Три Царя

Глава 12

12

***

Невидимые нити, что плавают во всем живом и скрепляют души вокруг божественного станка. Невероятная стихия, познать которую не дано ни одному из живых сознаний. Нейлоновый галлюциногенный эфир из надежды счастья, радости, печали и поиска смысла. Всё это и многое другое что возможно написать, произнести или просто прошептать, всё это называют одним словом…

«Какой же он маленький», — подумал про себя мужчина, сидя в сырой в холодной пещере, накрывшись пропахшей мочой и гнилыми шкурами. Его руки дрожали, ногти были содраны и вырваны, а на запястье выглядывал кусочек кости. Он изнывал от боли, холода, голода и смертельной усталости, однако всё это было неважно, его взгляд был прикован к его ладоням.

«Жив ли он? Вроде бы дышит». Он провел большим пальцем по миниатюрному носику создания, словно опасаясь тяжестью своих грехов и чёрствой душой человека запятнать и ранить невинное дитя. В ответ послышался писк с мольбой прекратить боль, прекратить страдания, писк, что короткой ноткой упрашивал окончить его жизнь.

Руки задрожали еще сильнее, а пальцы окостенели. Он переложил создание, что помещалось в одну ладошку, и потянул мёртвую руку к огню, в надежде согреться. Огонь обжигал кожу, но не дарил тепло. Становилось совсем погано. Он придвинулся поближе, от чего почувствовал, как в груди резко запульсировало, словно кто-то вонзил кинжал ему в правое легкое, и теперь по-садистски наслаждается, прокручивая шипастое лезвие.

Зверек вновь издал пронзительный писк.

«Прости меня, извини, я постараюсь аккуратней», — пронеслось в его голове. Мысли формировались без его ведома, будто нечто лепило их изнутри, придавая ярких красок эмоций. Писк, еще один, а затем тишина.

«Не умирай», — прокричал он беззвучно. Слова эхом нестерпимой боли, разрывающей плоть и сердце, пронеслись по пещере, а языки пламени колыхнулись, избегая человека. Он вновь обнял его обеими ладонями и принялся убаюкивать, качая маленькое дитя. Зверек замурлыкал словно котенок, но всё вернулась обратно.

Он задергал лапками, как загнанная в угол жертва, и нащупав человеческий палец, вцепился в него сколько хватило сил. Внезапно писк прекратился, боль ушла, а в груди появилось незнакомое чувство, чувство, что он не испытывал никогда.

«Всё будет хорошо, я с тобой, ты главное живи». Очередной каскад мыслей молнией прошелся сквозь разум человека. Он был опьянен, очарован видом простого создания… что всё еще помещался в одну ладонь.

Снаружи донеслись знакомые звуки. Рычание волков крики стервятников, что кружили не первый день над пещерой, дожидаясь сочных объедков. Человек посмотрел во тьму тоннеля, конец которого освещали лишь ночные звезды.

Забарабанил дождь. Резкий порыв ветра ворвался внутрь, чуть не затушив единственный источник тепла, единственный лучик надежды, что сможет сохранить им обоим жизнь. свою жизнь.

Ливень. Что-то внутри заставило его перестать думать о себе. Всё чего он желал, это чтобы неизвестное создание выжило. Он жаждал этого, он молил, он был готов отдать всё за это, даже собственную жизнь. Оглушительный, он бил с такой силой, что не было слышно собственных мыслей. Холодно. Невыносимо холодно. Они оба дрожали. Человек вновь потянулся к огню, который, казалось, начал понемногу делиться собственным теплом.

Рычание. Лики смерти во тьме.

Он стучал зубами, и повернувшись, увидел светящиеся пары глаз. Это не были волки, они не рычали. Не отважившиеся на безумие стервятники, не слышно криков, кроме одного. Он не узнавал их, но при это прекрасно понимал. Столь незнакомый запах, который он знал всю свою жизнь.

