Росток

35

Тах-тах-тах! — раскатисто, гулко отражалось от стены соседнего дома и возвращалось снова к Аиде. Взмахивая длинной пластиковой выбивалкой, она неустанно била и била по ковру.

Тах-тах-тах! Тах-тах-тах!..

Казалось, на ее балконе громко стучит чье-то огромное, неспокойное сердце.

Повесив ковер на перила, чтобы хорошенько просох на солнце, Аида взяла банку с мастикой, тряпку — надо натереть пол. Густой запах скипидара, будто сгущенный и непонятно чем приправленный запах леса, забивал дыхание.

Хорошо сейчас в лесу! Все зеленое. Птицы щебечут. Порхают в поисках букашек для своих пушистых желтоклювиков. Пусть Гриша побудет там, наберется сил. Несладко ему, ой, несладко! Как и ей. Приехала бы мама или школьная подруга — поделились бы новостями, поплакалась бы, услышала слова утешения... Нет-нет! Зачем выставлять напоказ свои беды?

Аида поставила ногу на щетку. Полотера не признавала. После него паркет кажется исполосованным.

Шарк-шарк... Шарк-шарк...

Вот и хорошо! Легче живется, когда есть забота, когда знаешь, что ты кому-то нужна. Хотя бы Григорию в их общей квартире под одной крышей. Под одной! Она не какая-то там Майя, чтобы слоняться по чужим квартирам.

Откинув со лба белую шелковистую прядку, остановилась перевести дыхание. Да, конечно! После того, как оторвала Григория от Майи, в их доме поселился непрочный, будто настороженный, но все-таки покой.

Аида была уверена, что буря миновала. Она лишь остро и больно задела ее. Может, это и к лучшему, что так случилось. У нее есть работа, появились новые заботы. Хотя и обременительные, но приятные.

Шарк-шарк... Шарк-шарк...

...Новая заведующая терапевтическим отделением Евгения Михайловна Кошик (ее назначили сразу после прибытия Григория из Киева) ни на кого не повышала голоса, со всеми была вежлива, обходительна.

Аиде нравилось, что она сама частенько делала компрессы ребятишкам, ставила им банки, прикладывала горчичники. Нравилось, как она нежно, осторожно маленькими полными пальчиками простукивала спинки и груди.

Евгения Михайловна похвалила свою предшественницу за то, что она стала готовить медсестер из старательных и сообразительных санитарок. Продолжила это дело. Как и прежде, три раза в неделю собирались усталые, озабоченные девушки и женщины в кабинете заведующей, слушали профессоров или доцентов из медицинского института об анатомии и физиологии детского организма, особенностях его роста и формирования, об отклонениях в развитии нервной системы и психики...

Шарк-шарк... Шарк-шарк...

Аида стала сравнивать бывшую заведующую и нынешнюю. Беркович — импульсивная женщина, порывистая, горячая. Евгения Михайловна — уравновешенная, спокойная. Внешне обе привлекательные. Евгения Михайловна едва ли уступит... Но... Но... Она никогда, наверное, не взяла бы на работу незнакомую неумеху с улицы. Ведь это не какая-то рядовая районная поликлиника, а Институт матери и ребенка! А вот Беркович взяла. Мало того, стала растить из нее, обычной санитарки-чернорабочей, медицинскую сестру.

А может, все это просто подачка? Расплата за Григория? Может, все это она делала, чтобы хоть как-то искупить свою вину перед нею? Может... Может...

И все-таки презрение и злость к Беркович смягчились, приглушились. Ишь ты, во время той встречи в оранжерее не остановила Григория, не прибегла к женским чарам. А могла бы. Значит, есть еще в ней что-то такое...

Шарк-шарк... Шарк-шарк...

Наконец-то! Пол натерт. Блестит, сверкает. Сейчас надо вымыть руки и лечь на часок передохнуть.

Аида остановилась возле зеркала. Долго вглядывалась в свои черные спокойные глаза. Да, никто не знает, чего стоят ей эти спокойствие и уравновешенность.

