Росток

16

Иван Сергеевич Сенченко и бабалька без лишнего шума и огласки расписались в сельсовете. Обоим было под пятьдесят. Соседи одобрительно встретили это известие.

— Ганна хоть на старости лет ощутит мужскую поддержку.

— Да, надоело ей — все одна да одна.

— А лейтенант — человек военный, порядок знает.

— И Пецьку поможет, не позволит зачахнуть нищим в придорожной канаве...

В первое же воскресенье после скромной свадьбы Сенченко раздобыл у кого-то из сельчан лошадь и телегу — решил поехать в Тернополь.

— Может, что-нибудь на толкучке купим тебе, Ганна. Какую-нибудь одежонку приобретем Петру. — Сенченко назвал Пецька уважительно, как взрослого, — Петром.

Бабалька заметила, что он что-то недоговаривает.

— Еще в военкомат забегу, служебные дела, — буркнул Иван Сергеевич.

По обеим сторонам дороги во всю ширь апрель разворачивал пышные зеленые ковры. Густо поднималась сочная озимь, хлопали нежными, трепетными листиками-ладошками изредка встречавшиеся деревья.

Петро с наслаждением вдыхал хмельной волглый воздух, любовался проснувшейся после долгой зимней спячки природой. Крепкая спина Сенченко казалось ему надежной защитой. За нею он чувствовал себя тепло и уютно.

Где-то в полдень переехали по временному деревянному мосту через реку Серет и добрались наконец до Тернополя. Многие дома в городе были разрушены бомбами и снарядами. На центральной площади, окруженной со всех сторон горами битого кирпича, вывернутыми каменными глыбами, перекошенными столбами, бурлило торжище. Лишь сбоку виднелись два уцелевших пролета какого-то костела. Возле них большей частью и толпились люди.

Сенченко разнуздал коня, привязал его к толстой двутавровой балке, выброшенной взрывом из перекрытия дома, кинул ему охапку сена. Усадил Петра поудобней на телеге, чтобы ему было все видно.

— Я отлучусь ненадолго... А ты смотри по сторонам, примечай все и мотай себе на ус — пригодится в жизни.

Мимо Петра проходили люди — в гимнастерках без погон и пиджаках, в рубахах и кептарях — меховых безрукавках. Белобрысый мальчуган, должно быть, одних лет с ним, подпрыгивая на левой ноге выкрикивал:

— Камешки для зажигалок! Камешки для зажигалок! Рубль штука!

Торговали американской тушенкой, вонючими немецкими сигаретами, поношенной обувью, иголками...

Примостившись возле покрашенного в синий цвет ящика, одноногий инвалид предлагал проходившим мужикам сыграть в карты. Тот, кто угадывал, где крестовая дама, получал десять рублей, кто не угадывал, отдавал столько же. Петро лишь один раз увидел, как инвалид проиграл. «Вот бы мне научиться так, — подумал он с завистью. — За полдня набил бы карманы деньгами, бабалька всего накупила бы... А со мною играли бы... У него только одной ноги нет, а у меня обеих ног и еще руки...»

Страшное увечье, как оказалось, имело здесь, на базаре, свое преимущество.

Наконец одноногий инвалид встал, кому-то моргнул. Из толпы вынырнул тот, кто у него выиграл. Пройдя мимо телеги, на которой сидел Петро, они расположились неподалеку на куче битого кирпича, стали пить горилку. Сперва к бутылке припал губами инвалид, потом его спутник. Не обращая никакого внимания на Петра, они поделили деньги.

— Еще месяца два потрудимся... — инвалид отвязал деревяшку от колена, спрятал в ящик. Потоптался. — Занемела... Так я говорю, месяца за два собьем деньжат на хаты...

— Еще бы! Дураков не сеют, они сами родятся, — поддакнул ему сообщник.

Не спеша, о чем-то переговариваясь, они направились в сторону реки.

«Так он же... Так он же... — чуть было не задохнулся Петро от возмущения. — Он же не калека!»

Подошел Иван Сергеевич.

— Поехали. Нас ждут.