Огни приближались, становилось еще холоднее. Ливень по-прежнему бушевал.

«Не допущу, не позволю еще раз этому произойти». Он сбросил с себя шкуру и разложил как можно ближе огню. Аккуратно, опасаясь спугнуть момент, он положил зверька посередине, и бережно закутал. Он развязал кусок ткани, который закрывал кровоточащую рану на ноге, и обернул вокруг ладони, крепко сжимая меч.

«Не выскользнет, не должен». Зверек вновь запищал, как огни приближались, а человек встал. Полностью обнаженный, с сотнями мелких порезов по всему телу, он едва держался на ногах, закрывая собой маленькое дитя, и устремляя свой взгляд во тьму.

Они приближались, небеса заревели во всю мощь, но даже сквозь этот хаос происходящего, сквозь порядок увиденного, он сумел услышать слабенький голосок. Голосок что впервые прозвучал в его жизни, и на который он сам того не понимая ответил.

«Я тебя никому и никогда не отдам».

Дверь поддалась лишь с третьего раза, когда Балдур хорошенько приложил её плечом. В нос ударил резкий запах алкоголя и терпкий привкус застоялости тела. Хоть снаружи и было серо и пасмурно, сторожка показалась тёмной как беззвездная ночь. Повсюду были разбросаны свитки, маленькие мензурки, на горлышке которых давно подсохло зеленоватое содержимое. Балдур хоть и не обладал сверхчеловеческими чувствами, но смог заметить странные символы, начерченные на стенах, которые очень сильно походили на древнеаностовские.

В углу располагалась кровать, ножки которой были сколочены и казались надкусанными. На перине, когда-то ввезенной из полиса, были видны пятна, происхождение которых Балдуру хотелось знать в последнюю очередь.

— Уф, ощущение что здесь год пили, потом сдохли, разлагались еще год, затем снова продолжили пить, — раздраженно выпалила Дэйна, заходя последней.

Виновник сего бардака, мирно дремал певчим сном посреди сторожки, уткнувшись лицом в пожеванный лист бумаги. На столе стояла практически приговоренная бутылка, от которой разило домашней настойкой, намешанной на картофельных очистках и спирте. Балдур попытался подойти ближе, но тут же что-то хрустнуло и пискнуло под его ногой.

Он машинально отпрыгнул назад и увидел небольшую коробочку, раздавленную надвое. Убедившись, что она не представляла никакой ценности или не являлась духовным артефактом, которые так любили певчие, он оказался возле стола.

Стервятнику по роду деятельности приходилось ночевать в разных канавах, нюхать как природные, так и искусственно созданные ароматы, но в тот момент, даже он повел носом. Пахло, нет, воняло настолько, что к горлу подступал тошнотворный ком.

— Аност, отлично, — процедил Стервятник.

Он попытался растолкать певчего, но тот в ответ лишь возмущенно промычал и продолжил крепкий сон младенца. Недавно произошедшее, помноженное на запах и тот факт, что их и без того усложненное путешествие простаивает из-за местного пьяницы, заставило Балдура широко размахнуться и садануть ладонью по пернатому затылку. Еще более возмущенное мычание, и перед его лицом просвистела рука певчего. Ему явно не пришлась по душе выходка человека, однако даже после этого, он не прервал сна. Балдур было схватил пьянчугу и подумал выбросить вон, да прополоскать хорошенько в озере, но его опередил Ярик. Рыжеволосый мужчина, ехидно улыбаясь, наблюдая за бессмысленными и безрезультативными потугами Стервятника, указал жестом остановиться, и произнес:

— Ты, Балдур, не правильно будишь. Не так нужно оживлять того, кто в мире блаженном прибывает.

Ярик спокойно окинул взглядом сторожку, и схватив бутылку, звонко щелкнул пробкой. Бровь у певчего зашевелилась, а Ярик продолжил:

— Выпьешь?