Подставив руки под теплую струю воды, Аида опять задумалась о своей работе. Поскорей бы научиться помогать врачам восстанавливать здоровье ребятишек. Одни противоречия уравновешиваются другими. Евгения Михайловна называет это диалектикой. Как же, термин знаком еще со школьной скамьи. Но тогда он был каким-то расплывчатым, неопределенным. Его иногда при случае вставляли в разговор — дескать, и мы умеем сказануть. Теперь этот термин приобрел для нее реальные черты. Теплые, нежные детские тельца, прикованные болезнью к постели... Теперь она знает: если врач выписывает девочке или мальчику с острой пневмонией жаропонижающие антибиотики или сульфамидные таблетки — это тоже одно из проявлений диалектики в живом организме, в борьбе противоположностей. И конечный результат в таком столкновении — выздоровление маленького человека, возвращение ему самого ценного — здоровья.

Аида закрыла кран, вытерла руки.

«Жаль, что очень медленно продвигается моя наука. Григорий мог бы помочь. Но его поглощает работа. Даже когда привел в гости друзей, весь вечер только и слышала: рефлексы, синапсы, аксоны. Взял бы и объяснил когда-нибудь по-простому: чем занят, озабочен. Пусть бы не смогла сразу понять, но постепенно бы поняла. В последнее время он не стал для меня как-то ближе, доступней... Конечно, с Майей у него просто случайная связь. Могла бы и не знать, как не знают этого другие жены. Моя беда, что узнала. Но теперь это все позади. Все перегорело. И у меня, и, кажется, у него».

Аида зажгла газ, поставила на плиту греться чайник, прилегла на тахту.

«Ничего, Гриша, все равно я мудрей тебя. От рождения, по праву женщины. Пока ты там что-то выдумываешь, вычисляешь, я зачну, выношу и рожу человека. Сына или дочку. Вот так. Глупая! Сколько времени зря растратила! Ведь это ж кто-нибудь уже шлепал бы ножками по паркету или допытывался: а что это? А это? Я бы ему, как тем больным в институте, и сказки рассказывала бы, и песенки пела...»

Кто-то позвонил. Аида открыла дверь. В прихожую протиснулась дородная, толстолицая соседка с мышиными глазками под тонкими выщипанными бровями. Курносый нос дернулся вправо, влево, что-то вынюхивая. А что варили? А чем душились? А кто табак курил?..

— Заходите, Тереза Владиславовна, — пригласила Аида. — Поздновато вы с рынка.

— Э, голубушка! Вы все одна да одна. Муж то в Киев мотается, то по курортам шастает... Сколько вам той провизии надо? А у меня пять ртов и каждый день есть просят. — Тереза Владиславовна села на табурет, ее жирные бедра обвисли с боков. — Вы бы присматривали за своим Григорием Васильевичем... Наука наукой, а ведь недалеко и до греха...

Аида насупилась, слушая разглагольствования горластой, сварливой, измотанной домашними хлопотами соседки. Сняв цветастый фартук, села напротив.

— Хотите чаю? — спросила для приличия.

— Нет, спасибо. Недавно позавтракала. Я вот зачем к вам... Там такое языками треплют... Вы ведь работаете в этом... как его... Ну, в институте, где детей лечат... И Григорий Васильевич неподалеку... Так вот... Его видели с дамочкой из того института. — Тереза Владиславовна прищурила мышиные глазки: интересно, как поведет себя Аида, услышав такую новость.

— Ну и что? — нервно шевельнула плечами Аида. — У каждого есть знакомые. Все с кем-то встречаются. И причин для этого может быть много.

— Э, голубушка! Разве мы не знаем, что этим кобелям-мужикам от нас, женщин, надо? Все они одинаковы.

— Зачем же ко всем с одним аршином?

— Да не это главное... Вашу же дамочку-начальницу вытурили с работы... Ой, что будет, что будет! Весь город шумит, косточки ей перемывает. — Тереза Владиславовна оглянулась, будто испугалась, что ее кто-то может услышать. — Говорят, что она и с заграницей связалась и что американское радио о ней передает.

— Не слышала... Не знаю... — Аида еле сдерживала раздражение. Что ей надо, этой болтливой соседке? Зачем пришла?

