Росток

29

Войдя во двор особняка на улице Листопада, Григорий в недоумении остановился. Справа между кустами автокран укладывал плиты в вырытый для бассейна котлован. Разбитной и веселый Роман, сидя в кабине, дергал за рычаги.

«Вот тебе и система учета! Гузь строит... Гузь старается... Старается, только не там, где положено». — Григорий зло сплюнул, нажал на кнопку звонка возле двери.

Ему сразу же открыла Майя.

Они поднялись на второй этаж — в зимний сад.

Майя приготовилась к встрече. На столе — бутылка дорогого коньяка, в вазах — фрукты, конфеты.

— Садись, Гриша. Давно не виделись... Выпьем?

— Спасибо, не хочу. — Григорий быстрым взглядом окинул пальмы, кресла, кушетки. Прозрачно-голубое стекло в окнах переливалось, искрилось, играло, будто неспокойная бегущая вода. Положив ладонь на тонкие чуткие пальцы Майи, легонько сжал их. — Что случилось? Зачем позвала?

— Разве тебе Аида не сообщила?

— Многого захотела.

— Хотя бы из злорадства... Женщина никогда не откажется выставить соперницу на посмешище.

— Майя, последний месяц мне... Куда ты пропала?

— Спасибо, что хоть догадался спросить... Я не пропадала. К вечерним девчатам прибилась... Спала по чужим квартирам и с кем придется...

— И оказалась здесь?

— Да. Представь себе. Ты лучше послушай меня внимательно. И помолчи.

Майя закурила и не торопясь начала рассказывать.

...После той ночи Иосиф Самуилович часами просиживал у телефона. Чаще всего звонил в Москву. Перед началом разговора называл на иврите птиц или зверей и лишь после этого сообщал о каком-то посвящении или чьем-то приобщении.

Майя сперва не догадывалась, о ком он говорит. Потом поняла, что речь идет о ней.

У нее создалось впечатление, что пространство вокруг разрежается, опустошается. В нем уже не осталось людей, кто мог бы с нею приветливо поздороваться, поинтересоваться ее самочувствием, а она в ответ, как это водится, тут же на улице, глотая слова, перескакивая с одного на другое, поделилась бы своими бедами и болью.

Десять дней назад Иосиф Самуилович повел ее на Краковскую площадь в четырехэтажное обшарпанное здание, неизвестно каким образом уцелевшее там, где во время войны захлебывалось смертями и страданиями еврейское гетто. Нет, она не может с уверенностью утверждать, что это было именно то здание. Но ей так показалось.

На поручнях балкона третьего этажа гитлеровцы повесили последних евреев города — членов юденрата вместе с их презесом. Они провисели несколько дней и ночей, глядя остекленевшими глазами на погрязший в жестокости мир. Потом, как рассказывали Майе, их сняли, облили мазутом и сожгли, пепел сгребли в канализационный люк.

Поднимаясь по ступенькам, она представляла себе, как покачиваются от ветра мертвые тела, в безнадежном усилии тянут ноги вниз, чтобы коснуться земли. Но... слишком высоко... От этого видения ее охватил страх, по телу пробежала дрожь.

Иосиф Самуилович не обратил внимания на ее состояние, подошел к двери, нажал на кнопку звонка. Позвонил он как-то необычно. За тонкой одностворчатой дверью с медным глазком звонок отозвался сначала короткой трелью, потом двумя длинными и снова короткой — будто азбука Морзе.

К ним вышла молчаливая, закутанная по самые глаза в черный платок, сгорбленная старая женщина. Ни о чем не говоря, шаркая поношенными шлепанцами, она просеменила через тесную неубранную кухню с закоптившимся потолком и клочьями паутины по углам к причудливой ширме, сделанной из нанизанных на шнур мелких бамбуковых трубочек. Старуха раздвинула их, и Майя с Иосифом Самуиловичем вошли в просторную комнату, чисто побеленную, залитую солнцем.

