Росток

26

Нет ничего худшего, чем попасть в шестеренки служебной машины. Сперва объяснительные записки, потом — акты, обследования, выездные комиссии, заключения, оргвыводы.

Майей Беркович занимались как-то однобоко, предвзято. О ее проступке говорили в одном плане — ухудшились статистические показатели, упали проценты. Никому не было дела до того, как она пережила смерть маленькой Марийки, как вечерами казнила себя, слоняясь из угла в угол в своей квартире. Где она только не была после отстранения от работы. К кому только не обращалась. И везде при ее появлении служебные чины кривились, и все твердили одно и то же: о чести и ответственности врача, о профессиональных этических нормах...

Отчаявшись найти работу, угнетенная не только смертью ребенка, но и холодным, бездушным отношением к себе разных чиновников, она стала проводить время в кафе и ресторанах. Денежные сбережения вскоре кончились. Жила подачками случайных знакомых.

В один из вечеров, брошенная на произвол судьбы очередным ухажером, она стояла на трамвайной остановке, дрожала от холода. Напротив остановилась «Лада». Открылась дверца. Из машины вышел ее бывший муж — Иосиф Самуилович.

Проснувшись, Майя еще немного полежала, наслаждаясь теплом постели. Потом встала, подошла к окну. Какой-то взъерошенный тревожный ветер, взлетев на сложенные штабелем серые плиты перекрытий, угрожающе растопырив огромные черные крылья и взмахивая ими, разметал по застекленным талой водой лужам, по сиротливо съежившимся веткам кустарников и яблонь смятые, рваные, еще не остывшие клочья сна Майи. Выгибая длинную гибкую шею, увенчанную маленькой головкой с липкими глазками и хищным клювом, он стал заглядывать в широкие окна веранды на втором этаже особняка. Туда, за стекло, власть ветра не распространялась. Он не мог высосать из-за недавно оштукатуренных и не совсем еще высохших стен ни капельки живительного тепла, чтобы упиться им.

Блестел причудливо выложенными шестигранниками отциклеванный, покрытый лаком паркет. За полированным бордюром красного дерева свесили резные широкие листья африканские гости — пальмы. Среди них в продолговатых керамических горшочках, будто в маленьких лодочках, красовались зеленые орхидеи. Еще только побеги и листья, без цветов. Цветы будут! Куда они денутся? Извечно установленная цикличность — почка, завязь, цветок, плод — не нарушатся и здесь.

Расчетливо подобранные и скрытые в углублениях светильники сплетали свои лучи так, что золотой и голубой цвета преобладали, создавая ощущение покоя, непотревоженной отчужденности от сутолоки, угадываемой за стенами особняка. Вдоль стены полукругом изогнулись удлиненные кресла с мягкими спинками — на них удобно опереться усталой спиной или положить раскинутые руки. Слева слепящим лезвием стену прорезало узорчатое толстое стекло, из-за которого виднелись подставки с теснившимися на них разноцветными бутылками. С другой стороны за тем же стеклом стояли хрустальные рюмки, фужеры, серебряная и мельхиоровая посуда — для мороженого, варенья, соков.

Перед креслами стоял низенький, специально удлиненный столик с перламутровой инкрустацией по углам. На его белом поле красовались изящно выведенные буквы — МЛБ. На них накладывались такие же буквы латинского шрифта и иврита.

— Эм, эл, бэ, — прошептала Майя. — Майя Львовна Беркович.

— Моя Эсфирь, принимай эдем в свои руки. — Иосиф Самуилович поставил на монограммы два тонких, вытянутых вверх и немного закрученных, похожих на цветы лилии кубка, наполненных рубиново-красной жидкостью. — Сок граната самый красивый и самый полезный. Подкрепись, Майя. Ты издергана. Ты бледна. Тебе неспокойно... Какой может быть разговор без спокойствия? — Он открыл дверку шкафа, вынул мельхиоровый поднос, на котором лежала тонко нарезанная сухая московская колбаса. — Утоли голод физический. Духовный сам уляжется.

Майя слегка тряхнула головой, откинула со лба прядь спутавшихся волос.