— Она, говорят, врет, что ее ни за что с работы вытурили. Как же ни за что? Девочку заморила... Говорят, мужа бросила, а любовников — не сосчитать... Я зачем к вам забежала? Вы ведь работаете в том институте и, наверное, знаете, что она за цаца.

— Женщина как женщина. И врач неплохой, — ответила сухо Аида.

Ее недавняя неприязнь к Беркович сменилась сочувствием к ней. Аиде стало жаль ее как человека.

— Слышала от верных людей... Когда вытурили ее с работы, она тут же переметнулась снова к брошенному мужу... И, знаете, не побрезговал, что залапана другими. Принял! Да что там! Говорят, будто подал бумагу, чтобы их за границу выпустили. Сам уезжает и ее, залапанную, с собой берет...

— Тереза Владиславовна! Зачем вы мне все это говорите? — начала закипать Аида. Ее глаза заволоклись сизым облачком. — У меня дел по горло, а вы...

— Извините, если что не так, — поджала толстые губы соседка. — Не один год живем на одной лестничной клетке. И стены у нас тонкие... Вы шепчетесь или милуетесь, а оно пробивается, как сквозь марлю.

— Мало вам своих забот, — Аида встала, схватила швабру. — Простите, но...

— Вы еще молодая, доверчивая, — тяжело поднялась Тереза Владиславовна. — Как старшая, хотела вас предупредить. Не подумайте, что я сама... Люди поговаривают, будто бы ваш Григорий Васильевич крутит с этой дамочкой... Если она уедет за границу, то, наверное, и к нему начнут придираться, выспрашивать, выяснять... Еще и от науки отлучат.

Аида распахнула дверь.

— Первый раз вы заходили к нам, когда мы вселялись. На новоселье. Это — второй раз. Надеюсь, что и в последний.

— Так... Так... Значит, выгоняете? А я добра вам хотела. — Тереза Владиславовна, колыхая обвисшими бедрами, протиснулась в коридор, нажала на кнопку звонка своей квартиры.

— Не выгоняю, — смягчилась Аида. — Тороплюсь закончить уборку.

Закрыв дверь, Аида швырнула в угол швабру. Прошла на кухню, выпила стакан чая и снова легла на тахту.

«Вот так. Даже в своей квартире не спрячешься от чужих глаз и ушей. Есть еще соседи. Значит, и они, как эта Тереза Владиславовна...»

Аиде вдруг почудилось, что со всех сторон к стенам ее квартиры припали огромные, настороженные уши соседей и ловят каждое ее слово, каждое движение.

«А может, это и хорошо? Жить на людях, не бояться их, не сторониться. Какие бы они ни были! Не позволять себе ничего такого, что могло бы быть неверно истолковано. — Аида встала, подошла к подоконнику, окинула взглядом соседние дома. — Спокон века так ведется. Всякая мразь всегда грызлась из-за куска хлеба, за место под солнцем... Оттуда оно и протянулось к нам... Но ведь нынче даже бездельник не умрет от голода. А все равно... Стоит оступиться человеку, и тоненькая пленка внешней порядочности у многих из нас рвется, и наружу выплескивается злорадство, предубежденность... Если рожу ребенка, ничего не пожалею, чтобы он вырос чистым, открытым...»

Ее раздумья прервал телефонный звонок. Звонил Петр Яковлевич:

— Григорий Васильевич не появлялся?

— Он в пансионате. До понедельника. Вы же сами отправили. — Аида почувствовала беспокойство, тревогу в его голосе. — Что-нибудь случилось?

Петр. Яковлевич кашлянул, немного помолчал.

— Да нет. Просто для проверки звоню. Вы лучше меня знаете, какой он... Прикажешь отдыхать, для вида согласится и засядет снова... Будьте здоровы! Если раньше срока прибудет, сообщите. Я ему дам нагоняй.

Нарочито бодрый тон Петра Яковлевича не обманул Аиду. Все же что-то случилось. Ему сообщили, а ее оберегают от дурной вести. Черт бы его побрал, этого Григория Васильевича! Не одно, так другое...