Способы думать. История и общество, дискурс и концепт

* * *

Знатоки психологии, читая этот текст, уже, вероятно, ревниво потирают руки и готовятся блеснуть эрудицией. Мол, о чём тут вещает этот автор?.. Кто не знает великую теорию «когнитивного диссонанса» Леона Фестингера! И дальше убийственное: все эти ваши опыты, доктор, над несчастными суи-цидентами — те же яйца, только в профиль!

Для незнатоков поясню: речь идёт о психологической теории, которая описывает ситуации, в которых человек сталкивается со своего рода ментальным парадоксом — в нём, в его сознании, одновременно актуализируются две взаимоисключающие установки (собственно, Леон Фестингер выделял четыре типа таких ситуаций: банальное логическое несоответствие двух фактов, конфликт из-за различия в культурных традициях, конфликт индивидуального мнения в столкновении с общественным и, наконец, несоответствие прошлого опыта нынешней ситуации). Борьба этих противоположных (столкнувшихся вдруг друг с другом) установок, гласит теория «когнитивного диссонанса», вызывает в человеке сильный эмоциональный дискомфорт, который он пытается нейтрализовать набором способов, весьма талантливо описанных той же теорией.

Любимый пример интерпретаторов Фестингера — курильщик: он знает, что курить вредно для здоровья, но не бросает, хотя и хочет, придумывая массу контраргументов («мой организм привык, будет ещё хуже», «курение помогает мне бороться со стрессом», «я наберу вес» и т. д., и т. п.). В общем, если верить Фестингеру, в голове у нас постоянно какие-то «диссонансы», а мы, движимые возникающим из-за этого напряжением, ищем взамен им «консонансы»: всякий человек стремится к согласованности знаний внутри собственной картины мира и в любом случае ищет оправдание своему поведению (даже если понимает, что не прав), а потому постоянно меняет «точку зрения» — «лишь бы не было войны» и «чем бы душа ни успокоилась». И должен сказать, что Фестингер прав на все 100 %, даже больше, если потребуется. Да и, кроме того, спорить с гением — себя не уважать. Только вот зачем путать Божий дар с яичницей?..

Сам Фестингер был человеком, мне думается, глубоко порядочным и добродетельным и считал нас с вами — человеков — существами разумными, мыслящими, рациональными. Ему, наверное, искренне казалось, что мы не только боремся с противоречиями в собственном сознании, но ещё и страдаем оттого, что они у нас есть. Проблема же, как выяснилось, по крайней мере по результатам наших исследований, глубже и драматичнее: мы не только не страдаем от алогичности собственных установок, мнений, знаний, мы даже не пытаемся примирить их друг с другом. Да, если нас поставить перед фактом — мол, вот, противоречишь ты сам себе, вижу, имей в виду! — мы, конечно, найдём оправдание любой нелепости, нами же и содеянной. Но в обыденной-то жизни, положим руку на сердце, никто же особенно не ставит нас ни перед какими фактами. Ну, ставят, конечно — один раз на тысячу (если взять на круг всю нашу ментальную активность), а то и на две, на три даже тысячи. Именно эти тысячные процента и описывает теория Фестингера. А в остальном — нет, в остальном наша ментальная каша варится сама собой, по собственной логике и без всяких внутренних противоречий: ложечку за папу, ложечку за маму, ложечку за бабушку… одна мысль в единицу времени, где им столкнуться? Вопреки нашим радужным представлениям о человечестве «позу мыслителя» среднестатистический субъект занимает в среднем один раз в сутки, и поверьте, в этот момент его мысли в особенности лишены всякой парадоксальности и нацелены на предельно ясный физиологический результат. Нет, проблема не в противоречиях, а в том, какую именно кашу — за маму, за папу, за бабушку и даже за Жучку — поедает наше сознание. Вот где собака-то порылась.

Итак, поскольку это очень важно, повторю ещё раз и по-другому: в процессе нашего исследования суицидального дискурса мы вовсе не пытались выявить некие «противоречия» внутри системы рассуждений наших респондентов, поскольку на самом деле их там и не было. Да, анализируя опросные листы, мы — на бумаге — находили формально-логические противоречия, сопоставляя отдельные элементы в целом и субъективно абсолютно непротиворечивой картины мира наших респондентов. Об этом можно говорить с полной уверенностью, потому что эти, как нам кажется (с формально-логической точки зрения), «противоречия» одинаково счастливо уживались как в головах лиц с суицидальными намерениями, так и в головах лиц с пограничными психическими расстройствами без явных суицидальных наклонностей и, наконец, что принципиально важно, у вполне здоровых в психическом отношении персонажей.

