Способы думать. История и общество, дискурс и концепт

* * *

Знаете, на самом деле вся эта дискуссия не слишком повлияет на жизнь её конечного потребителя — того самого, «разобранного» пациента (или «клиента», как его называют психологи). В конечном счёте тот лечащий доктор, который незатейливо, как тень, профигурировал в самом начале этого моего рассказа — зачитал выдержки из истории болезни и исчез, — примет в тиши своего кабинета какое-то вполне взвешенное решение — назначит своему пациенту (хоть «сложному случаю», хоть «простому») лекарственные средства, которые, по большому счёту, не сильно соотносятся с формулировкой диагноза в «выписном эпикризе». Их у нас не так много, этих лекарственных средств, чтобы долго выбирать — нейролептики, транквилизаторы, антидепрессанты… Сообразим на троих, так сказать. Понятно, что «сила» этих лекарственных средств будет соизмеряться доктором с состоянием больного (есть нейролептики, которые и «нормальным» людям можно назначить так, что им полегчает в их непростой жизни, а есть и такие препараты этого же класса, которые способны справиться с тяжелейшей психической патологией). В конечном счёте вне зависимости от диагноза, возможно, методом проб и ошибок, пациенту станет лучше. И последнее в наименьшей степени зависит от «юридической» точности диагноза. Поэтому вся эта дискуссия и мой рассказ здесь, в частности, носят не критический или разоблачающий, а сугубо методологический характер.

Психика и её проявления — идеальный предмет методологического исследования: она позволяет увидеть, как работает наша мысль, то, как мы придумываем свои способы думать, то, как мы думаем в принципе. Она — идеальный экран для проекции наших интенций познать то, что не может быть «измерено», «объективизировано», окончательно и бесповоротно «объяснено». В своё время Иммануил Кант назвал «скандалом в философии» тот факт, что за всё время её существования она не открыла никаких положений (за исключением нескольких простых аксиом), признаваемых всеми философами в качестве очевидных. Иными словами, ни одна из поставленных философией проблем не была решена исчерпывающим образом, то есть так, чтобы это решение убедило всех и каждого в его истинности. Сейчас я в меру своих сил и возможностей показал, что такой же «скандал» имеет место и в области, которой я так или иначе занимаюсь. И не думаю, что погрешу против истины, если скажу, что эта проблема (этот «скандал») патогномо-нична для любого гуманитарного знания, то есть в конечном счёте для всего знания как такового.

Но именно скандал в области «психического», как мне представляется, позволяет нам с предельной ясностью увидеть, разглядеть то, как это психическое функционирует, а соответственно, саму природу нашего знания. Каждый из профессоров, поднимавшихся на кафедру во время проведения «Клинических павловских чтений», демонстрировал то, что он думает не дискурсами (каждая конференция, по сути, и так была посвящена какому-то определённому дискурсу, прямо заявленному в самой её теме) и даже не теориями (последние известны и студентам, что не делает их практиками, способными достигать терапевтического эффекта в рамках соответствующей деятельности), а концептами. Вот почему я так настойчиво предлагаю заглянуть «за» слова, которыми мы пользуемся, понять то, что является их подлинным смыслом, внутренним содержанием, наполнением. Последнее и есть «концепт».

Все упомянутые мною профессора за время своей практической, подчас полувековой, как, например, у Петра Гавриловича, профессиональной деятельности «ухватили» в реальности нечто, что они назвали так, как они назвали. Назвав это (и поймав это, таким образом, как бы во второй раз, на своеобразный ментальный крючок знака), они поместили это (то, что получилось в результате «схватывания» и «означивания») в определённый контекст, а далее, оперируя уже этим контекстом, насытили это (то, что таким образом и в конечном итоге получилось) определённым содержанием. Но вся эта огромная работа никому, кроме них самих (этих «охотников» за реальностью), не видна. Да и они сами не слишком её рефлексируют. Они достигли понимания, и этого им вполне достаточно, но недостаточно нам, чтобы, в свою очередь, понять уже их самих.

Теперь, выступая пред честной публикой, эти счастливые обладатели знания (или, лучше сказать, видения) не пытаются разъяснить нам то, что они увидели — тогда, возможно, ещё в самом начале своей карьеры, когда на пределе сосредоточенности и погружения в проблему счастливым образом схватили реальность за хвост (или за ухо, хобот, пузо — кто его знает?) и вытащили её — этот её фрагмент — на свет сознания. Это (то, что они таким чудесным образом «поймали»), кажется им теперь «естественным», «очевидным», «и так всем понятным», потому что теперь такова их реальность. В этом загадка любого «концепта» — он кажется человеку, который его понимает и использует, «самоочевидным», «не требующим объяснений», как всё то, что мы видим вокруг. Тогда как это, во-первых, категорически не так, а во-вторых, объяснение, показывание этого собеседнику и является самым главным. Только в тот момент, когда человек, воспринимающий мою речь, истинно понимает то, что я имею в виду (то есть видит это моими глазами, а не «теоретически предполагает» или «домысливает»), он становится моим человеком, и тогда уж действительно по большому счёту «не о чем говорить». Но нет, именно в этой части как раз «Колумбы реальности» и не слишком усердствуют — «и так ведь понятно!». Конечно, «пахнет» же! «Запах».

Вместо этих объяснений обладатели знания (видения) подробнейшим образом рассказывают нам про контекст, в котором они разместили посредством теоретизирования это обнаруженное ими явление (свой «концепт»). Но даже содержание, которое они, уже позже, вложили в свой «концепт», они, как правило, не раскрывают и раскрывать не приучены. Только гении делают это, как, например, тот же Иван Петрович Павлов, который всю жизнь после открытия им «условного рефлекса» тщетным образом пытался объяснить уважаемой публике, что же такое он увидел в психическом, что и назвал этим устойчивым теперь словосочетанием — «условный рефлекс», а также — «торможение», «сигнальная система», «динамическая стереотипия», «рефлекс цели» и т. д., и т. п. И выгонял он своих студентов из аудитории не за то, что они говорили «миньет» вместо «минета», а за то, что они «довольствуются игрой слов» и «пустые слова бросают», а «на этом заканчивают и успокаиваются»[39].