Росток

18

Сенченко выстрогал для Петра из высушенной липы две легонькие ноги-деревяшки. В их верхней части выдолбил ложбинки, куда вставлялись культи, устелил изнутри гусиным пухом. Сквозь прорезанные дырочки продел ремешки, застегнул на Петре широкий кожаный пояс, к нему прикрепил ремешки-подвязки.

Петро встал и чуть было не упал — Сенченко вовремя подхватил его под мышки.

Натерев кровавые мозоли на культях, Петро все же научился немного передвигаться по двору, иногда забредал на улицу. Опираясь рукой на длинную палицу, он удерживал равновесие и медленно переставлял деревяшки.

По вечерам бабалька грела воду, парила культи, смазывала их гусиным жиром. В утру они затягивались струпьями, и на следующий день их было очень больно — в глазах темно — всовывать в деревяшки.

— Ты терпи, сынок, — говорил Сенченко, скручивая длинную самокрутку. Прикурив ее от уголька из печи, тут же отбрасывал, долго и люто кашляя. — Страх как хочется курить... А нельзя.

Почти каждый день он ездил в Зборов на перевязку — давала о себе знать фронтовая рана. Его щеки запали, скулы заострились, и Петро, замирая от недоброго предчувствия, думал: что будет с ним, калекой, если Иван Сергеевич сляжет?

Утешало одно — фронтовой разведчик не собирался отступать. Он ежедневно брился безопасной немецкой бритвой, ежедневно подшивал к гимнастерке беленький подвороничок и с хозяйством управлялся так, будто никакая хвороба не донимала его.

— В нашем солдатском деле что главное? — спрашивал он Петра, когда тот ложился в кровать. — Исполнить приказ командира, вот что! Погиб офицер, ранены твои товарищи — ты сам себе становишься и командиром, и подразделением. И знамя гвардейское в своем сердце хранишь. Оно тебя из любой беды выручит, лишь бы верность ему сберег. Ведь это не просто красная материя, а частица твоей страны, твоей жизни и совести.

— Вырос ты уже, Пецька... Науку не бросай, — говорила бабалька, поглаживая распаренные культи. — Заглядывай в книжки, что получил от Семена Львовича. Славный он человек, дай ему бог здоровья.

Бабалька ничего не говорила о своих взаимоотношениях с Сенченко. Но Петро радовался: видел, что любовь между ними крепнет.

...Перед отъездом в Москву навестили Семена Львовича. Ривка, маленький чертенок, не отходила от Петра — что-то ему лепетала, показывая цветы, пока не заснула, положив головку на его деревяшки.

Сенченко поставил на лавку корзину с яйцами и куском завернутого в капустные листья сливочного масла. Семен Львович не отказался — с харчами плохо.

— Иван Сергеевич, — приложив руку к груди, вздохнул он. — Вы не должны допустить... Нет, вы не должны допустить, чтобы исключительный аналитический ум Петра... Вай-мей!.. Он еще Замору и Мандельбройта за пояс заткнет!..

Ривка плакала, когда они поехали на железнодорожную станцию...

Тело бабальки выносили из хаты. На руках людей она в черном гробу направлялась к месту вечного покоя и нескончаемого продолжения своей жизни, которая перельется и уже перелилась в память, в поступки тех, кого она оставила после себя.

День выдался ясным, безветренным. С веток опадал иней, рассыпая облачка блестящих искр. Увязая в снегу, Петр Яковлевич вместе со всеми влился в раскрытые ворота кладбища, приблизился к могиле. У ног желтели замерзшие комья земли. «Холодно будет бабальке... Она хотела бы летом...» Наклонившись над гробом, поцеловал бабальку в лоб, в закрытые холодные глаза, губы.

Шофер подхватил его под руки, помог подняться и сделать шаг в сторону — односельчане тоже хотели попрощаться с бабкой Ганной.