Иными словами, наличие и «прямых» и «обратных» утверждений в рамках суицидального дискурса является нормальным делом, и никакого дискомфорта, борьбы и прочей героики. Да, на фоне определённых негативных событий эта система действительно может, как мы говорим, деполяризоваться: «прямые» утверждения начинают прокручиваться внутри головы человека всё чаще и всё настойчивее, а «обратные», напротив, уходят в тень и реже выплывают на поверхность сознания, реже осознаются, реже продумываются. Но это не вопрос «конфликта» убеждений, это вопрос объёма, угла и спектра зрения. Так что же мы, если следовать логике результатов нашего исследования, должны делать в рамках психотерапевтического вмешательства? Уже неоднократно помянутый мною ВОЗ предлагает целый набор «лечебных» процедур — и принятие, и поддержка, и уговоры, и приговоры, и «ни слова о верёвке в доме повесившегося». Но задача на самом деле решается куда проще, а психотерапевтическая метода, которую мы стали использовать в работе с нашими пациентами, выказывающими суицидальные наклонности, была принципиально иной: никакой борьбы, принятия-отнятия и убеждений-пропаганды, а просто расширение пространства дискурса.

Про себя я называл эту технику «бужированием дискурса» (может быть, не очень точно, но по настроению подходит необыкновенно): психотерапевт находит проблемные зоны в структуре дискурса пациента, а затем, поскольку лучшим средством терапии, безусловно, является нарратив, вводит в эти зоны «буж», то есть дополнительную информацию, оформленную, понятно, как «занимательные истории». Например, девушка настойчиво думает о таблетках, которых она накупит в аптеке и, запив шампанским, отправит себя на тот свет. И психотерапевт «промежду прочим» рассказывает ей несколько «аналогичных случаев», внутри которых озвучиваются «обратные утверждения суицидального дискурса», в структуре дискурса данной пациентки пока отсутствующие: например, о том, что отравиться таблетками, которые она собралась купить в аптеке, нельзя, и вообще ядов в аптеке не продают — её стошнит (учитывая побочные эффекты препаратов) прежде любого другого эффекта, и что, вообще говоря, повешение — это действительно то, что надо, если решился, но есть серьёзная эстетическая проблема — расслабятся сфинктеры, и будешь висеть, истекая мочой и калом, а ещё важно, что люди (бывшие пациенты психотерапевта), которых спасли в последнюю минуту, потом рады были жутко, что не осуществили этой дурости, поддавшись мимолётному порыву, что близкие в конечном счёте всегда винят погибших, а не себя, что суицидентов по требованию ВОЗ не считают душевнобольными, они, по ВОЗу, просто люди, не нашедшие эффективного решения своих жизненных проблем (идиоты, короче говоря), и т. д., и т. п. «Буж» за «бужем» (которые подбираются, конечно, сугубо индивидуально) вводятся один за другим, то в одной зоне дискурса, то в другой, и содержательное пространство дискурса, таким образом, расширяется за счёт новых и новых «обратных утверждений». Мозговая активность начинает ходить по этим пространствам, «ментальная каша», потребляемая пациентом, постепенно меняет цвет, вкус, запах и калорийность. В результате поляризованный в сторону суицида дискурс выправляется, деполяризуется, и интенция к суициду исчезает «как по волшебству».

Пациент, прошедший такую терапию и в ряде случаев даже сохранивший в результате этой терапии себе жизнь, как правило, абсолютно уверен, что его «даже не лечили», просто он «вдруг понял», что «как-то за гнался» и пора уже «к свету и миру», «и всюду жизнь», и «с кем не бывает»… То есть достаточно просто «правильных» историй, и вы незаметно для пациента можете изменить саму внутреннюю логику его поступков. Впрочем, позволю себе ещё одно, очень важное уточнение: вы не должны повторять одно и то же сто раз, вы должны рассказать сто разных вещей. Наша задача — размыть существующий в сознании данного пациента вариант дискурса, а не пытаться строить какой-то идеологический бастион в этой болотистой гати. Бастион утонет. И никогда не заработает, даже если устоит (что крайне сомнительно). Работает — всегда и только — сама система, вода, как говорится, дорогу всегда найдёт. Только бужируй правильно.

Проблема же наших психиатрических лечебниц в том, что психиатры, сидящие на приёме, предпочитают слушать, а не говорить, убеждать, а не рассказывать, спорить, а не бужировать. Дорогая Светлана Николаевна…