— А чего не выпить то?! — совершенно резко, на удивление всем вышел из коматозного состояния певчий.

Он, продирая глаза, нащупал чарку, и не обращая никакого внимания на стоящего напротив Ярика, протянул за добавкой.

— Это подождет, — произнес Балдур. — Просыпайся, возвращайся в мир наш серый. Ты меня понимаешь?

Ради пущего эффекта, замечая, как певчий постепенно возвращается в мир сладости и блаженства, он отвесил пару легких пощечин. Певчий резко вдохнул и захлопал глазами с длинными и пышными ресницами.

— Господин, Колдун. Тут к вам гости пришли из полиса, важные. Тоже собратья ваши колдуны. Переправятся хотят, — заговорил Старик, что стоял позади всех.

— Из… по-лиса значит? — с легким недовольством промямлил, жуя слова певчий, всё еще не слыша, как по чарке льется настойка.

Ярик вновь знаком дал понять, что всё под контролем и накапал. Певчий, не поднимая головы, пошевелил рукой, словно измеряя вес кубка, а затем ворчливо промычал. Ярик долил. Певчий благодарно кивнул, и подняв чарку в тосте, отхлебнул. Пару секунд ожидания, и колдун, собирая глаза в кучу, сел ровно. Он, заметно щурив глаза, осмотрел свою сторожку и нежданных гостей, а затем изрядно пошатываясь встал. Мужчина средних лет поправил свой кафтан, что видал лучшие времена, и гордо выпрямившись, произнес:

— Позвольте представиться. Я профессор института духовных наук имени Жир… Жиромура Ан, — он сделал паузу, набирая воздух в легкие. — Роса. Почетный стипендиат академии наук Небограда, окончивший с тремя медалями и царским знаком отличия! — последние слова он произнес особенно гордо, поднимая вверх указательный палец. — Вокрут Ан’Раффэн.

— Паскуда, еще один профессор, который от переизбытка ума добрался до бутылки. Повезло нам, нечего добавить, — раздосадовано протянула Мира. — Раз очнулся, предлагаю сменить место беседы, пахнет здесь, вовек не отмоемся, хоть фиалковым маслом в розовой воде. Балдур хватай его, озеро холодное, быстро в себя придет, с Яриком работает каждый раз.

Певчий ничего не ответил, лишь стоял шатаясь, и смотрел перед собой, казалось, в никуда.

— Придержи коней, Мира, он не я. Тут другой случай, персонаж интеллектуальный, воспитанный и начитанный. Таких нельзя за грудки да в озеро. С такими беседа нужна хорошая, душевная.

Вокрут Ан’Раффэн из расы аностов, что представляли собой высокоинтеллектуальных пернатых полулюдей. Он оперся одной рукой на стол, а второй крутил серебряной чаркой, словно бокалом дорогого вина. Даже в таком состоянии он соблюдал выдрессированную и претенциозную манеру поведения, которая считалась нормой в обществе высших аностов. Балдура всегда удивляла любовь Аностов к ленточкам и завязочкам, даже при факте наличия богатого оперения, особенно на руках и груди.

Первые, начинаясь с кончика мизинцев, волнами расширялись до плеч, образуя подобие шикарных рукавов женского платья. Грудь казалась массивной и величественной что придавало аностам особенно амбициозный вид. Вокруг шеи, пернатыми хрящами с крестца, уходила отличительная черта аностов ¾ оригинальный природный ворот, что козырем описывал шею, возвышаясь до самого затылка.

Также, как и лаурэн у меридинцев, фанакрин, что буквально переводилось как «Гребень знаний», выделял аностов из других. Они уделяли ему особое внимание и дорожили словно зеницей достоинства всей расы. Лицо человеческое, хоть и довольно припухшее и искаженное в пьяном дурмане, не выражало абсолютно ничего, кроме головной боли от похмелья.

— А вы простите кто? С кем могу иметь удачу иметь дело?