Петро не понял, куда надо ехать и кто их ждет. Но спрашивать не посмел.

Через несколько минут они подъехали к деревянному дому, возле которого толпились военные. Сенченко молча взял на руки Петра и понес в дом. Военные, глядя на него, почтительно расступились.

В большой холодной комнате, обклеенной плотной бумагой, нарезанной из мешков, в которых возили на фронт сухари и крупу, было накурено. Посреди комнаты стоял стол, покрытый красным ситцем, возле него — стул. На сиденье лежала подушка. Петро заметил синюю коробочку и какие-то бумаги на столе. Больше ничего не было.

Навстречу им шагнул среднего роста с острыми, но приветливыми глазами полковник, справа и слева на груди у него золотились ордена и медали. Сенченко посадил Петра на стул с подушкой, стал по стойке «смирно»:

— Разрешите доложить, товарищ полковник! Инвалид Великой Отечественной войны Петро Яковлевич Цвях прибыл для получения правительственной награды.

Полковник приказал дежурному позвать всех офицеров военкомата, всех работников. Когда они собрались, он поднял руку и срывающимся голосом заговорил:

— Нам, недавним воинам, вернувшимся с фронтов, выпала большая честь... Мы поджигали вражеские танки и уничтожали фашистских поработителей... Мы. знаем цену утраты боевых друзей и цену победы... Сейчас перед нами человек большого сердца и мужества, совершивший выдающийся подвиг. Петро Цвях, пренебрегая смертельной опасностью, пробрался через линию фронта, чтобы спасти жителей своего села, — фашистские выродки их собирались сжечь, согнав в местную церковь. А когда случилось так, что советские гвардейцы должны были оказаться на минном поле, он не колеблясь бросился на мину и взорвал ее... Командование армии отметило подвиг Петра Цвяха высокой правительственной наградой — орденом Красного Знамени. Лейтенант Сенченко разыскал героя и дал нам возможность по достоинству оказать ему честь. От имени Президиума Верховного Совета я вручаю Петру Яковлевичу Цвяху высокую награду. — Полковник наклонился, прикрепил орден к рубахе Петра. Пожал ему руку, тепло улыбнулся. — А это подарок от военкомата, — он развернул внесенный офицером большой пакет. — Отрез на костюм, пальтишко, шапка, материал на рубашки, немного нижнего белья и продуктовые талоны на усиленное питание. Обещаю тебе, Петро: мы попросим самых лучших наших докторов, и они сделают все возможное, чтобы облегчить твои муки. Все затраты мы берем на себя. Еще и еще раз поздравляю и низко кланяюсь тебе, солдат! — Полковник отступил на шаг, склонил голову.

Офицеры, сотрудники военкомата подходили к Петру, пожимали ему руку, поздравляли с наградой, благодарили Сенченко за то, что не забыл хлопца, вернулся, позаботился...

Иван Сергеевич отнес онемевшего от удивления, от неожиданного чествования Петра на телегу, дыхнул на орден, протер его рукавом:

— Я четыре года в разведку ходил, но до Красного Знамени не доходился. Знаешь главный солдатский закон? Сам погибай, а товарища выручай. Взаимовыручка называется.

Они опять поехали на базар. Проезжая мимо каменщиков, которые укладывали первые кирпичи в здание нового вокзала, Сенченко вполголоса сказал:

— Присматривайся, человече! Вон тот, крайний, без правой руки, видишь, как орудует одной левой?

— Почему бы и нет? — впервые за весь день отозвался Петро. — Ноги на месте...

За вокзалом, привязанный ремешками к четырехколесной тележке, безногий человек сваривал трубы водопровода. Иван Сергеевич кивнул в его сторону.

— У человека нет ног, но есть руки. Не покорился злой судьбе.

— Обе руки, — вздохнул Петро. — Не то что у меня...

Подхватив Петра, Сенченко понес его к деревянной развалюхе неподалеку от базара. Возле нее у протоптанной к реке тропинке, положив перед собой миски или фуражки, сидели калеки, выставив из-под лохмотьев кто обрубок руки, кто исполосованную шрамами культю ноги. С жалобными стонами они просили милостыню у прохожих.