Петр Яковлевич оперся о гранитную пирамидку с бронзовой пятиконечной звездой и отдернул руку, будто обжегся. Знал почему, но не отводил взгляда от гроба, который на вышитых рушниках опускали на дно могилы. Заскрежетали лопаты, глухо застучали комья земли о крышку гроба...

И лишь тогда Петр Яковлевич повернулся к пирамидке, стер рукавом налипший снег, прочитал надпись: «Сенченко Иван Сергеевич, гвардии лейтенант запаса, разведчик 1‑го Украинского фронта». Теперь их здесь будет двое — самых родных ему людей. Теперь... А тогда, в тот ясный осенний день, с Иваном Сергеевичем они ехали в Москву...

...Оставив Петра в зале для транзитных пассажиров, Сенченко отправился в главное управление кадров Министерства обороны, потом в Главное медицинское управление, в Центральный госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны. Долго мотался он по разным учреждениям, пока судьба не свела его в Академии наук с Николаем Александровичем Гернштейном.

Со временем, будучи уже взрослым, вспоминая рассказ Сенченко о встрече с Николаем Александровичем, Петр Яковлевич догадался, о чем говорил ему творец теории многоуровневой иерархической системы движения, позднее воплощенной в моделях шагающих и иных роботов. Такие сложные динамические системы, как человеческий организм, используют свыше восьмисот мышц для разного рода движений. Могут ли все они управляться из единственного центра? Нет. Существует целый ряд соподчиненных друг другу систем разных уровней, каждый из которых относительно автономен. Пределы этой относительности, автономности устанавливаются центром высшего уровня.

Николай Александрович повел Сенченко в свой институт, чтобы показать, как и что делается для возвращения к активной жизни таких людей, как он, Петро. Возле пультов, препараторских столов, в мастерских ученый старался ознакомить его с одной из выдвинутых им идей физиологической активности.

— Я уверен, что в каждом живом организме есть план его будущего поведения... Я не в состоянии, и, думаю, никто другой тоже, описать существо простыми схемами, которые включали бы лишь его память, короче говоря, прошлое этой системы и реакции на внешние раздражители или нынешнее ее состояние. Обращение к будущему — угловой камень моих умозаключений. Планирование будущего — будь это еще не сделанное движение, шаг, поступок, действие — важнейшая составная часть управления. Теперь мы изучаем, какие подсистемы в живом организме занимаются этим. На мой взгляд, нужны хотя бы две подсистемы. Одна решает текущие задания и ориентацию в реальном времени — пространстве. Другая — предусматривает будущее поведение всей системы.

Никто не предполагал, наверное, и сам Николай Александрович не ведал, что через несколько лет его труд, многократно выверенный, систематизированный, логически выстроенный, воплотится в книгу и станет известным во всем мире — «Очерки по физиологии движений и физиологической активности».

Сенченко мало что понял из пояснений ученого. Но хорошо запомнил его слова:

— Обнадеживать вас не могу. И отказать не имею права. На обычный серийный протез сам не соглашусь. Как быть? Давайте попробуем. В исследовательском институте протезирования приближаются к завершению некоторые экспериментальные разработки. Ваш случай исключительный. Мы так к этому и отнесемся. Сегодня ехать туда уже поздно. Поедемте завтра утром. Осмотрим. Посоветуемся. Что-нибудь решим. Там есть светлые умы...

Сенченко перевез Петра с Киевского вокзала на армейскую спортивную базу неподалеку от аэровокзала. Устроились в тесной каморке с двумя солдатскими койками и столиком.

Ждали несколько дней, пока освободится место в институте протезирования. Наконец Иван Сергеевич отвез Петра туда, а сам отправился в госпиталь инвалидов. Он не подавал виду, что рана не дает покоя. Шутил, подбадривал Петра, обещал, что летом научит его косить сено, рожь. Прощаясь, сунул под подушку пачку денег:

— Попросишь кого-нибудь из сестер, сбегают на рынок, купят яиц, яблок или колбаски.