— Ёся, не лебези, не унижайся.

— Важно, что ты здесь. Остальное — ерунда. — Иосиф Самуилович пододвинул к Майе кубок.

Она отпила немного, взяла кружочек колбасы, положила на ровные, мелкие, как у щуки, зубки. Жуя колбасу, промямлила:

— Ты мне чужой...

— Познакомимся еще раз. Начнем сначала.

— У меня были любовники. Они...

— Какая женщина не хвалится верностью своему мужу? Редко кто отваживается сказать правду.

— Я два месяца не платила за квартиру. Я потеряла работу, потому что из-за меня умерла девочка...

— Твой эдем принял тебя. К чему гнить одной в комнатушке? Не надо деталей — мне все известно. Ты, Майя, не сделаешь научной карьеры. Ты слишком темпераментна, слишком торопишься. Ты не поднимешься высоко по служебной лестнице.

— Неправда! Я еще докажу...

— Пусть! Но мне нужна ты такой, какая есть сейчас. В эту минуту, в эту секунду. И не только мне!

— Даже так? Кто же эти благодетели?

— Потом узнаешь.

— Тогда... Тогда... Скажи, Ёся... Ты мужественный человек? Ты сможешь постоять за друга? Спрашиваю потому, что не замечала этого раньше.

— Чтобы построить царский дворец для тебя, нужны были ум, гибкость и мужество.

— Хорошо, поговорим позже. А сейчас покажи мне свой дворец.

— Твой, Майя, твой! Пошли.

Иосиф Самуилович ввел Майю в уютный зал, уставленный мебелью из карельской березы. Слева находился его зубоврачебный кабинет с бормашиной и миниатюрным токарным станком на пластмассовом столике. Справа — педиатрический кабинет для Майи с врезанными в стены стеллажами, заставленными книгами, пособиями, справочниками.

— Смотри, — Иосиф Самуилович кивнул на кнопки, вмонтированные в крышку стола. — Нажмешь квадратную кнопку — открывается форточка, включается вентилятор. Это когда жарко. Нажмешь треугольную кнопку — включается паровое отопление. Это когда холодно. В шкафу — микроскоп, энцефалограф, магнитофон, кинокамера. Знаю о твоих экспериментах в оранжерее. Сможешь дома... Теперь смотри сюда.

Он отодвинул пластиковые створки, и перед Майей заблестела цветными кафельными плитками большая, не меньше трех метров длиной, ванна. Напротив — от пола до потолка — светилась зеркальная стена. На уровне рук к зеркалу была пристроена полированная полочка, уставленная шампунем, духами, лосьонами, кремами, губками.

Иосиф Самуилович нажал на роговую рукоятку возле полочки. Кафельный простенок разошелся, открыв углубление с ворсистыми халатами, полотенцами, нижним бельем.

Между ванной и залом была спальня. Ее пол покрывал пушистый персидский ковер. Широченная двуспальная кровать, застеленная импортной кружевной накидкой, манила отдохнуть. Будто обезглавленные часовые, с обеих ее сторон стояли тумбочки. Над ними — хитроумные подвижные бра, поднимающиеся и опускающиеся. Столик для напитков. Высокий — от пола до потолка — фикус. На подоконнике — вазоны с разными видами кактусов.

— Столовая, кухня, комната для гостей внизу, на первом этаже, — сказал Иосиф Самуилович. — В саду заканчивают котлован для плавательного бассейна.

— Я устала, — закрыла глаза Майя. — Пошли в... Ну, туда, где пальмы. Как ты называешь?

— Зимний сад.

— Посидим. Если бы не слякоть, поехали бы в лес, в Судовую Вишню... — Майя мечтательно прищурила глаза. — Лес... Беседка... Э, Ёся! Нечестным путем все это приобретено, — она обвела рукой вокруг себя. — И где только раздобыл такой дефицит?

— Ясное дело, — кивнул Иосиф Самуилович и, прикрыв рот рукой, хохотнул. — Кстати, панели и плиты мне возили от лаборатории твоего недавнего знакомого — Григория Савича.