— Смотри! — сурово сказал Сенченко.

— Не хочу! — отвернулся Петро.

— Смотри! Смотри все! — Сенченко понес Петра за развалюху. Там, примостившись в бурьяне, двое безруких пили горилку прямо из бутылки. Третий, сидя рядом в луже, мокрый и грязный, вытирал с лица слезы и пьяно орал:

А я — калека фронтовая,
Постигла доля меня злая...

— Хватит! Хватит! — задергался Петро, вырываясь из рук Сенченко. — За что ты меня мучишь?

— Есть другие инвалиды. Ты их видел. У них нет вдоволь ни воды, ни еды. Но они работают. Вместе с детьми переживают лихолетье в землянках, в подвалах и не гнутся, не отчаиваются...

Петро поднял руку, обхватил шею Ивана Сергеевича, прижался к его колючей щеке:

— Я тоже не согнусь. Обещаю... Поверь мне. Я буду слушаться тебя, как родного отца...

Сенченко вскопал приусадебный участок, посадил картошку, лук, укроп, огурцы, помидоры.

Однажды он взял купленный в Тернополе велосипед и надолго куда-то исчез. Даже бабалька встревожилась, пожаловалась соседке:

— Еще какая-нибудь куцехвостая выдра привяжет к себе моего Ивана. Они теперь табунами ходят, а мужиков-то — кот наплакал. Хватит пальцев на руке, чтобы сосчитать.

После возвращения Ивана Сергеевича они вдвоем закрылись в светлице, долго о чем-то говорили. Бабалька успокоилась, и все у нее в руках, казалось, горело.

— Пецька! — сказала она как-то перед жнивами. — Не годится тебе дурнем расти. Если уж война покалечила тебя, то научись хоть головой работать. Ты немного бегал в школу... Вон Иван нашел тебе учителя в Зборове. Такой славный человек. Семеном Львовичем зовут... Он еще при царе учил хлопцев и девчат... Хочешь?

— Хочу! — обрадованно воскликнул Петро. И тут же помрачнел — как же он будет добираться до Зборова? Далеко ведь.

Сенченко выстругал ему из липы костыли. Попробовал ходить — не получилось.

— Зато стоять научишься, — подбодрил его отчим. — Мелом на доске будешь рисовать.

Дорогими стали для Петра те предрассветные часы, когда он, разбуженный Сенченко, умащивался на велосипед за его могучей спиной, а бабалька привязывала его ремешком. Мягкий приятный холодок забирался под новую рубаху, прочь прогонял сон.

Убегала назад дорога с выдавленным на песке извилистым следом колес, меркли перед ней тягучие ежедневные путешествия по хате от фикуса до печи и еще другие — воображаемые — во двор, за торфовище, на луг... Может, под травой остались еще мины?.. Да где там! Саперы ощупали каждый кустик, каждую кочку... Коровы паслись... Лошади... Нет, не осталось...

В день возвращения Сенченко на душе Петра посветлело. Навязчивые мысли о смерти уже не посещали его. Сам погибай, а товарища выручай. Закон фронтового побратимства!

Иногда Сенченко уходил из села на сутки-другие — кое-где постреливали трезубники. И тогда Петро не спал, прислушивался — не несут ли раненого Ивана Сергеевича... Молил судьбу пощадить его, клялся, что станет таким, каким хочет его увидеть названый отец. Нет, он не отступится... Даром, что ли, всю зиму сидел в хате над учебниками?.. Сохранились алгебра и геометрия для седьмого класса да еще середина тригонометрии; обложки оторвала бабалька — пристроила вместо выбитого стекла. Писать еще не мог и поэтому все вычисления делал в уме. К весне он решил все задачи, помеченные в учебнике.

Вспомнился первый день занятий.

Семен Львович Зильберштейн встретил их на крыльце хаты, стоявшей на берегу реки. Простоволосый, седой, одетый в какие-то неимоверные лохмотья. Отвязал Петра от спины Сенченко, глянул жгуче-черными глазами на него, извинился: