Гёте. Жизнь как произведение искусства

Глава двадцать восьмая

Гёте впервые меряется силами с Каролиной Ягеманн. Конфликт в театре. Работа над «Избирательным сродством». Роман как «вторая часть теории цвета». Химия человеческих отношений. Насколько свободна любовь? «Сознание – оружие непригодное». Внутренняя природа в значении судьбы. Отмежевание от романтиков. Метафизика и физика половой любви. Природа как пропасть. Отречение

Еще готовя к печати отдельные главы «Учения о цвете», Гёте позволил себе некоторое отклонение от темы, которое сам, впрочем, называл «второй частью теории цвета»[1418]. 11 апреля 1808 года он начал работать над текстом, изначально задуманным как небольшая вставная новелла для «Годов странствий Вильгельма Мейстера»; в итоге у него получился роман «Избирательное сродство», который сам Гёте считал едва ли не лучшим из всего, что он до сих пор написал. В письмах он с гордостью рассказывает о своем новом произведении, а в переписке с Цельтером особо подчеркивает, что, собственно, цель написания этого романа заключалась в том, чтобы «снова беспрепятственно беседовать с далекими друзьями»[1419]. Это снова роман-шарада, который, чтобы понять его правильно, нужно прочесть по меньшей мере трижды. «Я многое вложил в него, – пишет Гёте Цельтеру, – а кое-что и запрятал. Пусть и Вам доставит удовольствие открытие этих тайн»[1420].

Летом 1808 года, во время отдыха в Карлсбаде, Гёте продиктовал первую часть романа и полностью продумал его сюжет. Встреча с Наполеоном и связанные с ней события заставили его отложить литературную работу. Конфликт в театре в конце 1808 года стал причиной еще одного перерыва. Гёте пришлось на время оставить и «Учение о цвете», и «Избирательное сродство», ибо произошло нечто такое, что потребовало его полного внимания и участия.

Актриса Каролина Ягеманн, к тому времени уже прочно занявшая место любовницы герцога, решила помериться силами с интендантом Гёте. В ноябре 1808 года на веймарской сцене уже во второй раз готовилась сложная и дорогостоящая постановка оперы Фердинандо Паэра. Тенор Отто Морхардт не мог участвовать в спектакле по причине охриплости, подтвержденной врачом. Для Ягеманн, талантливой актрисы и певицы, к тому же хорошо разбиравшейся в тонкостях театрального дела, это было примером безответственности и нерадивости работников, ставшим возможным потому, что театром, по ее мнению, руководил некомпетентный человек – Гёте. Ягеманн убедила герцога в необходимости наказать Морхардта в назидание другими. Актер был помещен под домашний арест, а от Гёте потребовали немедленно уволить его из театра и выслать из страны без выплаты гонорара. Гёте не мог на такое пойти. Он не хотел, чтобы какая-то актриса, пусть даже самая талантливая, предписывала ему, как вести дела. 10 ноября 1808 года он обратился к герцогу с просьбой «избавить его от должности, которая превращает в ад мое в остальном столь благоприятное и достойное благодарности существование»[1421]. Карл Август, однако, отказал ему в его просьбе.

На самом деле причина недовольства герцога своим старым другом заключалась в другом: Гёте слишком благоволил Наполеону. Карлу Августу было очень нелегко смириться с присоединением своего герцогства к Рейнскому союзу и тем самым признать верховную власть Наполеона, и он ждал удобной возможности, чтобы перейти на другую сторону. Большие на дежды он возлагал на породнившегося с ним русского царя, веря, что когда-нибудь тот положит конец наполеоновскому господству в Европе. Совсем иначе относился к этому Гёте, для которого восстановление мира в Европе под властью Наполеона было наилучшим вариантом развития событий. При любом подходящем и неподходящем случае он носил на груди крест Почетного легиона, а того, кто пожаловал ему эту награду, называл «своим императором». Таким образом, между Гёте и герцогом обозначились непреодолимые различия в политических воззрениях, и они как еще один фактор отчуждения подспудно сыграли свою роль в этом театральном конфликте.

Уладить его и остановить всколыхнувшиеся волны обиды помогло посредничество герцогини Луизы. Гёте остался на посту интенданта при более четком определении полномочий и сферы ответственности, что позволяло в будущем избежать неправомерных вмешательств в его работу. Отношения с герцогом, однако, навсегда омрачились. Неслучайно Гёте в письмах этого периода особенно настойчиво хвалит императора – нетрудно заметить в его похвалах скрытый выпад против герцога.

Безусловно, Гёте по-прежнему ощущал себя слугой герцога, но в то же время ему приятно было осознавать и нечто вроде «избранного сродства» с Бонапартом – тот как-никак лично пригласил его в Париж. В период работы над новым романом у Гёте вполне могли появиться мысли о смене старых обязательств на новые. Во всяком случае, именно в эти дни он раздобыл себе учебник французского для практических занятий.

В начале 1809 года, после того как был улажен конфликт в театре, Гёте вновь взялся за «Учение о цвете» и «Избирательное сродство». Долгое время работа над двумя этими сочинениями шла параллельно, и уже хотя бы поэтому ему казалось, что новый роман – это «вторая часть моей теории цвета». Впрочем, помимо одновременности возникновения, была между ними и более глубокая связь.

