идет домой, чтобы провести очередной одинокий вечер перед экраном компьютера. Встреча со мной, вероятно, единственный ее контакт с другим человеком до конца недели – одинокий жребий, который она делит с сотнями тысяч других жителей Швеции.
Внезапно в сознании возникает цитата, которую я где-то прочел: «Быть одному – ад. Иметь возможность побыть одному – рай».