ЛЕФ 1923 № 1

XIII.

Тумин и Велярская ушли со второго действия.

«Может я ничего не понимаю, но это невыносимо скучно».

«Вы грубый пролетарий».

«Должно быть».

Вышли на улицу.

«Пройдемтесь пешком. Хотите?»

«С удовольствием».

Тумин взял Велярскую под руку. Медленно пошли по бульвару.

«Вы замужем?»

«Да. – А почему вы спрашиваете?»

«Так, просто. Интересуюсь?»

«А почему это вас интересует?»

«Да меня многое интересует, что вас касается».

«Например?»

«Например, как вы проводите день? Что вы целый день делаете?»

«Ничего не делаю».

«Решительно ничего?»

«То-есть делаю: – читаю, гуляю, хожу в гости, в театр, к портнихе, за покупками».

«А муж?»

«А муж занят своими делами. Приходит домой поздно, усталый, ложится отдохнуть, потом опять уходит. Иногда уходим вместе».

«Так что вы как бы не замужем?»

Велярская засмеялась.

«Это и называется быть замужем. А быть вместе целый день называется иначе».

«Как же?»

«Ну, – я думаю, вы не настолько грубый пролетарий, чтобы таких вещей не знать».

Тумин крепче прижал ее руку к своей.

«Вы ужасно милая женщина, Нина Георгиевна. Я понимаю Пономарева».

«Уже?..»

Они засмеялись и пошли еще медленней.

«Странный вы человек! Вы спрашиваете, что я делаю? А что я могу делать? Трудиться?»

«А почему бы нет?»

«Как? В какой области?»

«У меня, конечно, может быть один ответ: – в коммунистической».

«Пожалуйста! С громадным наслаждением; если это будет забавно».

«Очень мило! Если это будет забавно!»

«Конечно. Если не забавно, то зачем я стану тогда делать».

Тумин нахмурился.

«Вот, вот. Тут-то оно и начинается».

«Что начинается»?.

«Черта, – через которую не перескочишь».

«Какая черта»?.

«Женская. – Все женщины такие. И самые квалифицированные особенно».

«Я не понимаю про что вы говорите».

«Я говорю про то, что забавного в коммунизме ничего нет, и что поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли, что они женщины. Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам, корчит перед ними галантного кавалера, старается спрятать свой коммунизм подальше, потому что он, видите ли, не забавный, – и понемногу развращается».

Велярская засмеялась.

«Это относится, как к членам партии, так и не членам, да»?

«Вы хотите сказать, относится ли это ко мне? Да, относится».

Велярская заглянула ему в лицо.

«Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем нибудь виновата».

Тумин отвернулся.

«Вам смешно, а мне грустно. Женщина – ужасная вещь. Особенно для нас коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины».

Велярская отстранилась и высвободила руку.

«Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности избавить. Я совершенно не заинтересована в вашем коммунистическом падении».

Они подошли к под'езду.

Тумин прижал ее ручку к губам.

«Простите меня, Нина Георгиевна. Я вам чего-то наболтал. Больше не буду».

«Просите прощенья, как следует».

Тумин взял обе ручки и поцеловал каждый пальчик.

«Ну, простила. Звоните мне».

И скрылась за дверью.

Тумин постоял в задумчивости.

Подъехали двое на извощике. Человек в котелке слез, а другой уселся поудобней.

«А Сандарова с Ниной Георгиевной я все-таки сведу».

Котелок засмеялся и вошел в подъезд.