Сразу же после его ухода прибыл с целой свитой Николай Александрович Гернштейн. То один, то другой доктор мяли культи Петра, что-то записывали, снова мяли. Спорили: делать или не делать операцию, чтобы вывести концы нервных волокон ближе к коже.

— Нет-нет!.. — заикаясь, дернул Петро Николая Александровича за полы халата. — Меня уже резали...

Гернштейн положил ладонь на его худое плечо, обвел взглядом врачей:

— Сделаем иначе. Измерениями установим участки кожи, где наблюдаются наибольшие колебания биопотенциалов. Начнем с руки.

Петро с жалостью проводил взглядом приземистую фигуру Николая Александровича и почувствовал, как к культе притронулось что-то холодное. Двое молодых парней в белых халатах прикрепили к какому-то прибору проводки в разноцветной изоляции и поочередно дотрагивались к культе кончиками проводов с металлическими наконечниками, посматривали на стрелку прибора и записывали его показания в толстую тетрадь.

— Ты действительно на мине подорвался? — улыбаясь, спросил один из них, Сашко, и добавил: — Ты не обижайся. Я радуюсь надежде... Нервы у тебя чуткие.

— На мине... На чем же еще? — буркнул Петро.

— Могло снарядом, осколком... Мне три пальца разрывной пулей отчекрыжило. Видишь?

— Не слепой. Вы меня быстро на ноги поставите?

— Какой шустрый! — засмеялся другой парень, Виктор. — Попробуем руку смастерить, проверим на ней наши идеи и наблюдения, переплавим их в металл и...

— Долго! — вырвалось у Петра.

— Чудак-человек! Если бы не такому, как ты... — обиделся Сашко. — Будем денно и нощно...

— Подожди, дай объяснить... — повысил голос Виктор. — Я тебе немного популярно про биоэлектрические системы... Именно такой системой будут твои конечности. — Он отложил провода в сторону. — Ты знаешь, сколько узлов придется разработать, сконструировать, перевести в металл, кожу, каркас? Тогда слушай.

Петро слушал. Но смысл сказанного не очень доходил до него. Он вспомнил Сенченко. Сколько человек перемерил земли ногами, сколько вытерпел? Разве лишь для того, чтоб на нем, на Петре, сошлась клином его жизнь?.. Как он там, в госпитале? Помогут ли ему врачи? «Сам погибай, а товарища выручай!» Вот он и выручил его, Пецька. И не имеет никакого значения, что они не кровные!.. И так ли уж не кровные? Их кровь слилась на том зеленом лугу...

— Ты слышишь? — прервал его размышления Виктор. — Я же не к стене обращаюсь...

— Я слушаю... — встрепенулся Петро. — Только я назад шажок сделал, в тот день...

— Человек — это живая электростанция. Поэтому и ток, вырабатываемый живым организмом, называется биологическим, биотоком. Нам нужно преобразовать биотоки в такую форму, которая была бы способна ввести информацию в прибор, управляющий всем протезом. Мы должны сконструировать этот прибор так, чтобы он выделял ток определенной мышцы из общей суммы сигналов всех мышц в момент движительного акта... И, наконец, исполнительный механизм. Ты, парень, внимательно посмотри на моего старшего коллегу, запомни цвет его глаз и форму ушей.

— Зачем? — удивился Петро. Он вдруг почувствовал симпатию к этим парням. Поверил, что они помогут ему.

— Вот для чего... Между собой мы называем исполнительным механизмом то, чем ты ступаешь по земле, чем будешь брать вилку, хлеб, обнимать девушку. Если твои будущие ступни выйдут у него тяжелыми, дроссели ненадежными, шарнирные соединения будут плохо разгибаться, то я приведу его сюда, чтобы он посмотрел в твои глаза. Пусть сгорает от стыда, а до его ушей пусть долетают твои проклятия.