Способы думать. История и общество, дискурс и концепт

Преамбула: ДИСКУРС О ДИСКУРСЕ

Когда нечто становится модным — это всегда опасно. Опасно, потому что, мода — это синоним популярности, а популярность предполагает разношёрстность сред употребления, последняя же способна убить, изменив до неузнаваемости, всё, что угодно. Одна и та же модная шляпка выглядит абсолютно по-разному на двух разных персонах. Теоретически мы, конечно, понимаем, что да, эта та самая шляпка, которая была изготовлена таким-то чрезвычайно актуальным модельером, вошла в его осенне-зимнюю или весенне-летнюю коллекцию, была продефилирована на подиумах Парижа, Милана и Нью-Йорка и получила одобрение американским Vogue, а потому является модной. Однако же вот она появляется на тёте Зине из овощного отдела и г-же Водяновой (которая, кстати, тоже вроде бы с овощей начинала)… Две разные, прошу прощения, шляпки. День и ночь — сошлись и убили друг друга. Как говаривал художник Василий Кандинский (знаменитый троюродный брат выдающегося психиатра и шизофреника Виктора Кандинского), «жёлтое на зелёном — это не то же самое, что жёлтое на красном». Факт. Чистой воды раздвоение личности.

Иными словами, всякий феномен надо видеть в его системе (на её фоне, как сказали бы господа гештальтисты), тем более что сам по себе — в некоем абстрактном, безвоздушном пространстве — он и не существует, ибо нет таких условий существования — «нигде».

Нечто подобное, что и с нашей шляпкой, произошло с дискурсом. В один прекрасный момент он стал модным. «Дискурс» — в общем смысле это слова — это ведь просто речь, процесс, так сказать, языковой деятельности. Только по-французски. Ничего особенного. Но вот пришло в светлую голову Эмиля Бенвениста противопоставить discours (речь, привязанную к говорящему) recit (речь, не привязанную к говорящему), и началось… Понятие «дискурс» подхватили лингвисты и семантики, антропологи и герменевтики, психологи и социологи и даже отдельно представители дискурс-анализа и дискурсивного анализа. Случилось нечто подобное тому, что произошло в своё время с понятием (или феноменом, если угодно) бессознательного в психоанализе: 3. Фрейд сказал одно («психоанализ»), К.Г. Юнг тут же сказал другое («аналитическая психология»), А. Адлер — третье («индивидуальная психология»), Ш. Ференци — четвёртое, В. Райх — пятое, а дальше — ине сосчитаешь… Напали, так сказать, на жилу — и понеслось.

Если попытаться собрать под общей обложкой одни только определения «дискурса», данные ему разными именитыми авторами — оттого же Бенвениста до Фуко и Барта, с одной стороны, от Лакана и до Филлипс и Йоргенсен — с другой, от Соссюра (тот ещё раньше, поэтому у него дискурс тот, да не тот) до Делёза и Дерриды (у них уже совсем не тот) — с третьей, а ведь есть ещё и четвёртые, и пятые, и шестые… то наберётся на хорошую диссертацию по философии. Толку только будет мало. Даже совсем не будет. Потому что все они говорят о разном. Есть что-то по-настоящему архетипическое в мифе о вавилонском смешении языков… Одно, правда, объединяет всех апологетов «дискурса»: попытка рассказать о человеке, используя самый, как кажется, достоверный материал — его речь, его дискурс.

В сущности же дискурс как понятие оказался примерно в той же методологической ловушке, в которую в своё время угодили и социология, и, например, та же лингвистика. При всем уважении к этим замечательным дисциплинам, их предмет — социум (в одном случае) и язык (в другом), — несмотря на кажущуюся очевидность, глубоко абстрактен. Это вещи, так сказать, третьего порядка: их нельзя воспринять в их данности (как происходит с вещами первого порядка), это и не то, что воспринимает вещи (вещь второго порядка, или, если угодно, первого — смотря с какого конца считать), а нечто, что рождается на неких, опять же умозрительных, стыках одного с другим (воспринимаемого и воспринимающего), уловить и чётко отфикси-ровать которые невозможно в принципе.

Пытаясь хоть как-то управиться с этим своим несчастьем, социология трансформируется то в социологию группы (а также толпы, масс и т. д.), то в социальную психологию и социопсихологию; лингвистика — в психолингвистику, нейролингвистику и ещё что-то, что и не разберёшь. Но всё это лишь паллиативные меры, не решающие проблемы по существу. Поскольку предмет данных наук (и дискурса в частности) иде-аторен по своему происхождению, он, как тот известный пациент, ни жив, ни мёртв, и с этим ничего нельзя поделать. Нужно определяться с предметом.

«Общество» и «язык» как-то странно изучать в отрыве от человеческой психологии, вне самой природы человека. Банальность, конечно, но «общество» — всё-таки совокупность людей, как без них? Невозможно. Без меня меня женили? «Язык» — к какому бы подпункту ваковской номенклатуры мы его ни относили — есть часть человека. Изучать «язык» сам по себе так же странно, как карту местности, принимая её за саму эту местность. В принципе всё это, надо признать, не мешает остепеняться и вести научные дискуссии, но по делу, если нас интересует некий практический эффект, — ноль.

Ну и дискурс, мне, по крайней мере, представляется именно так, находится в аналогичном положении. Конечно, дискурс не является собственно индивидуальным, то есть, как и «язык», он не принадлежит конкретному человеку, он всегда общественен. Однако же и без конкретного человека он не существует: человек — носитель дискурса, его же продукт и производитель, его среда обитания и среда его, если хотите, питания. И пока мы не поймём, что речь, когда мы говорим о дискурсе, идёт не о дискурсе как таковом, а о человеке, сдвинуться с мёртвой точки этого бесплодного говорения нам не удастся.

Вот, собственно, в этом и состоит сущность предлагаемого мною сейчас способа думать.