Возле приоткрытого окна восседал в кресле-качалке погруженный в раздумье седой старик с белоснежными колечками пейсов, с крутым лбом мыслителя, с глубокими впадинами глазниц. На обычной дубовой подставке стоял магнитофон, крутились бобины. Чернявый молодой человек выключил его, что-то записал на клочке бумаги, приклеил к одной из бобин. Старик взмахом ресниц выпроводил юношу из комнаты, затем проницательно и оценивающе оглядел Майю с ног до головы, задержал взгляд на ее талии, бедрах.

«Вы пришли по собственной воле и побуждениям», — не то утверждая, не то спрашивая, изрек он, шевельнув бескровными губами.

«Свою волю и стремления мы передаем в надежные и верные руки», — послушно склонил голову Иосиф Самуилович, усаживаясь в мягкое кожаное кресло, стоявшее напротив старца. Рядом в таком же кресле примостилась и Майя.

«Ты ввел ее куда предназначено? Ты дал ей понятие времени и весомость деяния?» — старик пристально посмотрел на Иосифа Самуиловича.

«Выполнены все условия и предостережения».

«Я доволен. А она?..»

Майя начала закипать, возмущаясь, что Иосиф Самуилович отвечает и за себя, и за нее. А тут еще этот незнакомый наглый старикан, у которого мало что осталось мужского, кроме штанов и бороды, набрался нахальства...

Позднее, перебирая в памяти эту встречу, она так и не смогла вспомнить, когда, в какой момент со старцем произошла разительная перемена. С его лица вдруг исчезло выражение задумчивости и благодушия, глубже прорезались морщины, опускавшиеся от носа до уголков губ, глаза превратились в узенькие щелочки.

«По моему поручению тебе рассказали твою настоящую жизнь без показной порядочности. Ясное дело, с точки зрения аборигенов. Ты живешь в их стране, под властью их законов. Выбор за тобой... Мы же можем принять свое толкование. Твои поступки были направлены волею Яхве и не смертным судить об их отдаленных результатах...»

«Говорите дело, а не запугивайте!» — оборвала старца Майя.

«Тебя предупредили! За преступление тут судят».

«Кто вы? Почему приказываете? »

«Тот, кто знает, не посмеет нарушить тайну Сиона. Тот, кто не знает, так и будет жить в неведенье».

«Что вы хотите?»

«Эсфирь вывела сынов Израиля из вавилонской неволи. Если тебе нужны еще исторические аналогии, вспомни Боруха Мордохая, приближенного Эсфири. Ты станешь одной из ее последовательниц. Иначе...»

«Хватит! — подняла руку Майя. — Я пришла сюда потому, что моя месть хочет объединиться с вашими кознями. Давайте о деле».

«Хорошо! Пусть будет по-твоему. Месть — это тоже могучий стимул».

«Где я возьму силу и орудие мести?» — прошептала Майя.

У нее закружилась голова. Откинувшись на спинку кресла, она закрыла глаза. Когда же ее веки раскрылись, старца в комнате уже не было. На качалке сидел тот самый чернявый молодой человек с прилипшей к губе сигаретой.

«Возьмите микрофон, — вежливо попросил он. — И говорите то, что вы изложили письменно. О своем нетерпимом отношении к здешней медицине, к методам лечения. Не забудьте сказать, что вас притесняют, преследуют, лишили работы».

Иосиф Самуилович легонько сжал ее локоть.

«Я передал твое заявление».

«Значит, можно сказать все, что хочу?» — переспросила Майя.

«Валяйте. Пленка все стерпит и зафиксирует», — молодой человек пододвинул ей микрофон.

Майя, собираясь с мыслями, прикусила губу: о чем же говорить? Решила рассказать все, как было.

«В Институте матери и ребенка я проводила некоторые научные эксперименты. Они связаны с еще и до сих пор не разгаданной тайной взаимодействия человека и растения...»

Коротко, в нескольких словах, она изложила суть и направление эксперимента, но не признала своей вины в смерти девочки. Когда в ее воображении предстало обескровленное личико Марийки, Майя, будто натолкнувшись на невидимую преграду, умолкла. Помолчав несколько секунд, заговорила снова. Но теперь ее речь была какой-то путаной, нечеткой.

