Гёте. Жизнь как произведение искусства

Заметки на полях: рабочая лошадка и Пегас

Гёте, этот гениальный «летун» и баловень судьбы, отправляется в Веймар словно для того, чтобы наконец начать развиваться «на плоской земле». Когда учишь других, учишься сам, любил он повторять. Но чему он может научить молодого герцога Карла Августа? В государственных делах он и сам не силен: он не знает, как управлять страной. До сих пор он прочел лишь своего Юстуса Мёзера и проникся его либерально-консервативными рекомендациями: хранить традиции, развивать и бережно обновлять уникальное своеобразие страны – так называемый разум места. С помощью этих нехитрых принципов он надеялся сориентироваться в новой ситуации. Однако жизнь распорядилась иначе. Гёте готовился прилежно трудиться и приносить практическую пользу, а оказался вовлеченным в веселые проделки и кутежи. В первые годы знакомства Гёте с герцогом жизнь в его окружении определялась запросами молодости: охота, ночевки в лесу, любовные похождения, пьяные кутежи. Гёте всегда рядом – как друг и как Maître de plaisir, который, впрочем, на правах старшего то и дело взывает к голосу нравственности и рассудка. Этого, во всяком случае, ждали от него при дворе, хотя многие сомневались, что он на такое способен: воспитатель-де сам нуждается в воспитании, и гений только подзадоривает герцога своими гениальными замашками. Гёте столкнулся с недоверием, да ему и самому еще не до конца было ясно, какую роль он должен был, а главное – хотел играть на новом месте.

Быть просто писателем он, во всяком случае, не хотел. В этом своем намерении он всякий раз убеждался, когда к нему в Веймар приезжали друзья, в частности, Клингер и Ленц – с ними Гёте держал себя отстраненно. К тому времени писательство с его хвастливой беззаботностью уже казалось ему сомнительным занятием. Поэзия – это прекрасно, но управлять жизнью она не способна. Тот, кто не разбирается ни в чем, кроме литературы, еще слишком мало знает о жизни. Ажитированные литераторы отталкивали его, но и от благочестивых и претенциозных поэтов вроде Клопштока он не терпел моральных нотаций.

Литературу Гёте пока оставил в стороне, хотя его письма того периода, и в первую очередь послания Шарлотте фон Штейн, нашпигованы стихами, написанными на случай, без претензии на вечную славу. Главной своей задачей он считал научиться «править» – выполнить ее он поклялся себе во время своего зимнего путешествия на Гарц, на заснеженной вершине Броккена. Он с головой окунулся в служебные дела и постепенно набрался опыта во многих областях, начиная с дорожного строительства и школьного образования и заканчивая государственными финансами и армией. Попробовал он силы и во внешней политике, выискивая возможности сохранить нейтралитет Веймарского герцогства в ситуации противостояния между соседней Пруссией и империей Габсбургов. Во время своего первого и последнего посещения Берлина Гёте примерил маску рассудительно-бесстрастного дипломата. Однако его любимым коньком были горные рудники – о них он проявлял особую заботу в первые годы своей службы, впрочем, без какого-либо экономического успеха.

Эти занятия пробудили в нем интерес к естественно-научным изысканиям. Его манили загадки истории земли, он собирал камни и окаменелости, минералы и ископаемые остатки организмов, изучал анатомию, коллекционировал кости и скелеты.

Какое-то время ему удавалось чередовать езду на рабочей лошадке и прогулки на Пегасе. Важно было лишь не позволять им мешать друг другу, как это случилось в ту пору, когда он работал над «Ифигенией» и в то же время объезжал герцогство, набирая рекрутов. Тогда им завладела идея чистоты. Чистым и четким должно быть разделение двух сфер: искусство, с одной стороной, а деятельная жизнь – с другой. У каждой сферы своя логика, которая требует особого умения и особой самоотдачи. Идея чистоты подразумевает добросовестное исполнение обязанностей, т. е. соответствие действий требованиям той или иной сферы, а в личностном плане она означает аскетизм: дисциплину, самоконтроль, отречение, честность или молчание.

После восьми-девяти лет жизни в Веймаре Гёте стал замечать, что уже неплохо справляется с повседневными задачами, но теперь у него есть основания опасаться, что иссякнут его поэтические силы. Он искал ответа на вопрос: есть ли у него как у писателя будущее или только прошлое? Может ли он довести хоть что-нибудь до конца, или же теперь ему не остается ничего иного, как собирать воедино фрагменты неоконченных произведений? Его бегство в Италию имело своей целью не только посещение этой колыбели искусств: он хочет убедиться, что он сам еще может называть себя художником и поэтом. Счастливым возвращается Гёте в Германию: он принадлежит искусству, правда, как поэт, а не как художник, против чего он бы тоже не стал возражать. Но, будучи поэтом, он не хочет увенчать себя терновым венцом, не хочет быть жертвой. Он не Тассо, которого приводит в отчаяние мирская жизнь, он выше этого противостояния между человеком искусства и человеком мира. Он осознает существующие противоречия, но не разрывается между ними. Гёте возвращается из Италии независимым и уверенным в себе человеком.

Чем бы он ни занимался – государственной службой, наукой или искусством, он старался делать все, на что был способен, и сочетать разные виды деятельности таким образом, чтобы они взаимно поддерживали и стимулировали друг друга. Незадолго до поездки в Италию он потерял это равновесие, так как уже не совсем понимал, где для него находится центр тяжести. В Италии Гё те обрел его вновь, осознав, что главное для него – искусство. По возвращении в Веймар он сохранил эту убежденность, но теперь ему предстояло восстановить и утраченное равновесие. Решающую роль здесь сыграла дружба с Шиллером, который не только настойчиво возвращал его к искусству, но и помог осознать своеобразие своей личности и творчества так, как прежде он об этом даже не задумывался. До сих пор поэзия была для него чем-то вроде увлечения, теперь же, когда шиллеровское возвышенное понимание искусства подстегнуло и его честолюбие, он занялся поэзией с профессиональной серьезностью и некоторой отстраненностью. В центре внимания оказалась техническая, формальная сторона творчества. Оба друга достигли такого уровня самосознания, что в конечном итоге почувствовали себя учителями в пространстве немецкой литературы. Шиллер привнес в этот союз идею уверенного владения материала, Гёте – идею естественной чистоты.

Историческим фоном этого самоутверждения воли к творчеству стала французская революция. Ко г д а все приходит в движение, искусство должно служить ориентиром и опорой в жизни. Шиллер делал ставку на культивированную свободу, Гёте – на очищенную и возвышенную естественность. Оба они возлагали на искусство большие надежды, с той лишь разницей, что Шиллер при этом думал о человечестве в целом, а Гёте – об узком круге любителей прекрасного. В том, что касается общественного влияния искусства, его ожидания были гораздо скромнее. «Нежная эмпирия» искусства, по его мнению, не могла противостоять естественному ходу вещей.

Смерть Шиллера разделила жизнь Гёте на две половины. Вместе с ней для Гёте закончился тот золотой век, когда искусство было для него не только самой прекрасной, но и самой важной составляющей жизни.