— Держишься уверенней, чем раньше. Новые связи?.. У тебя тут жарко. Налей соку.

— Хочешь переодеться? — Иосиф Самуилович наполнил бокал густой рубиновой жидкостью. — Халаты в ванной.

— Ёся! — удивленно подняла брови Майя. — Раньше ты никогда таким внимательным не был. Откуда это у тебя? Ждешь, что я вскочу в твою двуспальную кровать?.. Разительная перемена... Там я слышала о жизни, о ее наименьших проявлениях... — Из острого косого взгляда Иосифа Самуиловича она поняла, что намек достиг цели. Иосиф Самуилович догадался: за неопределенным словом «там» скрывается вполне реальный Григорий. — Меня, врача, допекают такие вопросы: почему человек живет, ходит, дышит, как появляется мысль, как она становится действием? А что здесь? У тебя? Превращенные в роскошь тюремные решетки?

— Несправедливо, Майя! У кого из врачей всего города есть индивидуальный инструментарий, лучший, чем у тебя?

— Где и как раздобыт? И вот этот твой дворец?

— Твой, Майя! Я не переступал ни юридических, ни этических норм. Никто, никакой прокурор не обвинит... Ты забыла, как я тренировал свои руки? Как вырабатывал совершенную методику протезирования? Я умею без боли разрезать десны, вставить новую челюсть. Могу нарастить опорные зубы для мостов. Все новейшее, все совершенное в мире стоматологии — мое! Я не делаю преступления, экономя граммы драгоценного металла. Не я определил нормы его расхода, но я их сократил. Это мною открыто, и оно по праву принадлежит мне, — Иосиф Самуилович недовольно скривился, резким движением руки смел какую-то пылинку со стола. — Осуждаешь?

— Почему не взял патент?

— Еще возьму. А тем временем, пока мое открытие не распылилось по разным героическим новостройкам, магистралям, гидростанциям, разве я не могу извлечь пользу для себя? Никому никакого ущерба — ни отдельным лицам, ни государству.

— Насвистываешь как соловей. Но я верю, потому что хочется верить. Ой, как болит голова! — Майя приложила ладони к вискам.

— Прими ванну! И ложись, поспи еще. Я спущусь вниз. Переночую в комнате для гостей. Правда, перед этим хочу кое-что услышать от тебя.

— Тогда наполни ванну водой.

Иосиф Самуилович неслышными шагами направился к ванной. Вскоре там забулькала вода.

Майя, выпив сок, подошла к пальме, отвела в сторону широкий плотный лист, по давней привычке прислонила горячий лоб к холодному стеклу. В рассеянных лучах луны увидела ветви яблонь, кучу земли возле вырытого для бассейна котлована, несколько кустов. Среди них — уж не почудилось ли ей? — высокую, немного сутулую фигуру мужчины. Чем-то он напоминал Григория.

«Почему он тогда так трусливо сбежал? И до сих пор не дает о себе знать. Будто в воду канул... О Иегова, бог предков моих! Ты знаешь, что я не кривлю душой... Ёся за всю совместную жизнь не подарил мне столько, сколько Григорий за одну-единственную ночь. Называл меня чаечкой... Кажется, взяла бы его сейчас на крылья и понесла бы на край земли, чтобы только он, я да бескрайнее колыхание трав и воды...»

— Заходи! — Иосиф Самуилович распахнул дверь ванной. — После купанья перекусишь?

— Если что-нибудь легкое.

Майя вошла в ванную, неспешно разделась. Зеркало отображало ее во весь рост. Узкие, но плотные плечи, тугие груди с бледно-розовыми сосками, тонкая, почти девичья талия, широкий таз с хорошо развитыми мышцами, крутые бедра.

«Чем не мать? Не дала мне природа зачать дитя, но дала чем выкормить. Напрасно полагалась на Иосифа. Слабак. Но и от Гриши не понесла. Может, причина во мне? — Майю вдруг охватила злость. — Что ж ты... — Она грубо выругалась. — Побежал за своей... Забыл тепло моего тела? Забыл мои ласки? А мне так приятно было с тобой. Ничего, еще будешь моим!..»