«Минуточку, — прервал ее молодой человек и стал перематывать назад пленку. — Начните отсюда: «Непредубежденному человеку ясно, что продолжение эксперимента могло бы дать чрезвычайно многое для понимания функционирования нервной системы...» И продолжайте!»

Когда Майя сказала, что из-за своей ошибки потеряла не только возможность заниматься экспериментом, но и саму работу, что над нею издеваются бюрократы, молодой человек наконец выключил магнитофон и оскалил в улыбке крепкие зубы:

«О’кей! Ваше заявление потребует, скажем так, некоторой редактуры. По содержанию все чудесно, за исключением... Много лишних слов, повторений, пауз. Потом надо кое-что вставить... Я на минуточку отлучусь, перемонтирую пленку и дам вам послушать. Согласны?»

Майя хотела было возразить, сказать, что не надо никаких сокращений, добавлений. Но Иосиф Самуилович, резко дернув ее за рукав, прошептал:

«Твоего согласия спрашивают ради приличия. Это — приказ!»

Молодой человек исчез за стеллажами. Закутанная в черный платок женщина, прозвенев бамбуковыми трубочками, внесла две чашечки с кофе, поставила их на стол.

Майя хорошо понимала, ради чего Иосиф Самуилович привел ее сюда. Но зачем понадобилась эта запись на пленку ее голоса? К чему эти предостережения старца?..

— Я хотела отомстить! Хотела и боялась...

— Встала бы и ушла! — возмутился Григорий.

— Нет, Гриша! Тогда бы я перестала себя уважать.

— Твое прошлое... Бог с ним. Меня сейчас не это волнует. Скажи правду — ты действительно в чем-то виновата? Или это просто... женское?

— Тут нет однозначного ответа... Тем более у женщины, — Майя отвернулась, чтобы не видеть глаза Григория. — Я где-то читала... К одному из индийских богов пришла женщина, чтобы зачать новую жизнь. Он ей отказал и был за это покаран высшим божеством. Я атеистка. Но мне импонирует внутренний смысл прочитанного. Не отказывай женщине, если она... Ты понимаешь?

— Понимаю. Но чувствую: есть еще что-то более важное.

— Да, Гриша, есть. В жизни, как на длинной ниве. Слушай дальше.

...За окнами начинало темнеть. Надвигалась ночь, охотно скрывающая все стежки-дорожки — тайные и явные. Под потолком загорелась шестирожковая люстра. Она светилась как-то необычно, причудливо. От центра, где теплился красноватый огонек, разбегались, будто лезвия, шесть добела раскаленных полосок и упирались в ослепительно-яркие шарики, которые излучали резкий, неприятный свет.

Из-за стеллажей выскочил, приветливо улыбаясь, молодой человек:

«Хе-хе, небольшая операция окончилась удачно! Вот здесь, он указал на приклеенный к магнитной ленте прямоугольничек бумаги, — распишитесь и поставьте число. Потом послушайте отредактированный текст».

Майя взяла из его рук паркеровскую ручку и не раздумывая поставила на бумажке свою подпись и дату. По тому, как хищно загорелись глаза у молодого человека, поняла, что сделала для него что-то очень приятное и выгодное.

«А теперь слушайте внимательно! — молодой человек включил магнитофон. — В некоторых местах будут паузы. Не обращайте внимания, так надо. Их заполнят в другом месте».

Где именно — он не сказал, а она не спросила.

Крутились бобины. И вот зазвучал голос молодого человека. Он сообщил, что из хорошо информированных кругов инакомыслящих в Советском Союзе получены сообщения о преследовании властями молодого талантливого врача и ученого Майи Львовны Беркович. За смелые и перспективные эксперименты, которые в конечном результате могли привести науку к более глубокому и полному пониманию некоторых сложных процессов в нервной системе, бюрократическое окружение Майи Львовны лишило ее не только возможности проводить дальнейшие исследования, но и работы. С даровитым исследователем и врачом встретился корреспондент... Здесь наступила долгая пауза... Он взял у нее интервью.