Гёте как раз работал над главой «История учения о цвете», освещая тему «натуральной магии», когда ему пришла идея создания «Избирательного сродства». В разделе, посвященном ученому XVI века Иоганну Баптисту Порте, написанном незадолго до начала работы над «Избирательным сродством», мы читаем: «Между установленными сущностями есть такое множество взаимосвязей, подлинных и все же удивительных, как, например, взаимосвязь металлов при гальванизме. <…> В более грубом смысле достаточно вспомнить об испарениях, о запахе, в более тонком – о взаимосвязях физической формы, взгляда, голоса. Не будем забывать и о силе воли, намерений, желаний, молитвы. Какие только бесконечные и непостижимые симпатии, антипатии, идиосинкразии не пересекаются между собой!»[1422]

Подобные «взаимосвязи» в те времена трактовались по аналогии с магнетизмом или же, в химическом смысле, как тяготение элементов, высвобождающихся из прежних соединений и образующих новые. Приблизительно с 1780 года такого рода химические процессы стали называть «избирательным сродством», и Гёте впервые употребил это выражение в 1796 году в своем докладе по сравнительной анатомии, объясняя, что подобные процессы разделения и последующего нового соединения элементов «выглядят как своего рода склонность, почему химики и приписывают им честь выбора при таких сродствах»[1423]. В действительности речь все же идет не о выборе, а о «детерминациях», продолжает он далее, казалось бы, развенчивая иллюзию натуральной магии, но завершает абзац многозначительным наблюдением: «хотя мы при этом никоим образом не намерены отрицать за ними [детерминированными процессами] то малозаметное участие, которое подобает им в общем жизненном дыхании природы».

Если органическая природа участвует в жизненном дыхании, то и жизненное дыхание между людьми можно, в свою очередь, рассматривать в органическо-химической перспективе. В химии выражение «избирательное сродство» обозначает метафорическое очеловечивание природы, тогда как в романе «Избирательное сродство» предпринимается попытка натурализации человеческих отношений. В первом случае за элементами, по крайней мере метафорически, признается свобода действий. Во втором случае человеческая свобода оказывается неосознанной необходимостью.

Насколько свободна любовь, какова в ней доля природной необходимости – вот вопрос, которому посвящен роман. В объявлении о выходе романа в свет Гёте дает объяснение его названию: «Создается впечатление, что к такому необычному заголовку автора подвели его длительные занятия физикой. Должно быть, он заметил, что в естественных науках очень часто пользуются сравнениями из области этики, чтобы сделать более доступными для понимания процессы, слишком далекие от обычного круга человеческих знаний. В этом же случае, когда речь идет о нравственных конфликтах, автор, напротив, отважился прибегнуть к сравнению из области химической науки, тем самым вернув его к философским первоистокам»[1424].

Что означает в данном случае возвращение «сравнения из области химической науки» к его «первоистокам»? У химических элементов, образующих новые соединения, нет выбора. Но со стороны может показаться, что выбор у них есть. У людей, вступающих в новые отношения, выбор есть. Но, может быть, это тоже только видимость? В этом бы тогда и заключался первоисток подобного сравнения. В обоих случаях – и в химии элементов, и в химии человеческих отношений – присутствует необходимость и в лучшем случае видимость свободы. Свобода – лишь аллегория, но не реальность.

Эту проблему обсуждают и сами персонажи романа. Шарлотта протестует против растворения человеческого в царстве природы: «Но ведь человек на самом деле стоит неизмеримо выше этих веществ, и если он не поскупился на прекрасные слова “выбор и “избирательное сродство”, то ему будет полезно вновь углубиться в себя и как следует взвесить смысл таких выражений»[1425]. Для Шарлотты это означает оставить выражение «выбор» за миром людей и не использовать его применительно к царству природы. У самого Гёте другая точка зрения на этот счет. Как он пишет в одном из писем, он хочет показать, «как сквозь царство светлой свободы разума неудержимо тянутся следы темной страстной необходимости, и полностью искоренить их может лишь высшая сила, но, видимо, уже не в этой жизни»[1426].

Это роман-эксперимент, его цель – изучить соотношение сил между свободой и необходимостью в сфере эротических отношений. В центре повествования – зрелая супружеская пара, сплоченная тихой любовью, живущая вдали от общества в замке с садом, не обремененная никакими обязанностями, в ситуации, позволяющей, но в то же время и вынуждающей каждого из супругов довольствоваться обществом своей второй половины. В тот момент, когда их идиллически закрытый мир приоткрывается навстречу переменам, и начинается повествование. Муж, названный Эдуардом, хочет пригласить в гости своего давнишнего друга, капитана в отставке. Жена Шарлотта сомневается и предостерегает от нежелательных и непредсказуемых перемен. Эдуард пытается развеять ее опасения: «Это <…> вполне может случиться с людьми, которые живут, ни в чем не отдавая себе отчета, но не с теми, кто научен опытом и руководствуется сознанием»[1427]. На что Шарлотта отвечает тревожной фразой, весь смысл которой станет понятен лишь по мере развития сюжета: «Сознание, – говорит она, – оружие непригодное, порою даже опасное для того, кто им владеет». Уже одно это предложение указывает на двойное дно во всей этой истории. Какое бессознательное желание скрывается за рационально обоснованным приглашением капитана? Они делятся друг с другом своими соображениями, ведут разумный разговор, сознание правит бал, но на самом деле за словами стоят пока еще не высказанные чувства и желания. Как бы то ни было, Эдуард остается непреклонен, и в конце концов они решают пригласить и капитана, и Оттилию, приемную дочь Шарлотты. Такова завязка этих сулящих радость, но обернувшихся трагедией уз избирательного сродства.